О работе и любви (гет)

* * *

Сволочь-будильник вломился в сон, вплелся в глупый теплый сюжет, внеся в него еще больше смешной нелепицы. Констанс подумала обязательно пересказать сон Альберту, но перебираясь через него — он лежал на спине, безвольный и мягкий, как и проспал всю ночь, — пытаясь дотянуться до его смартфона, она поняла, что все забыла. Дотянулась, чиркнула пальцем по экрану. Шесть пятнадцать. Какая же гадостная мелодия. Да, Альберт всегда просыпается за несколько минут до звонка и отключает будильник — чтобы не разбудить ее. Смешной, она же чувствует, когда он не спит, и просыпается тоже. Встать обтереть его? Весь потный. Или не будить? Но Альберт приоткрыл глаза, зашевелился.

— Спи дальше, — шепнула Констанс ему в ухо, пристраиваясь рядом с ним поудобнее, еще часа полтора с чистой совестью, или спросить, не надо ли ему в туалет? — Спи, еще очень рано.

— Прости, что разбудил. Мне надо вставать.

— Сдурел?

Она придержала его за плечи — он в самом деле вознамерился встать.

— На работу… — еще раз попытался приподняться, но Констанс не дала.

— Работничек из тебя сегодня выйдет…

Альберт поморщился, она успокаивающе погладила его грудь, прижалась тесно, теплый и слабый, но вроде все уже прошло. Полежать рядом, согревая и успокаивая. Надо бы дать ему пинка в сторону гастроэнтеролога и хорошего обследования, понятно, что сам большой мальчик, но тем не менее, не дело это, такие приступы… Он закрыл глаза, расслабился, улыбнулся. А ведь небось пошел бы на работу, подумала она, вряд ли без нее — до нее — он оставался болеть дома… С ума сойти, у него была целая жизнь до нее — без нее.

Или она просто ищет повод поваляться рядом с ним? Вообще-то надо вставать. Вчера так и не успела толком вчитаться в переданные детективом Новаковски — черт-черт-черт, как же хочется получить эту работу! — материалы. А там ведь наверняка не без подвоха… В глаза этой Новаковски посмотришь — сразу ясно, что ничего банального в тестовом задании не будет. Прав Альберт, на редкость харизматичная тетка… ну да, да, его формулировка была «харизматичная сукина дочь». Констанс плотнее прижалась к нему, он сквозь сон нащупал ее руку, сжал пальцы. Вчера она ничего ему толком не рассказала, черкнула только в мессенджере, что очередной виток переговоров прошел вроде хорошо, но надо выполнить задание, «вечером посмотрю», лаконичность ответа слегка насторожила ее, но Констанс списала на его занятость, ответила что-то в духе «не-надо-я-сама»… Ну, а потом, дома, едва успела разложить материалы, включить ноутбук и налить чай в любимую кружку, как услышала звук ключа в замке. Мельком удивилась, что не слышала его машину, надо же, как ее разобрал азарт, вышла в коридор и сразу все поняла: осторожные, скованные движения, бледное, почти серое лицо, несчастные глаза. Сунулась поцеловать по привычке — он отстранился, но она успела почувствовать тяжелый запах изо рта. Дальше ей было не до материалов Новаковски, возилась с Альбертом, тут еще Мэкли очень некстати начал истерить смсками… Когда Альберт заснул, она думала все-таки поработать, но запал уже прошел — или ей просто хотелось сидеть рядом с ним на кровати с книжкой, здорово было бы в спальню еще кресло поставить, когда переедут, надо будет обдумать такой вариант… хотелось слушать его дыхание и время от времени прикасаться к нему… нет, пожалуй, кресло ни к чему. Куда приятнее читать ужастик, бедром чувствуя тепло Альберта, чем вдумываться в подробности убийства трехлетней давности.

Но вот теперь зато пришло время расплаты. Надо вставать и заняться делом. Даже и хорошо, что нет соблазна пристать к Альберту за помощью — Новаковски не дура, в секунду раскусила бы.

Хорошо бы Мэкли оказался прав. Да и сам факт, что Новаковски связалась с ним и расспросила — «Пристала как банный лист к заднице, полчаса докапывалась, думает, нам тут совсем нечем заняться!» — кажется хорошим знаком. Вряд ли стала бы тратить время на наведение справок о кандидате, если бы не имела серьезных планов. Констанс не выдержала, вытянула из-под подушки смартфон, открыла вчерашнюю переписку. «На кой черт тебе такое начальство, не понимаю, но не переживай, ты ей явно понравилась». Усмехнулась, живо представив себе слегка обиженное лицо Дэйва. Вообще он не так прост, как кажется, зря Альберт про него шутки шутит. С интуицией у Дэйва Мэкли полный порядок.

