Его грех (гет)

Бездна боли и отчаяния

Омут вины и ненависти.

Не знаю, как иначе описать свои чувства.

Слёз больше не осталось, а горло уже охрипло от крика. Кулаки сбиты в кровь, а руки густо испещрены безобразными царапинами, ожогами и глубокими порезами.

Жить дальше? Нет смысла. Но просто смерть от Авады — это слишком ничтожное наказание за мой грех. Грех, который не искупить и не смыть ничьей кровью. Ни своей, ни чужой. Даже самой чистой.

Надежда на то, что маггловские сигареты принесут медленную и мучительную смерть, бледнела с каждым проклятым месяцем, который я проживал без неё. А когда я осознал, что они всего лишь заглушают боль в сердце, то выбросил весь купленный накануне блок. Я не желал избавляться от боли, я жаждал её. Только она заставляла меня чувствовать себя живым, потому как всё остальное говорило о моей смерти.

Я размял пальцами набитую табаком белую трубочку — эта сигарета станет последней. Последней в моей жизни, потому что жить дальше я не собираюсь.

Ненавижу. Даже описать не могу, как я презираю себя. За ошибку. Ошибку, которую не исправить.

Её не вернуть. Не вернуть строгого голоса и порой до невозможности нелогичных поступков. Не вернуть шороха страниц, которые она перелистывала, уютно устроившись рядом. Не вернуть ощущения её мягких, пышных волос, которых я иногда касался. Так редко касался. Не вернуть теплоты её глаз. Глаз, которые так часто являлись мне во снах. Обиженных глаз. Закрываю свои и вижу этот взгляд — не понимающий, осуждающий.

В тот день я видел Гермиону в последний раз. Она стояла и ждала ответа на какой-то вопрос, но я был слишком сильно занят мыслями о груди Джинни — мягкой и упругой одновременно, скрытой лишь тонкой тканью белоснежной блузки. Когда я касался её груди, Джинни взвизгивала и глупо хихикала. Сейчас этот смех кажется мне мерзким и донельзя искусственным.

Реальным был лишь голос Гермионы. Она что-то говорила мне, но я только отмахнулся, одержимый мыслью наконец-то затащить эту рыжеволосую ведьмочку в постель и как следует оттрахать.

Оттрахал, да. До сих пор тошно.

Спустя два дня безумного секс-марафона я словно проснулся и пришёл в себя. Мой член болел от трения, а голова раскалывалась от воплей и визгов Джинни. Склонившись над ней, я взглянул в затянутые поволокой страсти глаза и на секунду увидел обвиняющий взгляд Гермионы. Только на секунду, но в тот момент я не хило так струсил. Вскрикнул. Сорвался с кровати. Испугал, как мне тогда казалось, будущую жену.

Всего лишь одна шальная мысль, посетившая мою затуманенную похотью голову, перевернула окружающий мир вверх дном. Вопрос, крыльями десятка канареек бьющийся о стены моего сознания.

Почему здесь подо мной не Гермиона? Почему рядом со мной не та девушка, так часто рисковавшая ради меня жизнью? Почему я не обращал на неё никакого внимания? Почему я даже ни разу не трахнул её, хотя мы столько времени провели наедине, отрезанные от всего мира? Почему я подарил её предателю?

Я замер. Меня словно парализовало, а в следующую секунду вырвало прямо на пол спальни. Джинни испуганно вскрикнула и бросилась ко мне, но была тут же остановлена уперевшейся в грудь ладонью.

Я чувствовал себя изменником. Не это спортивное тело я должен был целовать все эти дни, и не эти тонкие губы должны были ласкать мой член.

Я всё осознал.

Я позвал Кричера и попросил найти Гермиону. Вернее, потребовал. Полностью игнорируя обиженный взгляд Джинни, я надел халат и спустился на первый этаж дома на площади Гриммо.

Я ждал. Постепенно мою душу липкими щупальцами начал охватывать страх. Особенно после того, как с момента исчезновения домовика минуло уже больше трёх часов, которые я заполнил руганью с Джинни, потреблением кофе и вдумчивым перелистыванием школьного альбома с фотографиями.

А ведь Гермиона любила зеленый чай.

Вернувшись спустя шесть часов, домовик поклонился и развел тонкими руками:

— Её больше нет.

Сначала я подумал, что Кричер просто шутит, не понял моего задания или, быть может, просто решил поиздеваться. Я нахмурился и наклонился к самому его морщинистому лицу.

— Нет где? В Англии? — спокойно уточнил я.

— Нигде нет.

— Что ты несешь?! — заорал я, не желая верить его словам.

