Откуда не возвращаются (джен)

Убей мальчишку, и пусть родится мужчина…

На ледовой стене вырос голубой цветок, наполнив воздух своим ароматом…

Ты — Старк. Ты не носишь моё имя, но в тебе моя кровь.

— За Дозор!

Эти слова эхом отзываются в отголосках его сознания, замутненного острой болью в груди.

— За Дозор!

В глазах на миг темнеет от нового удара, и неясно, кто в очередной раз нанес его.

— За Дозор!

Это сродни проклятию.

За. Дозор.

Два слова, а столько мук.

— За Дозор!

Холодный твердый металл кинжала податливо входит в теплую мягкую плоть, не встречая никаких преград на своем пути. На пути крови и боли. На пути мести. На пути предательства.

Предатель.

Надпись на доске была сделана поспешно — да и к чему нужны эти долбанные ухищрения в подобном деле? — а смысла она несла немало.

Предатель.

Очередное проклятие. Или нет?

В своих глазах он не был предателем. Он был честен и справедлив, как и отец. Однако… разве не честность и справедливость погубили бывшего Хранителя Севера? А сейчас они же губят его незадачливого бастарда.

Какая ирония…

Старки мрут как мухи из-за своей глупой праведности.

Но он не Старк. Никогда им не был. Он — бастард. Бастард.

Очередное проклятие.

Предатель.

Бастард.

За Дозор!

Он падает на колени, раздираемый невыносимой болью, горячей и пульсирующей. Пелена с глаз пропадает, и его вечно печальный взгляд встречается с другим, таким же печальным. Но в нем присутствует совершенно иная печаль. Она пропитана разочарованием, трауром по погибшей когда-то семье и яростью. Несокрушимой и безудержной.

Баратеоны говорили, что ярость — их удел, но он мог поклясться, что в этот миг, длиною в невыносимую вечность, вся ярость мира сконцентрировалась в этом взгляде.

Детском, но уже не невинном.

Он чувствует, как слезы подбираются к его ледяным глазам, и вскоре они потекут тонкими струйками по белым обветренным щекам. Он видит, как взгляд напротив него также наполняется слезами, горячими, напитанными болью, способными растопить весь Север.

С его побледневших уст срывается имя.

— Олли…

А Олли поджимает губы и вонзает кинжал в его сердце.

— За Дозор.

Эти слова ранят больнее, чем все полученные удары. Он не понимает, почему так происходит. Нет, он все понимает. Он знает. Это он точно знает.

Он не слышит, как все уходят. Он не слышит, как откуда-то раздается жалобный вой. Он не слышит, как трещат горящие вокруг факелы. Он только чувствует, как его обессиленное тело падает на землю. Он только чувствует, как его огненная кровь пропитывает мерзлый снег, дымясь на лютом морозе. Он только чувствует, как пульсируют раны на груди.

И все.

Его глаза устремляются на темное ночное небо. Ночь темна и полна ужасов. О, да, Красная Женщина права. Как же она права. Эта ночь особенно переполнена тьмой и ужасами.

Предатель.

Он делает последний судорожный вдох и ощущает, как мир закручивается в кромешной мгле, которой под силу уничтожить весь свет. Он больше не выдыхает. Он падает. Падает туда, откуда не возвращаются.

За Дозор.

Сдавленный голос Олли по-прежнему звучит в ушах вместе с затухающим биением сердца. Холод уже оковал все его тело, однако из посиневших губ вырывается последний выдох.

Предатель.

Его глаза, глаза настоящего Севера, стекленеют. Сердце делает последний, едва ощутимый удар.

И все.

Джон Сноу умер.

* * *

Он бесконечно падает вниз, видя перед собой одну лишь тьму. Он не может разглядеть своих рук, настолько там темно… И тихо. Он ничего не слышит. Ни своего дыхания. Ни своего сердца. Абсолютно ничего. Словно все исчезло в небытие. Однако исчез только он.

Он сгинул туда, откуда не возвращаются.

Время стало никчемным, как все обеты, клятвы, веры и надежды. Осталось ничего. Ничего. Кроме двух проклятых всеми богами слов.

За Дозор.

Вот он, конец. Джон обреченно закрывает глаза, понимая, что он ничего не увидит в этой мгле, и расслабляется. В голове яркими вспышками предательски возникают радостные картинки прошлого.

Винтерфелл.

Отец. Мачеха. Смутный образ прекрасной, знатной матери, о которой он так и не узнал.

Робб. Санса. Арья. Бран. Рикон.

Северный Ветер. Леди. Нимерия. Лето. Лохматый Песик.

Призрак. Его Призрак. Верный и преданный до конца.

Джон хочет выдохнуть и не может — мертвые не дышат. Увы. Они лишь падают вниз, во тьму, в пропасть, в бездну, туда, откуда не возвращаются.

За Дозор.

Эти два слова, стучащие в его затуманенном разуме, заменяют все звуки, заглушая невыносимую, мертвую тишину. Но внезапно что-то меняется.

Чей-то тихий шепот прорезает безмолвие. Джон открывает глаза, не в силах понять, кто говорит и с кем, но вокруг по-прежнему непроглядная тьма.

А шепот становится громче.

Женщина.

Какая-то женщина говорит.

И Джон ее знает.

Он жмурится, пытаясь вспомнить этот невыносимо знакомый голос, но внезапно что-то меняется опять.

Все затихает.

Джон снова открывает глаза. Тьма. Как предсказуемо…

Ему остается попробовать вновь вдохнуть, что, конечно, не получается, и сомкнуть веки, продолжая падать куда-то вниз.

Но что-то все-таки изменилось.

Стук.

Какой-то стук.

Джон не понимает, что это так громко стучит.

Стук.

Неужели…

Стук.

Джон не верит в это.

Стук.

Но разве неверие не ослепляет?

Стук.

Это его сердце. Оно опять живо.

Как и он.

Джон испуганно распахивает свои глаза, глаза настоящего Севера, и несколько раз нервно вдыхает. Его встретила одна из комнат Черного замка.

Он жив.

Джон жив.

А Сноу?

Волки еще вернутся.

У Дракона три головы.

Зима близко...