Гроза (джен)

За окном гремело. Комната то и дело озарялась на мгновение ярким светом, а потом снова погружалась во тьму, после чего грохотало так, что Александр Астарн — а ему не так давно исполнилось целых семь лет — каждый раз вздрагивал и покрепче вжимал голову в плечи без особой надежды, что это поможет. Он уже с головой закутался в одеяло, но и это нисколько не помогало — он продолжал вздрагивать после каждого раската грома. Не помогал даже плюшевый гусёнок, прижатый к груди — гусёнка этого Александру давным-давно сшила мама, когда он был ещё совсем маленький, и с тех пор они не расставались. От всего этого ужасно хотелось плакать, и не было никаких сил сдерживаться, и мальчик был готов проклинать эту ужасную грозу.

Александр всегда боялся гроз — наверное, с самого рождения. Но уж во всяком случае — сколько он себя помнил. Боялся до дрожи, до того невыносимого холода где-то в груди, заставляющего, казалось, даже кровь превращаться в жидкий лёд, или как там называлась та вода в озёрах императрицы. Он не мог спать, когда за окном гремело, и каждый раз не мог сделать ничего, кроме того как прижаться к маме или отцу. От этого как-то постепенно отступали все страхи.

На самом деле, на Увенке впервые так гремело — Александр проводил здесь каждое лето (и большую часть весны и осени) чуть ли не с самого рождения, и подобной грозы не было ни разу. Что уж там говорить — никаких гроз не было вовсе, и Александр всегда хорошо спал по ночам, крайне редко просыпаясь. Теперь же заснуть было совсем невозможно — он всегда боялся гроз, но эта... Эта была ужаснее всех предыдущих. Казалось, что от этого ужасного грохота дрожали — должно быть, от страха — даже оловянные солдатики, выстроенные в три стройные шеренги на прикроватной тумбочке. А уж они-то были рыцарями — в красивых блестящих доспехах. И куда старше Александра — ими, кажется, играла ещё Мариам, а она была самой старшей из детей Арго.

Александр осторожно, всё ещё кутаясь в одеяло, которое просто не мог выпустить из рук, слез с кровати. Где-то в этот момент снова сверкнула молния, за которой почти тут же последовал очередной раскат грома. Александр едва не всхлипнул от страха, но, собравшись с последними силами и остатками храбрости — не в последнюю очередь из-за совершенно безвыходной ситуации, так как больше оставаться совершенно один в своей комнате он не мог — направился к двери.

Мамы на Увенке сейчас не было — графиня Катрина, четвёртая жена отца, утром, зло усмехнувшись, сказала, что та уехала на уровень Льегорнс лечить нервы, «изрядно пострадавшие» из-за истории с злосчастным полётом. Мира, который вряд ли посмеялся бы над совершенно детским страхом Александра, а если бы и посмеялся, то всё равно не прогнал бы, тоже не было — из-за той же истории с полётом, в которой, честно говоря, вины Александра было куда больше, чем вины Мира. Так что Александр, то и дело вздрагивая и судорожно оглядываясь по сторонам, поплёлся в сторону отцовской спальни — отец, должно быть, ещё не спал. Он вечно засиживался допоздна, над бумагами или над книгой — на это постоянно жаловались мама, леди Мария и графиня Катрина, — так что появление Александра едва ли должно было ему помешать.

В коридоре было тихо и пусто. Хоть насмешек братьев можно было избежать... Отцовская спальня находилась не так уж далеко, как до спальни мамы — стоило лишь подняться на четвёртый этаж (спальни Александра и троих его старших братьев находились на третьем) и преодолеть довольно длинный мрачный коридор, населённый дрейгурами, которого Александр побаивался и в солнечные дни. Дрейгуры не могли причинять вреда никому из Астарнов, но они были куда более пугающими существами, чем следовало бы, и Александр их, если честно, недолюбливал. Вот Мир их точно ни капельки не боялся!..