Тогда я впервые в жизни ударил беззащитное существо. Все потому, что рядом не было Гермионы, которая почти всегда останавливала меня от опрометчивых поступков. Она всегда знала, как правильно.

Она же пыталась меня остановить тогда, два дня назад, но я не послушал её и поэтому совершил самую большую ошибку в своей жизни — потерял самого близкого человека в этом мире. Её. Гермиону.

— Где Рон?! — повернулся я к Джинни, которая сидела на диване, сжавшись и затаив дыхание.

— В Норе. Они…

— Пошли.

Мы в считанные минуты перебрались в Нору. Я не собирался верить мерзкому домовику, который ни в грош не ставил ни Гермиону, ни меня — своего хозяина.

— Рон! — заорал я, едва ступив на порог.

Спустя полминуты тот кубарем скатился с лестницы и расплылся в глупой улыбке, которую я когда-то считал забавной.

— О, Гарри, Джинни, ну наконец-то вы…

— Где Гермиона? — перебил я его. — Она же вроде как твоя девушка.

Я вспомнил, как он кричал эти слова в Выручай-комнате, и это воспоминание разозлило меня еще больше.

— Так в Австралию уехала. Ты уже забыл, как она просила нас поехать вместе с ней?

— И почему мы не поехали?

Озвучив этот вопрос, я возненавидел себя ещё больше. Неужели страсть настолько заволокла моё сознание, что я просто не обратил ни малейшего внимания на столь важную просьбу.

— Ну так… — замялся он. — У тебя Джинни. А у меня…

— Что, сука, у тебя? — закричал я в гневе, услышав его бурчащий голос. — Какого акромантула ты сейчас не там и не трахаешь Гермиону? Почему?!

Мне стало дико противно от своих же слов, но я правда не понимал, как можно променять Гермиону на еду и сон? На тот момент я, наверное, забыл, с кем разговаривал.

— Гарри, милый мой, — залепетала вышедшая из кухни миссис Уизли. — У нас же скоро похороны… Фреда. Гермиона вернется и…

— Вернется? — спросил я, больше задаваясь этим вопросом, чем спрашивая Уизли. — Вернется ли?

Рон просто в очередной раз выбрал комфорт. Хотя чем я лучше? Выбрал сладкую дырку вместо самого важного в своей жизни человека. Человека, который впервые просил у меня помощи и не получил её.

«Мне нужна помощь Министерства — решил я и тотчас аппарировал к его входу»

Я сходу ворвался в кабинет нового министра. Там шло какое-то совещание, но мне было наплевать.

— Найдите Гермиону, — потребовал я на правах героя Второй Магической войны. — Она должна быть в Австралии.

Тогда я еще надеялся, что предчувствие подвело меня, что Кричер чего-то не понял или солгал, что всё обойдётся. Но когда я увидел виноватый взгляд Кингсли и то, как отводили глаза другие волшебники, я понял. Я всё понял.

— Зачем вы собрались сегодня? — хрипло прошептал я.

— Гарри, понимаешь, — Кингсли вздохнул, — мы не хотели тебя волновать.

— Волновать? О чем вы, к дракловой матери, говорите? Что, блять, вообще происходит?! — заорал я, потеряв последние крохи терпения.

— Гермиону убили.

Эту фразу, сказанную спокойным, отстранённым тоном, который давно выработал Перси Уизли, я повторял себе бессчётное количество раз. Убили. Убили. Гермиону убили. Так просто.

— Как? Как её могли убить? Как могли убить самую лучшую ведьму современности? Да ни один из вас ей и в подметки не годится!

Кто-то фыркнул. Я не знал имени этого старого козла. Зато я узнал каково ломать его нос. Нос, в который я вбивал кулак снова и снова, пока меня не обездвижили заклинанием и не усадили на стул.

— Гарри, даже лучшие не смогли бы противостоять неожиданному нападению десятерых Пожирателей смерти, — сжав мое плечо, говорил Кингсли.

— Десятерых. Они её… — я не стал задавать тот вопрос, боясь услышать ответ.

— Они пытали ее, да, — все-таки ответил Перси.

Министр строго посмотрел на него, призывая заткнуться, и деликатно поправил:

— Мы не знаем этого. Они сожгли ее.

— Заживо, — мстительно вставил тот, кому я сломал нос.

— Заткнись!

Я было снова попытался кинуться в его сторону, но был тут же привязан к стулу магическими путами. Впервые в жизни я возненавидел магию. Возненавидел присутствующих. И, самое главное, возненавидел себя.

Меня затрясло, я начал раскачиваться из стороны в сторону, воя как раненый волк.