Ладно, надо приступать к делу, валяться хорошо, но заснуть она явно больше не заснет. Вот только… как бы так исхитриться заняться работой, не вставая…

* * *

Уютнейшая чересполосица сна и бодрствования, приглушенный свет лампы, шелест бумаг — Констанс устроилась рядом с ним на кровати, ноутбук на коленях, натащила в гнездо гору книг с первого этажа, миска с сушеными помидорами угрожающе сползает с подушки, черт, надо бы в спальню письменный стол. Хотя тогда он не смог бы прижиматься лбом к ее теплому боку. С другой стороны, не планирует же он часто валяться больным в кровати. С третьей стороны… оказывается, это такой кайф, как бы не вошло в привычку. Вчерашний желудочный кошмар вроде отступил, с утра уже гораздо лучше, надо бы все-таки пойти обследоваться, давно кишку не глотал, черт знает, что там происходит… но навалилось адское переутомление последних месяцев, переехало асфальтовым катком, все тело будто ватное.

До чего же хорошо, оказывается, признать сутки полностью выпавшими из биографии, с чистой совестью пролежать целый день в постели, то соскальзывая в сон, то выныривая в явь и каждый раз заново замирать от счастья, почувствовав рядом Констанс. И каждый раз она чувствовала его пробуждение, улыбалась ему, и — он прикусывал губу, чтобы убедиться в реальности происходящего, — давала пить, предлагала невероятные списки от судна — на хера и откуда?! — до грелки на живот, зачем ему грелка, пусть она будет рядом, так чтобы прижаться… он вспоминал прошлую жизнь, приползешь вот так с работы, дашь слабину, пройдешь сразу в спальню, рухнешь одетым в кровать… и все, и опции только сдохнуть от жажды или кое-как доползти до ванной. Она помогала ему лечь на бок и массировала затекшую спину, а он подгребал поближе к себе ее подушку, потому что она хорошо пахнет, и думал, что сейчас был бы на работе — ну, может, не с утра, но к середине дня точно добрался бы, потому что дома лежать еще хуже. И ведь всю жизнь так, каждое обострение… и работал ведь как-то, вроде даже и неплохо. Совершенно непонятно, как. Знобит, шептал сквозь полузабытье, или только хотел прошептать, или ему только снилось, что хочет прошептать… а через несколько мгновений просыпался в блаженном тепле, и на нем оказывались длинные теплые носки — у него отродясь таких не было. Не хватило сил вербализовать жалобы на болезненные трещины в уголках рта — но при следующем пробуждении почувствовал на губах незнакомый вкус какой-то мази, явно не из его аптечки, интересно, что это… потом спросит… а можно и не спрашивать — Констанс теперь всегда будет рядом с ним. Он прожил на свете почти шестьдесят лет и сто раз мог помереть, так и не узнав, что женщина может помочь мужчине дойти до туалета, и не только дойти… и что это не стыдно.

Нежный профиль, прядь волос, просвеченная отблеском экрана. Хмурится, прикусила помидорную чипсину, — что-то у нее там не складывается. Следовало бы ему посмотреть, конечно, и еще вполне можно успеть, но он помнит — и помнит, как отступила на несколько секунд мучительная тошнота, изводившая его с самого утра, — вчерашнее строгое сообщение, «я сама сделаю», конечно, ей там работать, хочет, чтобы с самого начала все по-честному. Забавная она у него. Дура будет Новаковски, если не возьмет, они должны спеться, Констанс ей не уступит стервозностью. И надо будет напомнить про обещание поехать на такси, в самый ведь час пик потащится, вечером она еще не ездила туда, движение там безумное в это время, голодные клерки рвутся домой, сметая все на своем пути…

— Не спишь? — ее рука метнулась вниз, худые крепкие пальцы нащупали через одеяло его бедро. — Как ты?

Он кивнул — «Лучше», — потянулся к ней, а вот сейчас, пожалуй, стоит поинтересоваться, остается ли в силе предложение «легкого-супа-я-там-сварила», от которого он отказался в прошлое свое пробуждение. Констанс осторожно отставила в сторону ноутбук, сняла очки, повернулась к нему, чуть наклонилась, всмотрелась в его лицо. Глаза тревожные.