Но делать явно было нечего — оставаться в одиночестве он сейчас боялся настолько, что готов был пойти на что угодно, лишь бы рядом с ним оказался кто-то, с кем гроза перестала бы быть такой страшной. И почти ползком, шарахаясь и вздрагивая, добираться до отцовской спальни было вариантом куда лучшим, чем заглядывать в комнаты к братьям, которые, правда, находились гораздо ближе — Говард точно сильно рассердился бы, если бы его разбудили (кажется, рано утром графиня Катрина обещала отвезти его на какую-то выставку, где была собрана куча удивительных вещей со всего Ибере), а от Ренорда, Линтаммера или Амори следовало ждать гвалта насмешек (даже учитывая то, что это у Линтаммера до сих пор болела спина после того, как он провёл несколько часов на солнце с режущимися крыльями, а Амори сильно досталось за то, что он покинул Увенке в то время, как графине Катрине нужно было уехать). Да они просто засмеяли бы его, сунься он к ним!.. Да и едва ли они стали бы помогать — просто прогнали бы, а потом ещё и смеялись бы...

Эта гроза, впрочем, казалась какой-то странной. Александр не мог объяснить, чем же именно она отличалась от других гроз, но ощущение того, что что-то определённо не так никак не покидало. Должно быть, молния сверкала, а гром грохотал куда чаще?.. Или дело было в том, что длилась она куда дольше?.. Александр не мог вспомнить, что происходило в прошлый раз, когда была гроза — кажется, целый год он жил на Увенке, не видя ни одной, и успел позабыть предыдущую.

О том, что отец ещё вечером — до этой страшной грозы — покинул Увенке и так и не возвращался (портал до сих пор находился в заблокированном режиме), Александр вспомнил уже стоя перед дверьми его спальни. Как раз в этот момент прозвучал особенно громкий раскат грома, и Александр, едва не взвизгнув от страха, сполз по стене, не обращая больше никакого внимания на дрейгуров, скользящих между камнями.

Было довольно холодно стоять босиком на каменном полу — и сидеть на корточках тоже. Александр успел сто раз пожалеть, что забыл надеть свои тапочки, когда покидал комнату. И что не сменил тоненькую ночную рубашку на что-то более тёплое. Быть может, днём на Увенке и бывало столь жарко, что от этой жары невозможно было никуда спрятаться, но ночи здесь всегда были прохладными. От тяжёлого одеяла, которое приходилось тащить с собой, уже болели руки, а бросить его прямо здесь было нельзя — без него стало бы ещё страшнее. Александру казалось, что он пошевелиться может с трудом. Руки и ноги не слишком хорошо его слушались, а сердце билось так, что, казалось вот-вот лопнет или выскочит.

Мысль, что, возможно, стоило спуститься в подвал к Шиаю, пришла спустя ещё пару раскатов грома. И Александр, тяжело вздохнув, чуть не заскулив от несправедливости и того, как далеко было спускаться. Главное — не забывать дышать, думал он, вспоминая мамины наставления. Как можно размереннее и глубже. Только вот не получалось. Никак не получалось, не смотря на все старания. И Александр решил, что, пожалуй, подумает об этом, когда доберётся до Шиая — там будет спокойнее. Там будет не так страшно.

И он стал спускаться в подвал — осторожно, но в то же время так быстро, как только было возможно с дрожащими неслушающимися ногами и огромным одеялом на плечах и руках, тащить которое теперь стало особенно неудобно. Александр даже не мог радоваться постеленным графиней Катриной коврам на лестницах, из-за чего ступать по ним было куда менее зябко, чем по коридору, ведущему в отцовскую спальню. Он лишь старался добраться побыстрее. И сто раз пожалел, когда осмелился, продолжая спускаться, посмотреть в окно — тогда как раз сверкнула молния — необычно алая молния, из-за которой Александр струсил ещё больше, оставил одеяло прямо на лестнице (оно просто сползло с его плеч) и побежал.

Он не помнил, как добрался до массивной двери, украшенной орнаментом из драгоценных камней, как дотронулся до золотой ручки в виде головы кобры... Он пришёл в себя от собственного вскрика, когда голова кобры зашевелилась, посмотрела на него своими глазками-изумрудами и попыталась укусить за пальцы. Александр тут же отдёрнул руку и отпрыгнул назад — и только тогда сообразил, что где-то оставил одеяло. Бежать за ним обратно было уже поздно.