«Гермиона. Моя Гермиона», — повторял я раз за разом.

Я давно должен был понять, что она моя. Моя. А теперь её нет. Её убили. Её пытали. Её сожгли заживо…

Я захотел сдохнуть. Я захотел покончить со всем этим, но тут же одумался. Нет, в целом мои планы не изменились, они просто получили небольшую отсрочку. Потому как именно тогда в мою голову пришла мысль, что, прежде чем умирать, необходимо кое-что доделать и раздать все долги.

— Вы знаете имена?

Мой спокойный тон озадачил и обеспокоил всех присутствующих. Они переглянулись, и Кингсли осторожно заговорил:

— Некоторых. Но ты должен помнить, что применение непростительных… Даже твое особое положение…

— Я понял. В тюрьму я не собираюсь. Так можно мне имена?

Мне на удивление быстро передали список, и я стремительно покинул этих снобов, которые в свое время не озаботились безопасностью родителей Гермионы. И я не озаботился. Она была бы сейчас… Спустя десять минут я вышел из прохладного Министерства в душный, майский вечер. Долго бродил по лондонским улицам, иногда сталкиваясь с прохожими и пару раз чуть не попав под машину. Мне было на самом деле всё равно, мои мысли витали где угодно, но только не там, где надо.

Так продолжалось до тех пор, пока на глаза мне не попался один весьма специфический магазинчик.

— Оружейный, — медленно прочитал я брутальную вывеску.

Брутальный. Отличное слово, главное, корень подходящий. Брут. Предатель. Предателем я ощущал себя тогда. И сейчас ничего не изменилось.

За много месяцев охоты я перестал разговаривать вслух. Перестал общаться с волшебным миром. Я только и делал что искал, находил и убивал. Несмотря ни на что, я был милосердным. Думаю, Гермиона бы мной гордилась. Я убивал быстро и пытал только в тех случаях, когда они молчали или сопротивлялись. И иногда напевал песенку про десять негритят(1), над которой мы с Гермионой когда-то смеялись.

Однажды десять негритят уселись пообедать.

Один из них закашлялся — и их осталось девять.

Одного я настиг в кафе за обедом в Лютном переулке. Куриная косточка ещё долго торчала у него из горла, пока это не заметила официантка.

Однажды девять негритят уснули очень поздно.

Один из них так и не встал — и их осталось восемь.

Второго я задушил подушкой во сне, правда, перед этим основательно покопавшись у него в мозгах, чтобы выяснить, что он знает про остальных. Делая это, я сознательно игнорировал воспоминания об убийстве Гермионы, хотя образ её объятого пламенем силуэта навечно отпечатался в моём сознании.

Потом восьмерка негритят по Девону бродила.

Один остался там совсем — и их теперь уж семь.

Третьего я долго пытал в переулке, пока он не выдал недостающие имена. Думаю, люди долго будут вспоминать тот страшный крик, разорвавший сонную тишину ночных улиц.

Все семь веселых негритят по тросточке купили.

Один взмахнул — неловкий жест — и вот их стало шесть.

Четвертый был проткнут кочергой, которой на тот момент лупил своего домовика.

Теперь шестерка негритят на пасеку взобрались.

Но одного ужалил шмель — и пятеро осталось.

Режущее прямо по шее настигло пятого ублюдка. Он вряд ли ожидал чего-то подобного, пока трахал магловскую шлюху.

Пять самых строгих негритят суровый суд вершили.

Приговорили одного — и стало их четыре.

Я с упоением наблюдал за ссорой, а потом и дракой двух оборотней. Один из них погиб в этой драке. Предметом спора, кстати, стал фальшивый медальон Салазара Слизерина.

И вот четверка негритят пошла плескаться в море.

Попался на крючок один — и их осталось трое.

Не стоит купаться там, где я отдыхаю. Впрочем, я ведь сам пришел на тот берег, где любил купаться седьмой.

Явилось трое в зоопарк, медведь гулял на воле.

Прихлопнул лапой одного — их осталось двое.

Драка в баре Лютного переулка не могла закончиться удачно для восьмого Пожирателя смерти. В поднявшейся суматохе вспороть ножом его брюхо оказалось совсем нетрудно.

Два негритенка вслед за тем на солнышке лежали.

Внезапно выстрел прогремел — и одного не стало.

Я оказался буквально в немом шоке, когда лично увидел, насколько просто и легко убить человека огнестрельным оружием. Плевать, насколько сильный ты маг и насколько чиста твоя кровь. Если ты не готов получить пулю, ты мёртв. Чёрт, почему мы просто не пристрелили Волдеморта?

И вот один, совсем один. Тоскою сердце сжало.