— Поешь? — спросила шепотом. Мысли читает. Он кивнул.

Констанс перебралась через него, мимоходом погладив и задержавшись пальцами на шее — температура и пульс, — соскользнула с кровати, вышла из спальни. Он слушал, как она идет вниз, не зажигая света ни на площадке, ни на лестнице, сбегает по ступенькам в полной темноте уверенно и легко, как будто живет здесь всю жизнь, а не три недели. Все-таки поразительно, как приняла ее квартира. Нет, он не сомневался, что его любимая берлога примет его любимую женщину, иначе и быть не могло, но так быстро и так полно… Альберт закрыл глаза и мысленно осмотрел всю квартиру: да, Констанс не изменила ничего, просто полное впечатление, что она всегда жила здесь, иногда вдруг вспышкой в сознании вспоминается, как они вместе выбирали цвет дивана и кресел в гостиную или светильник на кухню. Зря он в университетские годы психологию презирал, а психиатрию терпел на пределе возможностей — что-то там было ведь про ложные воспоминания… Но вроде пока не клиника еще, ничего. И вещи ее каким-то непостижимым образом почти нигде не заметны, только обувь и куртка в прихожей, несколько баночек-бутылочек-тюбиков в ванной, да сумка вечно брошена на диване. Ну и разбирая белье после стирки — самое автоматическое из всех автоматических действий! — он вдруг вздрагивает, когда в руках обнаруживается очередная смешная крошечная тряпочка. И дебильная кружка с дебильной надписью, подаренная ему сто лет назад и не выкинутая, как он считал, лишь по недосмотру, оказалась ее любимой кружкой, и выяснилось, что надпись-то на самом деле забавная. Констанс просто вписалась в квартиру, как и в его жизнь, собственно. Словно вернулась домой. И дом как будто вздохнул с облегчением, дождавшись ее наконец. Даже слегка обидно.

Он снова открыл глаза, когда прохладная рука легла на его плечо. В спальне темно, лампа у кровати погашена. Четкий силуэт на фоне открытой двери в ванную — там горит свет — покрой пиджака подчеркивает острые худые плечи, волосы уложены, и пахнет от нее свежо и терпко. Если зарыться лицом в вырез белоснежной, как будто даже светящейся в темноте блузки, там найдется ее настоящий запах, теплый и домашний, по которому он уже начал скучать.

— Поедешь? — глупо прошептал он. Она кивнула. — Надеюсь, на такси?

— Ну я же обещала. Пожелай мне удачи.

Глазищи блестят, зацепила ее старая стерва Новаковски, ничего не скажешь.

Он наклонил голову и подбородком потерся об ее руку.

— Новаковски далеко не дура и себе не враг.

Констанс улыбнулась — он скорее почувствовал, чем увидел, — и наклонилась над ним, потянулась поцеловать. Вот сейчас поцелует и уйдет, и черт знает, сколько времени будет дотошная баба Новаковски ее собеседовать…

Она чуть напряглась, всмотрелась в его лицо.

— Ты спал, я тебе тут разогрела… — Альберт на секунду оторвал взгляд от ее глаз, посмотрел на тумбочку: аккуратнейший натюрморт на подносе, и запах супа — о чудо! — не вызывает дурноты.

— Спасибо тебе.

Она кивнула, по-прежнему застыв над ним, ее губы в нескольких дюймах от его лица.

— Как ты себя чувствуешь?

Нормально, хотел сказать Альберт, но где-то у нее в кармане коротко звякнула смска, Констанс вздрогнула: такси… Предстоящие несколько часов легли перед ним ледяной вечностью.

— Не уезжай… — сказалось вдруг как-то само. — Не оставляй меня.

Она резко распрямилась, ладонь соскользнула с его плеча, его обдало холодным запахом ее духов.

— Если тебе настолько плохо, что ты не можешь остаться один… — заговорила неожиданно севшим, грубым голосом, — то, во-первых, какого черта ты не сказал об этом раньше, а во-вторых, я немедленно звоню девять-один-один, потому что моя квалификация не позволяет мне нести ответственность за твое состояние.

Альберту показалось, что его ударили.

* * *

Дождь собирался начаться, еще когда они с Новаковски прощались на крыльце. Жалко детей, Хэллоуин испорчен будет, подумала она тогда, прощаясь — и стараясь не подскакивать на месте — с новым начальством.