Спустя секунду после очередного раската грома — от того момента, как мальчик дёрнул за ручку прошло времени чуть больше, но, впрочем, довольно немного — кобра вдруг снова застыла (с раскрытой пастью, уже готовой сцапать незваного гостя за пальцы), а дверь сама собой отворилась, и Александр проскользнул внутрь, стараясь ничего не задеть и не уронить. От леантровых кристаллов — их почти нигде не использовали, ставя вместо них специальные факелы, что можно было зажечь магией — шёл тусклый мягкий свет. Почти всё в комнатах Шиая находилось на уровне глаз Александра — книги, закупоренные склянки с какими-то странными зельями, исписанные витиеватым и размашистым одновременно почерком блокноты... В любой другой день Александр с удовольствием продолжил разглядывать всё это. Но за окном снова сверкнуло, и он поспешил оглядеться вокруг, чтобы понять, что делать дальше.

Каменная горгулья, сидевшая на своде одной из арок, крылом показала, в какую сторону Александру следует идти. Он чуть не запутался в целом ворохе разноцветных занавесок, прежде чем попал в следующую комнату, но всё-таки очутился в квадратном куда более тёмном помещении. У одной стены стояла массивная кровать с балдахином, а возле кровати находилось кресло, у которого вместо ножек были приделаны колёса. Снова грянул гром, и Александр очутился у этого кресла в одну секунду.

Послышался негромкий хлопок, и комната озарилась неярким светом. Впрочем, видно стало всё гораздо лучше, чем несколько мгновений назад. Ткань полога сама собой отдёрнулась, и показалось недовольное лицо Шиая. Александр вздрогнул и сделал шаг назад. Он нерешительно переминался с ноги на ногу и корил себя за глупость — стоило заранее придумать, что сказать, прежде чем отправляться к Шиаю. Ни один из его братьев не был достаточно сообразителен, чтобы сразу, как отец, понять, в чём именно дело. Нельзя было заявиться к кому-нибудь из них без причины и забраться в кровать — только потому что он, Александр боялся грозы.

Наспех же причина никак не хотела выдумываться. Он правда пытался — пытался придумать хоть что-нибудь, стараясь не двигаться лишний раз под пристальным изучающим взглядом Шиая. У него всегда такой цепкий и внимательный взгляд, вспомнил Александр. Ему не соврать — никогда ничему не верил, а ложь всегда видел лучше леди Марии или тётки Равенны.

— Это ещё что такое, Сашка?! — прошипел Шиай так раздражённо, что Александр предпочёл сделать ещё пару шагов назад, хотя именно в этот момент снова загремело. — Да ты ничем не лучше нашего несносного, невозможного Мира, раз не умеешь думать головой!

Волосы брата — по-девчачьи длинные — были всклокочены и спутаны от долгого лежания. Вероятно, он тоже не мог заснуть из-за грозы, подумал было Александр в первое мгновение и ужасно обрадовался. А потом заметил довольно книгу, лежащую на коленях Шиая обложкой вверх. Судя по всему, он просто зачитался и не сумел оторваться от чтения в самый интересный момент — Мир не раз просиживал за интересной книжкой всю ночь, не замечая времени.

Что же... Александр попытался взять себя в руки и не разреветься, опозорившись этим окончательно. Это была, наверное, самая мягкая фраза, на какую только Шиай был способен в подобной ситуации. Как будто у кого-то, кроме мамы и отца, было время, чтобы успокаивать уже почти взрослого семилетнего мальчика, что до ужаса боялся гроз, словно маленький! Ведь Александр знал — проходил вместе с учителем, — что гроза всего лишь погодное явление. Но всё равно боялся.

