Обещание (джен)

Время перед рассветом самое неверное, а сны — тревожные, несбыточные. Не случившиеся. Цзян Чэн отбрасывает их, резко, как тонкое одеяло, встает, зябко передергивая плечами. Перед рассветом — холодно. Но холод этот не бодрит, не очищает разум, наоборот — окутывает, шепчет, настигает и стягивает в зыбкие объятия полусна.

Цзян Чэн беззвучно идет по пустым сейчас коридорам Пристани Лотоса. Еще слишком рано для живых, и коридоры полнятся призраками, утренним туманом, принесенным с реки. Достаточно закрыть глаза — и со всех сторон налетят голоса, раздадутся тихие шаги и веселый смех. Прохладное дыхание ветерка — как прикосновение ладони к лицу, как будто все это игра, а память — лишь неверный предутренний сон. Кошмар, и достаточно открыть глаза, чтобы проснуться. Цзян Чэн останавливается, касается пальцами стены, ведет по резному дереву. Не такому старому, как то, что он помнил, но рисунок — тот же самый. Все, как было, как сохранила память. Вот только повесить знамена — не значит вернуть людей. Коридоры не будут прежними, пока в них не зазвучат знакомые шаги. Все будет другим, как бы он ни старался удержать призраков.

Цзян Чэн идет, а призрачный туман стелется за ним тяжелым плащом. Тревожный рассвет ведет сквозь хитросплетения коридоров, туда, где в простом деревянном футляре все еще ждет чего-то флейта темного лакированного дерева. Она молчит уже тринадцать лет, но Цзян Чэн все равно тщательно осматривает инструмент, перепроверяет, как оружие перед боем.

Тревожный звук флейты наполняет сны, выталкивает вслед за собой в мир яви, зовет призраков и будит воспоминания. В них — смех и горьковатый запах пряного супа, тепло и поднимающиеся к солнцу бумажные змеи, а еще отдаляющийся берег и зарево пожара. Снова смех и резкая злая песня, под которую не танцевать — дергаться в извращенной агонии, все быстрее и быстрее, пока круговерть — гигантский маховик не поглотила того, кто позволил ему качнуться. Он не успел тогда.

Мрачная слава Старейшины И Лин разлетелась далеко, породив множество последователей и подражателей. Глупцов, не понимающих, с какой силой взялись играть. О непримиримости и фанатичности Цзян Чэна в поисках темных заклинателей уже успели сложить легенды. И изрядное количество анекдотов. Что они все могли знать?

Неважно, прав Вэй Ин или нет — он принадлежит Ордену Юн Мэн Цзян. И даже если придется его судить, это дело не касается никого другого. Он не собирался отказываться от своих слов: ни тогда, ни сейчас. Если уж Орден Юн Мэн Цзян вырастил темного заклинателя, то он готов принять и нести ответственность за все последствия. Как и всегда, когда дело касалось Вэй Ина. Вот только раньше Цзян Чэну было достаточно извиниться за очередное сумасбродство названного брата, теперь же никаких слов не хватило бы, оставалось только действовать. Даже если единственная награда за них — непрекращающийся ночной кошмар.

Время размывает все и многое заставляет забыть, но предрассветные сны каждый раз словно поворачивают его вспять. Цзян Чэн замер и тревожно прислушался. Откуда-то издалека, будто сквозь сон, до него донесся такой знакомый голос. Флейта в руках дрогнула и едва заметно потеплела. Рассвет любит шутить. Цзян Чэн поправил ярко-красную кисточку и бережно убрал флейту обратно в футляр. Время снов — закончилось.

Туман таял, распадался на отдельные хлопья, над Пристанью Лотосов звучали голоса нового дня: подготовка к грядущей ночной охоте на горе Дань Фянь шла полным ходом. Цзян Чэн привычным жестом поправил кольцо Цзы Даня на пальце и шагнул вперед, будто отрезая все пути к отступлению.