Водитель подъехал к дому не с той стороны, с какой всегда — «всегда», подумать только, месяца не прошло! — подъезжала Констанс. Через плотные заросли пока еще не облетевших деревьев, увешанных до ужаса неправдоподобными скелетиками — Альберт смешно раздражался, «они в школе всю анатомию прогуляли?!», — она успела увидеть, что окно кухни слабо светится. Свет проникает из гостиной, на самой-то кухне освещение лучше, чем было у нее в Бакхорне на работе, «я привык видеть, что режу».

На новом месте работы, кажется, у нее будет отличное оборудование. На новом месте работы! На-но-вом-мес-те-ра-бо-ты… Констанс почувствовала, как расползаются губы в дурацкой счастливой улыбке, и крепко сжала кулаки, чтобы не напугать таксиста бурным всплеском эмоций, — в который раз за последние полтора часа ей хотелось засмеяться вслух. С той секунды, когда она прочитала в холодных и цепких глазах детектива Памелы Новаковски, что все в порядке и работа мечты у нее в кармане, Констанс изо всех сил старалась не начать повизгивать от счастья.

Так. В гостиной горит свет — Альберт встал. Она точно помнит, что не включала свет на первом этаже, когда уходила. Неприятное ноющее чувство, которое она сумела усилием воли подавить на все время разговора с Новаковски, вернулось: зря она не прикусила язык и сказала ему… то, что сказала. Понимала же, с самого утра прекрасно понимала, что происходит, насмотрелась в свое время на эти номера: умирающий вид при субфебрильной температуре, два дня постельного режима после удаления зуба, давно уже смирилась, что и Джон склонен к таким фокусам. А сегодня весь день удивлялась своей реакции, смеялась про себя над собственным желанием быть рядом, гладить, согревать… В исполнении Тальбота-старшего эти выступления бесили ее страшно.

«Прости пожалуйста, я не хотела тебя обидеть» — «Это ты меня прости, я совсем рехнулся». Констанс вздрогнула, губами вспомнив сухую теплую кожу его щеки, полуторасуточную колючую щетину, она целовала лицо Альберта, он шептал извинения горячо и покаянно, в кармане истерил телефон — диспетчер такси хотел знать, собирается ли она вообще ехать. И все равно осадок остался.

Машинально протягивая деньги, Констанс шумно перевела дыхание, поймала веселый и явно заинтересованный взгляд таксиста. Смешно, за всю жизнь не видела столько интереса в посторонних мужских глазах, сколько за последний месяц. Что же у нее на лице написано… Хотя вполне можно догадаться.

Дождь оказался совсем не таким безобидным, каким выглядел из машины. Констанс побежала к подъезду не глядя под ноги — и тут же поплатилась за это, провалившись левой ногой почти по щиколотку в ледяную лужу. «Джин-блядь-Келли», пробормотала она, скорее домой, тяжелая дверь подъезда как всегда — как всегда! — никак не хотела открываться, мерзейшая струйка стекла с волос за шиворот, ледяные мокрые руки оскальзывались на холодном металле, печально поблескивали боками еще недавно веселые и красивые тыквы — соседские дети, прогулявшие анатомию, выставили у подъезда, — завтра к утру тут будет тыквенное пюре… Какое счастье, что у нас первый этаж, думала Констанс, пятная мокрыми следами стерильный пол холла.

Альберт вышел в прихожую ей навстречу, забрал сумку и поставил на комод, обнял, привлек к себе. В халате, свежевыбрит, пахнет — и Констанс немедленно забыла все свои терзания, с готовностью прижалась к нему, уткнулась лицом ему в грудь, — пахнет слегка тоником после бритья и… и собой, Альбертом-сразу-после-душа. Чуть отстранившись, взглянула ему в лицо. Немного бледный, пульс, как успела она заметить, в норме, температура также. Непонятно. Вздохнула, скинула туфли. Молча прошли в гостиную, она, так и не сняв куртку, плюхнулась на диван.

— Новаковски можно поздравить, — утвердительным тоном сказал он, присев рядом. Странно: она отсутствовала — привычно бросила взгляд на часы над телевизором — больше трех часов. Альберт вышел из душа самое раннее десять минут назад. Она написала ему, сев в такси, что все супер, и она едет домой. Выходит, он так и пролежал все это время в кровати и встал совсем впритык к ее возвращению? Неужели она ошибалась, и ему в самом деле было так плохо?

— Как ты себя чувствуешь?