Плакать же хотелось жутко. Из-за злосчастной грозы. Из-за собственного страха. Из-за отсутствия на Увенке родителей — не к графине же Катрине Александру идти. Она-то и Говарда никогда не утешала, а ей он был родным сыном, а не пасынком. Из-за серо-голубых глаз Шиая, от которых ничего не могло укрыться, когда он того хотел — а он чаще всего хотел прочесть все-все мысли и тайные страхи собеседника, что только возможно. Из-за того, что ещё совсем недавно все старшие братья, кроме Мира, гнали его прочь. Из-за того злосчастного полёта, после которого Мир отправился обратно в свою академию на все каникулы. Но Александру до ужаса не хотелось показаться плаксой, каким он определённо являлся, пусть и жутко не хотел этого признавать. Даже девочки плакали реже — Ренорд часто это повторял, когда хотел задеть Александра побольнее — а, нужно было это признать, Ренорд обычно этого хотел, если только не радовался чему-нибудь слишком сильно.

Шиай же никогда не отличался терпением — не нужно было делать что-то из ряда вон выходящее, чтобы вывести его из себя. Достаточно было любой мелочи. Впрочем, из всех братьев (кроме разве что Мира) он был лучшим вариантом — он хотя бы любил потешаться над кем-либо в одиночестве, не привлекая для этого толпу зрителей в виде всего многочисленного астарнского семейства.

Шиай вообще всегда был вспыльчив, нелюдим и раздражителен, редко покидал свои покои (впрочем, тут дело вряд ли было в его характере) и в особенно солнечные деньки (а таких на Увенке было большинство) становился совершенно невыносим. В этом он был даже хуже Говарда или Ренорда — те, может, и бывали часто не в духе и предпочитали какие-то скучные толстенные книги о магии играм с семилетним братом, но их злость и раздражение хотя бы всегда были понятны. Шиаю же часто не нужно было причин, чтобы рассердиться — и сердился он часто почему-то совсем на другие вещи, нежели остальные.

— Перестань изображать каракатицу! А ну живо залезай в постель, бестолковый, негодный мальчишка! — скомандовал Шиай тоном человека, что вот-вот потеряет остатки терпения. — Живее, ходячее ты недоразумение! Шевели ногами, кому сказано! И не открывай рот понапрасну — ты ведь не рыбка!

Спорить с братом в такой момент Александр не решился. Не подчиниться было никак нельзя — если Шиай сердился, ему даже отец редко когда возражал, а графиня Катрина, казалось, и вовсе боялась этих вспышек гнева пасынка. Да и, в любом случае, снова загрохотало. Уж этого Александр никак не мог выдержать. Так что, в кровати Шиая он очутился довольно скоро. И тут же получил звонкий и довольно болезненный шлепок по попе. Впрочем, не успел Александр опомниться и что-нибудь обиженно пробурчать (или хотя бы придумать, что будет бурчать) — только ойкнуть, как Шиай уже завернул его в собственное одеяло и задёрнул занавеску балдахина.

— Не хватало ещё, чтобы ты заболел, а обвинили в этом меня, горе ты луковое! — прошипел он снова, но уже гораздо мягче и спокойнее, продолжая старательно укутывать Александра.

И зажёг маленький магический огонёк — совсем не такой, как магические шары Говарда или Мира, что каждый раз пытались цапнуть Александра за нос — похожий на здоровенного такого светлячка зеленоватого цвета, отправил его вверх, после чего щёлкнул пальцами — вероятно, погасив тот свет, что зажёг тогда, когда Александр только пришёл. Стало почти темно. И неожиданно тихо — периодически что-то сверкало, куда менее ярко, едва заметно, но грома больше слышно не было.

Шиай поправил свою подушку, одёрнул рукава расшитого серебряными нитками ночного костюма, лёг и повернулся к Александру, который сейчас чувствовал себя похожим на гусеницу в коконе. Впрочем, лежать вот так было довольно уютно, тепло — после прогулки босиком по ночному увенкскому дворцу он это был вполне способен оценить — и приятно, а грозы больше не было — во всяком случае, её не было слышно здесь. Александр с удовольствием бы продолжил лежать тут, даже зная, что неподалёку уже собрались Говард, Ренорд, Амори и Линтаммер, готовые высмеять его совершенно детский страх. Но они наверняка давным-давно спали в своих кроватях, вероятно, даже не зная ничего о грозе.

