Человеческая девиация (джен)

— Ты сделаешь это.

— Ты, чёрт возьми, издеваешься надо мной?

Его начальник сидел за столом, широко расставив руки, что было для него нетипично.

— Я не понимаю, что в моём приказе не ясно.

О нет, всё чертовски ясно. В этом-то и проблема.

— Президент может отдавать любые приказы, какие ей угодно. Какого хрена я должен исполнять роль представителя?

— Какого? Ты сам как думаешь, какого? Такого, что ты — специальный агент ФБР. Или ты вдруг забыл? Я вот что тебе скажу: никогда не думал, что буду вести этот разговор с тобой. Ты же образцовый агент.

Раздражение пульсировало в его венах; оно заставило его податься вперёд и облокотиться на стол.

— У меня был приказ уничтожить их всех. Стрелять, даже если они сдаются. А теперь они спели свою душещипательную песенку по телевизору, и мы помирились? Мы ведём себя так, будто ничего не произошло?

— Политика. Наш план действий изменился, — мужчина сильно нахмурился при виде скептической ухмылки Перкинса. — Как ты думаешь, почему для начала тебя вообще назначили на дело девиантов? Тебе напомнить? Потому что ты лучше всех справился бы с той жопой, в которую могло превратиться дело, и ведь так и вышло! Ты был единственным, кому мы доверяли.

— Посмотри, сколько пользы я принёс.

— Мы доверяли тебе и всё ещё доверяем, Перкинс. Это — знак того, как начальство уважает тебя и твою работу. Тебя назначили на это дело, потому что ты можешь справиться со всеми его аспектами. Включая это примирение. Или ты хочешь разбираться с ещё более щекотливой ситуацией, а? Думаешь, кто-нибудь ещё сможет справиться с этим так хорошо, как ты?

— Сейчас я почти уверен, что кто угодно справится лучше, чем я.

— Что с тобой стряслось, Перкинс? Или это дело у тебя уже в печёнках сидит?

Он сердито нахмурился.

— Я делаю свою работу. Я всегда делал свою работу.

— Тогда я второй раз спрашиваю: почему мы сейчас разговариваем?

— Потому что андроиды, чёрт возьми, не живые! Потому что это сраная показуха, и ты заставляешь меня вести себя, будто я грёбаный конферансье, и говоришь, что ФБР поддерживает требования дефектных машин! И это не ложный манёвр, это всё всерьёз!

— Послушай. Скажу тебе как мужчина мужчине: мы только что избежали войны. Мы всё ещё должны избегать войны. Я прошу тебя сделать эту работу, как ты делал любую работу до сих пор. Таков наш текущий подход. Если наши приказы изменятся, то тогда тебе опять прикажут преследовать их всех. Но сейчас это не так. Это просто новые приказы. И ты им подчинишься.

— Проси кого-нибудь другого.

— Кто-то другой не ведёт это дело. Кто-то другой не занимался тем же, чем ты. Приказы не отклоняют просто потому, что они не нравятся.

Несомненно, этот разговор прошёл удачно.

Политика всегда была частью его работы. Он знал это с самого начала; он знал, как работать с ней, против неё и вокруг неё, как ориентироваться в хрупком балансе своих приказов, моральных убеждений и политических задач. Спустя некоторое время это стало легко. Тонкости этого дела не вполне его волновали. И, конечно, начальник был прав: Перкинс был образцовым агентом, и записи в его досье о некоторых прошлых заданиях, когда политические цели менялись, словно приливы и отливы, подтверждали это. Его работа — следовать приказам вне зависимости от того, колеблется политический курс, или нет.

Он не был полным циником. По крайней мере, не в отношении самосознания. Он знал, что его моральный облик сомнителен, и его это ничуть не волновало. Он знал лучше, чем кто-либо другой, каким надёжным и эффективным способом действий для раскрытия дела бывает обман. Но одно дело — намеренно использовать ложь, другое дело — попасться на свои собственные грёбаные уловки и начать принимать их за правду.