Он погладил ее по волосам, буркнул «нормально», нагнулся, обхватил ее ступню.

— У тебя ноги мокрые и ледяные. Бегом под горячий душ.

Констанс подтянула ногу наверх, уперла пяткой в край дивана. Ступня утонула в его ладонях, она закрыла глаза, откинулась головой на спинку дивана. Черт. Какой уж тут горячий душ.

— Я посмотрел твои выписки, — донеслось как сквозь вату. Так вот куда делись эти три часа… — Надеюсь, до эксгумации они потом все-таки додумались?

Констанс символически изобразила кивок, не открывая глаз и сильно вжавшись шеей в жесткое ребро диванной спинки — чтобы хоть немного вернуть себе контроль за собственным если уж не телом, так хотя бы рассудком, это ж совершенно невозможно, какие у него руки… Эксгумация, да. Ее разрозненные пометки, оставшиеся лежать на кровати, касались только вскрытия. Но ничего себе — там же были жалкие обрывки информации. Ну книги полистал по ее следам, она же побросала их открытыми прямо на кровати и на полу, бедный, бедный перфекционист Альберт… но все равно. Одна рука Альберта продолжала греть ее ступню, второй он стал осторожно выпутывать ее из куртки. Нет, про эксгумацию они поговорят, конечно, что-то она еще хотела у него спросить… но явно не сейчас. Открыла глаза, почувствовав его тепло совсем близко от своего лица. Он пристально смотрел на нее. Сдохнуть можно, никогда со мной такого не было, подумала Констанс, забираясь ему под халат освобожденными от куртки руками — ладони внезапно стали горячими, как будто она не из-под ледяного дождя, что там Тальбот говорил про ее темперамент… — губами наконец дотягиваясь до его губ. Альберт отпустил ее ногу, обхватил ее за плечи.

— Надо же, как возбуждает вас новая работа, доктор Тальбот, — прошептал за секунду, зараза, до поцелуя, не дав ответить, это нечестно… при чем здесь работа, идиот… больной не больной, а с эрекцией полный порядок… Констанс сползла с диванной спинки вниз, вывернулась под его тяжестью, легла, увлекая его за собой. — Прямо здесь? — выдохнул он ей в губы, и она услышала сомнение в его голосе. — Может, наверх?

Нет, никаких «наверх», и не потому, что за последние сутки они общими усилиями обжили постель до состояния бурундучьей норы ближе к концу спячки, это даже и уютно… Нет. Просто так — здесь и сию секунду.

Как мучительно долго он расстегивает ее чертовы брюки… Констанс потянулась к молнии, ну правда же, это полсекунды, противогаз на время не надевал никогда, что ли… что он возится… переплелась с ним пальцами, черт-черт-черт, невозможные у него руки.

— Констанс… но… давай я быстро схожу наверх?.. — теперь она поцелуем не дала ему договорить, ерзая задницей по шершавой обивке дивана, выползла из проклятых штанов, никто никуда не пойдет, понятно, чего он хочет, но ничего, один раз можно и так, в конце концов, она пьет таблетки. Кажется, даже регулярно.

Помотала головой, вцепившись в него изо всех сил, и он смирился.

Потом она лежала целую вечность, закрыв глаза, вслепую обняв его, пересчитывая на ощупь родинки на его спине, он медленно и нежно гладил ее лицо, она чувствовала, как теплое и липкое стекает между ягодиц… да, возвращайся в реальность, доктор Тальбот, стекает прямо на благородно-зеленый диван.

— Что хихикаешь? — спросил хрипло, и Констанс открыла глаза.

— Я люблю тебя.

— Не кажется ли вам, доктор Тальбот, что такие слова, произнесенные после хорошего секса, попахивают дурными сериалами? — в его голосе послышались самодовольные нотки, и надо же, как это ему дыхания хватило на такую сентенцию… но не могла же она сказать, в самом деле, что задалась вопросом, как удалить пятна спермы с дивана в гостиной приличного с виду пожилого джентльмена… то есть сказать-то могла, но такую длинную фразу ей сейчас точно не одолеть. Вместо ответа прижала его к себе еще крепче.

Пора привыкнуть, что теперь она с лучшим мужчиной на свете. И у нее есть потрясающая работа.

И ничего лучше быть не может.