Александр, впрочем, уже и не боялся вовсе — рядом с Шиаем под покровами балдахина было почти так же спокойно и хорошо, как и с родителями (во всяком случае, пока он не начинал обзываться или метать жалящие заклинания). Никакая гроза не страшна. Даже такая ужасная, как сегодня, что длилась, наверное, целую вечность — впрочем, так казалось каждый раз.

— Я как-нибудь научу тебя этому заклинанию — оно нетрудное, пусть его и изучают чуть позже, — сказал Шиай зевая и прикрывая рот кулаком, из-за чего Александр не сразу разобрал его слов. — И попрошу отца, как только он вернётся, поставить в твою комнату кровать с балдахином — так и молнии станут менее заметны.

Александр улыбнулся в ответ и, кое-как выпутавшись из одеяльного кокона, пододвинулся поближе. От брата пахло пижмой и полынью. И ещё какими-то травами, наверное, но остальные были совершенно незнакомы. Кажется, Шиай довольно часто пил настойки из всех этих растений (и не только их, на самом деле). Куда чаще, чем следовало — как говорил отец, и его лицо в эти мгновенье всегда становилось ужасно хмурым и недовольным, а Шиай всякий раз огрызался и говорил, что без них чувствует себя особенно плохо.

Странно было слышать, что кто-то может по доброй воле пить все эти настойки — они были ужасно горькими и противными на вкус (его даже пара ложек мёда после не могли перебить), что тошнить иногда начинало только при виде маленького зелёного пузырька с соответствующей надписью, даже если он не был открыт, и Александр никак не мог представить, насколько должно что-то болеть, чтобы пить их, если есть возможность отделаться от этой участи.

Шиай убрал книгу ещё одним щелчком пальцев — она просто поднялась в воздух, перевернулась, уголок страницы, на которой тот остановился, загнулся, и книга (Александр успел прочитать название «Основы магического влияния на разум и сознание — запрещённые методы», выведенное чьим-то вычурным почерком) тут же захлопнулась и выскользнула за пределы балдахина.

В тот момент, когда занавес чуть приоткрылся, Александр заметил, что за окном снова сверкнуло. Грома не последовало. Во всяком случае, его не было слышно. Шиай ругнулся себе под нос — неплохо бы запомнить эти слова, таких даже Мир, должно быть, не знал — и решительно притянул младшего брата поближе к себе и прижал к груди.

Сердце его билось так часто, будто бы он и сам испугался. Но это-то уж точно было невозможно!..

— Это отцовская гроза, — прошелестел Шиай так тихо, что Александр, уткнувшийся носом в его плечо, сначала подумал, что ему показалось. — Куда хуже обычной — не смей, если видишь что-то подобное, выходить за порог, — а потом, неспешно перебирая кудри младшего брата, добавил. — Генералы это умеют — вызывать стихию на своих или родовых уровнях в моменты самых серьёзных своих переживаний. У отца это гроза. Страшная гроза, на самом деле. На себе лучше не испытывать.

Александр слушал, прижавшись к Шиаю, и думал, что, должно быть, ему ещё повезло — лучше было бояться грозы, как он, нежели высунуться из дому из чистого любопытства и получить молнией по башке, как могло бы случиться с не в меру беспокойным Миром.

— Мир обычно и является причиной этих гроз, так что, — Шиай хихикнул, словно читая мысли младшего, — едва ли может схлопотать молнией по голове. Уж скорее — ремнём по одному месту. И вполне заслуженно, между прочим. Уверен, что и сейчас это из-за него — опять вляпался в неприятности, хотя только-только отбыл.

Александр, представив это, тоже хихикнул — действительно, на Мира это было очень похоже, и, обычно, его проделки бывали просто уморительными, так что, должно быть, уже послезавтра отец будет рассказывать об этом за ужином и хохотать.

В таком свете гроза даже не казалась чересчур страшной.