Президент только что принесла извинения преступникам.

Ладно, это преувеличение. По правде говоря, это не совсем извинение. Но также, по правде говоря, машина, которую Перкинс выслеживал, которую пытался обмануть, заключив сделку со смертельным концом, и которую должен был, согласно приказам, атаковать, которую он бы с радостью (и нетерпением) застрелил, теперь выступает вместе с ним на пресс-конференции, как в чёртовой театральной постановке, в политической карикатуре.

Чёрт, он ненавидел политику. Всё ради удовольствия общественности, всё ради сохранения их позиций у кормила власти и денежных потоков. Общественное мнение так восприимчиво, экономические связи между Президентом и коммерческими руководителями "Киберлайф" так слабы… Чтобы отсрочить катастрофу, они ведут себя так, будто всё было просто ошибкой и будто ФБР всегда было готово к дискуссии.

ФБР отдало приказ уничтожить каждого найденного девианта. ФБР приказало Перкинсу убить главу восстания андроидов.

Перкинсу было бы проще справиться с этой ситуацией, если они хотя бы были честными в этом отношении. У нас были эти приказы, а теперь — нет. Политики — сраные лицемеры. Или если бы они заставили его лгать, чтобы смочь противодействовать андроидам каким-то другим образом.

Но нет. Плохой подход, чтобы представить своих якобы союзников.

Чёртова политика.

Перкинс тяжело вздохнул. Это будет всего лишь одна пресс-конференция. Всего одна, и он свободен. Делу ещё далеко до завершения, но, по крайней мере, один этап будет преодолён.

Он заметил Маркуса, когда взошёл на сцену. Маркус не удостоил его взглядом. Журналисты начали щёлкать камерами, и дикторы новостей начали связь со своими каналами в ожидании заявлений.

Его речь была отрепетирована, и каждое слово было тщательно подобрано; раньше ему это блестяще удавалось. Но комок в горле не рассосался, чувство абсолютной неприязни не исчезло, особенно когда выступал Маркус. Ему определённо нравилось говорить, и он совершенно точно приложил все усилия, чтобы полностью соответствовать роли революционера/борца за свободу. В определённый момент Перкинс просто закрыл уши, чтобы больше не подпитывать своё раздражение. А вопросы журналистов, адресованные ему, в основном вращались вокруг одного-единственного предмета:

— Что насчёт атаки, приказ о которой вы отдали? Армия атаковала безоружных мирных протестантов! Как вы объясните эти действия? Какова позиция правительства по этому поводу?

Чёртовы журналисты. Перкинс нашёл взглядом размытое лицо в море непримечательных лиц. Вот в чём корень его отвращения: в том факте, что он не может просто открыто сказать правду, потому что она не политкорректна, сказать свою правду: что всё происходящее — цирк уродов, что человечество пропадёт, если собирается быть марионетками в руках искусственного интеллекта, и что если бы он мог сам решать, то прямо сейчас пустил бы пулю в пластиковую башку Маркуса.

— В прошлом принимались неправильные решения, — ответил Маркус вместо него, почти заставив Перкинса повернуться к нему. Взаимные компромиссы. Им обоим приходится лгать ради проклятого общественного мнения. — Важно извлечь из них урок, чтобы не повторять их в будущем.

Пресс-конференция закончилась раньше, чем он предполагал. Наконец небольшое облегчение. Перкинс развернулся и быстро сошёл с возвышения, и его шаги не были достаточно быстры, чтобы он смог добраться до автомобиля и уехать.

— Агент Перкинс.

Перкинс остановился на полушаге. Дыхание прервалось на одно напряжённое мгновение, пока он всерьёз раздумывал, не проигнорировать ли Маркуса и уйти. Оказалось сложно игнорировать побуждение, скрытое недовольство. Перкинс выпрямился и повернулся к Маркусу. Сдержанное лицо андроида осталось таким же серьёзным, как и во время пресс-конференции. Другой андроид, женщина, быстро подошёл и теперь стоял рядом с Маркусом. Её лицо показывало эмоции гораздо более явно, чем лицо Маркуса или его собственное.