* * *

Печенье приятно хрустнуло в ее пальцах, несколько крошек упало на стол, половинку она пристроила на край тарелки, вторую обмакнула в джем, чуть задев край банки мизинцем — поднесла руку ко рту, смешно слизнула невидимый след с пальца и только потом положила печенье в рот. У нее такие нежные пальцы. Отхлебнула кофе, чуть зажмурившись — ему-то хорошо, он почти сутки проспал накануне, а она явно не выспалась. Но, с другой стороны, ее азарт ночью был совершенно неподдельным, вроде к часу все обсудили и почти угомонились, он понимал, что не заснет, но предвкушал кайф лежать в темноте, обнимая спящую Констанс… но тут ему пришло в голову, что он не уточнил… и понеслось. «Боже, только перестелили, сейчас опять все засрем», невнятно из-за зажатого в зубах колпачка пробормотала она, пытаясь нашарить между подушками упавший фломастер. Он смеялся, помогал ей разложить на свежайшей простыне один раз было убранные бумаги, искал очки — свои и ее, — она сидела по-турецки, наклонившись над документами, он натягивал одеяло ей на плечи, не хватало, чтоб она простудилась. Получался домик-палатка из одеяла — как в детстве.

Заснули в пять. Обнявшись, разумеется.

Констанс надкусила вторую половинку печенья, облизнула джем с верхней губы, посмотрела Альберту в глаза.

— Ты чего? — спросила непонятно.

Он пожал плечами.

— Ничего, — хотел добавить: «Любуюсь тобой», но подумал, что это прозвучало бы слишком коротко и невнятно. Любуюсь твоими руками, думаю о том, какое было наслаждение слушать ночью твои выводы по заданию Новаковски, задавать тебе вопросы и понимать, что ты рассуждала в точности так же, как рассуждал бы я сам.

Констанс улыбнулась — у нее же еще и улыбка совершенно невозможная! — и ему показалось, что она поняла все без слов.

Десять утра, суббота, они завтракают уже сорок минут, Констанс-Тощая-Попа умостилась вся с ногами на барном табурете, локтями опираясь на стол, и он ни за какие коврижки не пойдет сегодня на работу. Первый раз за… и не вспомнить, когда он последний раз отдыхал как все нормальные люди. А уж отпуск… наверно, когда-то в юности он брал отпуск… или не брал?

— Как только ты доработаешь до отпуска… — начал Альберт, сам не понимая, что хочет сказать. «Мы поедем на Багамы…»? Да-да, коктейли и дайвинг, это было тысячу лет назад, он следил через стекло за допросом, и ему было тепло от мысли, притаившейся где-то на самом краю сознания: только что случилось что-то очень-очень хорошее. Он тогда, идиот, еще не понимал, до какой степени хорошее.

— На Багамы не поеду, — сказала Констанс, хищно слизывая с ложки джем, свободной рукой взялась за кружку. Почему он считал эту кружку дебильной?

— Почему? — он же вроде не договорил вслух про Багамы. Впрочем, далеко не первый раз она читает его мысли.

— А смысл? — передернула плечами, глотнула кофе. — Все равно ведь из отеля не носа не высунем.

Альберт секунду помедлил, протянул руку, погладил ее по хрупкому плечу, завел пальцы под вырез футболки, она зажмурилась блаженно. Смешная. Теплая и нежная. Точно, носа не высунут. Так что никто никуда не поедет, а проведут они отпуск — и ближайший, и много-много последующих — дома, ну вылезая иногда в бассейн или в парк погулять. Немыслимо — у них впереди долгие годы таких вот субботних завтраков и полуночных разговоров обо всем на свете, какое же счастье, что она у него такая умница, какой кайф прокручивать в голове вчерашний разговор. А кстати, не поехать ли в парк… Обернулся к окну. После вчерашнего ливня — надо же, какое яркое солнце. Констанс молча следила за ним глазами. Точно: они заведут привычку гулять по субботам в парке. Начиная с весны можно будет вдвоем кататься на скейтборде, сегодня уже дорожки, наверно, мокрые.

— Какие тут интересные перепады… вчера я думала, зима началась. Может, поедем прошвырнемся где-нибудь? — она улыбнулась, и только сейчас Альберт заметил, что солнце, оказывается, все это время освещало стол, и забавную глянцевую пачку печенья, и руки Констанс, — надо будет выбрать ей самое красивое кольцо, знать бы еще какие они бывают, когда не упакованы в пластиковые пакетики для улик… — и банка с джемом светится веселым ярко-оранжевым светом. И так будет еще много-много лет. Вдвоем и только вдвоем.

И ничего лучше быть не может.