Пошел повесился и он. И никого не стало.

Прознав про то, что их десятку истребляют одного за другим, последний хотел сбежать, но был символично убит грабителем в одной из стран дикой Африки.

Я знаю, что, по сути, никто из них не был виноват в её смерти. Виноват только я. Я, который порой забывал о существовании Гермионы. Какой же я был задницей все эти семь лет! Я так часто предавал её, так часто совершал неверный выбор.

Я так ни разу не станцевал с ней на балу. Я даже не узнал, как зовут ее родителей. Я ведь почти ничего о ней не знал! Теперь же я по крупицам восстанавливал пробелы её образа с помощью Омута Памяти.

После каждого сеанса меня выворачивало наизнанку от мысли, что я больше никогда не смогу увидеть ее вживую. Никогда не смогу прикоснуться к ней.

Я начал потихоньку сходить с ума. И подменять воспоминания. Да, я научился делать и это. Теперь каждый вечер я смотрел, как занимаюсь любовью с Гермионой. Как ласкаю ее грудь с нежными, розовыми сосками. Я видел их лишь однажды. Но в тот момент, в палатке, мы быстро переодевались, и я практически не обратил на это внимания, занятый иными проблемами. Идиот.

Я бесчисленное количество раз вбивался в кулак, пока мой призрачный двойник пронзал призрачную, сотканную из фантазий Гермиону. Я хотел стать им. Быть там. Но невозможность этого приносила в мою гнилую жизнь еще больше отчаяния.

Так жить нельзя. Мне жить нельзя. Без нее. Без нас. Только она стала смыслом моего существования, но я слишком поздно это понял.

Чувствую, как горячие слезы катятся из глаз. Я надеюсь, что скоро окажусь рядом с ней и буду вымаливать прощение. За невнимание, за тупость, за предательство…

Я не стал восстанавливать память ее родителям, на которых сейчас смотрел.

Вон они, прогуливаются вдоль океана, даже не подозревая о страшном поступке, который я совершил. Месяц назад я помог им излечить бесплодие и оставил им все свое состояние, надеясь, что это хоть как-то залечит их несуществующие раны.

Поднявшись на ноги, я переместился порт-ключом в гостиную дома на площади Гриммо. Поднялся наверх и увидел там отражение своей души — ничего светлого, лишь запустение и грязь, скопившаяся в покрытых мраком углах. Зашел в комнату Сириуса и вспомнил, как меня рвало на части после его смерти, и как то горе стерлось, поблекло после новых потерь.

Последние шаги дались мне особенно трудно. Собравшись с духом, я дрожащей рукой открыл дверь комнаты, в которой когда-то жила она. С тех пор здесь мало что изменилось, разве что пыли и грязи стало ещё больше. Но мне упорно казалось, что я всё ещё ощущаю еле заметный, призрачный аромат её шампуня и лёгких цветочных духов, некогда весьма отчётливо благоухавший в этой комнате.

Последний взгляд, последний вздох, а следом — легкий взмах волшебной палочки, шёпот: «Адеско Файр», — и передо мной с завораживающим изяществом расцветает ярко-алый цветок огненного возмездия.

Тёмные, пыльные портьеры вспыхнули мгновенно, чуть позже занялись книжные шкафы и гардероб. Последней занялась кровать, матрас которой, возможно, всё ещё хранил еле заметные очертания её фигуры.

Огонь взбирался всё выше и выше по стенам, распространялся всё дальше, охватывая пол, потолок, мебель и картины, на которых обречённо метались некогда умершие волшебники, не в силах покинуть свои полотна. Сквозь гул пламени и треск сгорающего дерева еле слышно пробивались истошные крики портрета матери Сириуса и старого Кричера.

Боль принесла облегчение, но я всё равно истошно закричал, когда языки пламени начали пожирать мои ноги. В мгновение ока Адское Пламя охватило меня с ног до головы, окутало неистово ревущей завесой, сжигая, испепеляя, развеивая пеплом.

Я просто стоял, выделяясь тёмным силуэтом на фоне огненного безумия, и ждал, когда меня накроет спасительная пелена небытия и унесёт с собой. Я не знал, существуют ли рай или ад, существуют ли вообще загробные миры или же пресловутая реинкарнация. Я знал лишь одно — в этом мире уже нет для меня места, и всё, что мне остаётся — это лишь надеяться.

И я надеялся, надеялся, надеялся, что мне повезёт, и я когда-нибудь вновь увижу её.

Настоящую. Живую. Родную.

Мою.

Гермиону.

1)Стихотворение автора Френка Грина "Десять негритят" в вольном переводе.