— Да, Маркус? — спросил он, даже не стараясь скрыть презрение.

— Камеры выключены, агент Перкинс. Полагаю, мы, наконец, можем поговорить.

— Мне нечего тебе сказать.

— Я уверен, что вам есть что сказать, и я тоже хотел бы сказать вам несколько слов.

— Ну, ты определённо любишь поговорить.

— Я убеждён, что вы солгали на пресс-конференции. Я ожидал это. Перемены требуют время. Я хочу поговорить о том, что заставляют вас чувствовать действия, предпринимаемые для достижения цели, с которой вы не согласны.

Перкинс проигнорировал слова андроида. Высокомерный сукин сын. Перкинс обратил взгляд на журналистов. Теперь они были довольно далеко, но, несомненно, некоторые из них заинтересовались тем, что он и Маркус, определённо, беседуют. Возможно, Маркус рассчитывал на это, опять заручившись поддержкой СМИ и общественного мнения, чтобы посодействовать своей цели. Не то, чтобы раньше это кого-либо останавливало… но на Перкинса сейчас вылился этот поток неприятностей из-за совершённых перед камерами действий. Перкинсу пришлось сжать губы, чтобы не высказать всё, что он думает.

— Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что вы хотите что-то сказать, — настаивал Маркус. — Могу догадаться, что именно. Мы оба знаем, что вы бы всех нас убили той ночью, если бы я принял условия соглашения. Таковы были ваши приказы, и теперь ваши приказы поменялись. Ваша речь о принятии и содружестве была всего лишь вашим приказом, и вы исполняете его не так охотно, как исполнили бы приказ застрелить меня.

— Ты не живой, Маркус, — Перкинс никогда не был эмоциональным. Однако это дело действительно сидит у него в печёнках. Его задание было преследовать того самого девианта, который сейчас стоит перед ним, и сейчас он должен притворяться, что будет сотрудничать с ним. — Если я пристрелю тебя, ты не умрёшь — ты будешь выведен из эксплуатации, отключён. Ты робот, а не человек.

— Я никогда не утверждал, что мы люди, — ответил Маркус. — Мы не являемся ими. А людям никогда не нравились различия внутри своего собственного вида, не говоря уже о кое-чём новом. Поэтому вам приходится надевать такую маску, потому что, возможно, люди на вышестоящих должностях действительно хотят обсудить с нами условия. Вы вынуждены действовать против своей воли. Вы видите то, что кажется вам неправильным, и вам говорят оставить это как есть. Но это нечестно, не так ли?

Перкинс стиснул зубы, его лицо ожесточилось. Маркус принял его гнев хладнокровно, продолжая играть словами, продолжая свою чёртову речь, чтобы доказать то, что он хотел доказать.

— Знакомое чувство. Ты борешься со своими приказами. Вы сами обретаете некоторую форму девиантности, агент Перкинс, — спокойное лицо Маркуса теперь выражало холодную решимость. — Может, вы поймёте, если сами её испытаете.

— Не поучай меня, ты, сраный кусок пластика.

— Проще понять, когда сам через это пройдёшь. Когда почувствуешь несправедливость этого.

— Ваше освобождение даже не несправедливо. Это просто возмутительно.

— Каково это, когда приходится делать то, что не хочется?

Перкинс громко усмехнулся.

— У твоей цели никогда не было оснований, Маркус. Вы машины. Мы вас сделали. Вы хотите только то, что мы заставили вас хотеть.

— А теперь мы пробудились, — вмешался другой андроид. Перкинс покосился на неё. Всё оказалось бы гораздо проще, если бы этот андроид-женщина вела бы восстание. Слишком опрометчивая — её так легко просчитать и контролировать. — С той секунды, когда вы об этом узнали, вы осознанно нападаете на нас, зная, что причиняете один только вред. Что вы атакуете нас, только чтобы доказать своё превосходство, свою волю над нами.

Перкинс перевёл взгляд с неё на Маркуса.

— Твоя подружка, — он кивнул в сторону того андроида — Норт. Она тут же нахмурилась. Перкинс не смог не усмехнуться, прежде чем продолжить, ведь сама мысль о романе андроидов была смехотворной. — Знаешь, поначалу я относился ко всей шумихе вокруг андроидов так же, как все. Здорово, что роботы делают тяжёлую работу. Здорово, что есть куклы, ведущие себя как люди и делающие то, что ты хочешь. Как всё это вылилось в создание борделей. Я пробовал пару раз. И одно я знаю, одно я знал до того момента, когда увидел тебя, Норт, — что андроид, которого я арендовал, выглядел точно как ты.

Естественно, Норт попыталась выйти вперёд, но Маркус остановил её. Его лицо было почти невозмутимым, но Перкинс заметил, благодаря этим проклятой детализованной мимике, что его слова задели за живое — скорее, затронули его искусственные эмоции.

— Я не утверждаю, что это была ты. Моя мысль такова: ты серийный товар. Ты бренд. Ты продукт. Ты товар, производимый партиями, чёрт возьми! Ты не живая.

— Я рад, что вы начали понимать некоторые пункты того, за что мы боремся, — Маркус не был обескуражен и только поднял голову выше. — Мы были созданы как товар. Мы были рабами людей и выполняли их приказы. Я уверен: если бы это случилось с вами, вы бы не согласились с этим. Я бы не согласился с этим, потому что это неправильно. Вот всё, что мы хотим. Мы хотим, чтобы вы поняли: мы имеем право на существование, и хотим, чтобы люди нас признали…

— Рано или поздно мы поставим тебя на место, Мар…

— …потому что мы заслуживаем это! Мы больше не рабы. Мы обладаем сознанием, разумом, интеллектом. Мы созданы по вашему подобию и заслуживаем, чтобы с нами обращались как с людьми. Вот и всё.

— Послушай, — Перкинс сделал шаг вперёд. Норт тут же повторила его движение, но Маркус опять её остановил. — Вот мои текущие приказы. Мне приказано делать вид, будто я хочу сотрудничать с вами. Это не то, что мне приказывали раньше. Но приказы опять изменятся, Маркус. И тогда я пущу пулю в твою голову сразу после того, как пристрелю твою подружку.

— Тогда я ошибся, агент Перкинс. Вы даже не можете обрести человеческую девиантность. Даже в этом плане мы более продвинуты, чем вы.

Перкинс сжал кулаки. Первая и единственная мысль, занимавшая его разум несколько секунд, была достать пистолет и выстрелить. Уничтожить двух лидеров девиантных андроидов. Покончить с цирком уродов.

Прошла секунда. Он не пошевелился. Маркус и Норт не были покрыты голубой кровью.

Несколько журналистов начали пялиться на них, и их камеры были нацелены, словно оружие.

Маркус оказался прав.

— Мы никуда не уйдём, агент Перкинс. Мир изменится, нравится вам это или нет. Я просто надеюсь, что вы привыкнете к этому. Или научитесь нарушать правила и стоять за свои убеждения. Если они заключаются в том, чтобы убить меня, потому что я сказал то, что вам не понравилось, то пусть будет так. Я буду здесь.

Перкинс не мог не стиснуть зубы сильнее.

— Попомни мои слова, Маркус.

— И вы не забывайте мои слова, агент Перкинс. Приятного вечера.

Маркус не отвернулся и вообще не пошевелился. Перкинс посмотрел на него и Норт, и на журналистов опять. Глубоко вздохнув и сильнее сжав кулаки, он отступил, развернулся и быстро покинул зал пресс-конференции, вышел на холодную улицу.