Как Ефим Зеленый вляпался по самую маковку (джен)

Ефим пробудился от ужасной жажды, скручивающей внутренности боли и жуткого, пробирающего до костей, промозглого холода. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой, в полумраке, грубую каменную стену. Он касался ее грудью и коленями. Точно такие же стены были справа, слева и, по всей видимости, сзади.

Помещение, в котором он пришел в себя, напоминало поставленный вертикально гроб, только высоты в нем было побольше. Хватало и на Ефима от босых пяток и до макушки, и на железный крюк с веревкой, жестко стягивающей запястья пленника и удерживающей их там, наверху. Под самым потолком находилось маленькое круглое окошечко, забитое досками, через щели между которыми в комнатку пробивался свет.

Ефим в панике дернулся, пытаясь высвободить занемевшие до полной нечувствительности руки, и отчаянно закричал:

— Эй! Кто-нибудь! Помогите!

И кто-то сзади, кажется, совсем близко, не замедлил сипло откликнуться:

— Заткнись!

— Где я? Выпустите меня! Клянусь, когда я не прозябаю в темнице, подвешенный за руки, молчаливость — мое второе имя!

— Заткнись, мразь!

И на все увещевания, вопросы, мольбы, дурацкие нервные шутки невидимый собеседник отвечал всего тремя словами: «заткнись», «мразь» и «заколебал». Устав кричать, Ефим притих, пытаясь вспомнить хоть что-то. Где он? Как сюда попал? И, наконец, кто он такой? Узник с ужасом понял, что не помнит о себе ничего.

* * *

Вдруг — спустя целую вечность! — за спиной Ефима снова раздалось оборванное приглушенное «мра-а-а...» Сразу вслед за этим скрипнула, открываясь, невидимая пленнику дверь. Он ощутил леденящее прикосновение сквозняка. Блеснул прямо над его головой нож, срезая веревку. Ефима грубо развернули за плечо, и он увидел раскосые карие глаза, сверкнувший в приветственном оскале золотой зуб, всклокоченную черную бороду.

— Вот это ты вляпался, Ефим! — пробасил неизвестный так громко, что узник сильнее вжался в стену за своей спиной. — Ничего, для того ведь и нужны друзья, чтобы помогать друг другу! Ты — мне, я — тебе! Долг платежом красен! Помогу выбраться.

Затем он ухватил Ефима за болтающуюся бесчувственной плетью руку и потащил за собой, смачно отпихнув грязным сапогом валяющийся перед дверью труп. По всей видимости, убитым и был тот малый с крошечным словарным запасом, с которым Ефим успел пообщаться незадолго до этого.

Тянулись, скрещиваясь друг с другом, темные коридоры. Несущемуся вслед за спасателем Ефиму они показались совершенно одинаковыми и бесконечными. Раз или два приходилось переступать через распластанные прямо на полу тела, не подававшие признаков жизни.

Но вот позади осталась последняя тяжелая дверь с ржавым засовом. И Ефим вслед за своим освободителем вылетел в океан слепящего белого света. На поверку «океан» оказался тесным смердящим тупичком с лежащей ровно в центре дохлой кошкой.

Спаситель, наконец, выпустил отозвавшуюся мучительной болью руку и проговорил:

— Ну вот и все, я свое дело сделал, на свободу вытащил, долг вернул. А дальше — забота твоя. Как по мне, так бежать тебе нужно, Ефим, прочь из города и из страны. Псы престольные так просто от тебя не отстанут, искать будут.

— Искать?.. — беспомощно повторил Ефим, но его освободителя уже и след простыл. — Да разве же я кот, чтобы за мной — псы?..

* * *

Проваливаясь по щиколотки босыми ногами в холодную вязкую грязь, Ефим брел мимо красно-кирпичных крылечек, резных кружевных ставень, быстроглазых крикливых лоточниц, степенных мужчин с аккуратно заплетенными бородами. Он пробовал было заговорить, попросить воды напиться, спросить дорогу из города, но от него шарахались.

Поначалу Ефима так взбудоражил побег, что он не помнил ни про холод, ни про боль, сопровождающую каждое движение, ни про страшную слабость. Но с каждым шагом усталость наваливалась все сильнее. В конце концов, Ефим сел прямо в грязь, привалился спиной к стене и незаметно для себя начал проваливаться в сон.

— Эй! — окликнула его девица, примостившаяся на крылечке неподалеку. Ее бесстыдно разлетевшиеся по плечам волосы, яркие пятна румян и подведенные черным нахальные глаза сразу намекали на род ее занятий — как есть, продажная девка.

— Тяжко тебе? — спросила она развязно, сплевывая на землю шелуху от семечек. — А морда сытая, наетая… И серьга вон непростая, тонкая работа, как я погляжу. Видать, недавно тебя об землю шмякнуло да придавило, раньше высоконько летал, щегол?

Ефим схватился за ухо, в котором и впрямь оказалось маленькое тоненькое колечко с продолговатыми бугорками, складывающимися в нехитрый узор.

— Давай, я тебе серьгу и страстный поцелуй в губы, а ты мне приют дашь на ночь? — предложил он девке.

— Нужна мне твоя цацка! А тем более — поцелуй! — презрительно скривилась она, поднимаясь на ноги и вытирая руки о подол. — Что я, нелюдь? Так пошли, коль совсем невмочь тебе!

— Зря отказываешься, — продолжал нести чушь Ефим, следуя за девкой и ругая свой длинный язык. — За мой страстный поцелуй любой ювелир душу продаст!

* * *

Девка отвела Ефима в неприметный двухэтажный дом, внутри много более роскошный, чем снаружи, — бордель. И постелила ему на полу в кладовке, среди мешков, ларей и корзин с припасами, велев не шуметь. Где-то отыскала для него смену белья и дала квасу.

Проснулся Ефим от дребезжания чего-то стеклянного на полках. Это наверху, этажом выше, кто-то безобразил, громко топал, что-то резко говорил и, кажется, бросал вещи на пол.

— Руки! Руки уберите! — заверещал высокий женский голос. — Нету вашего беглеца у меня под юбкой!

Ефим узнал — это голосила продажная девка, которая привела его сюда. И заметался, пораженный мыслью, что это, верно, пришли за ним те самые престольные псы. Вскочил, заметил узкое окошко, распахнул его с громким скрежетом, ужом ввинтился в проем и с размаху плюхнулся головой вперед в грязь. Затем, не давая себе опомниться, вскочил и побежал.

Долго бежал Ефим, все казалось ему, что погоня близко, рядом, за ближайшим поворотом. И оттого некогда было смотреть по сторонам да думать, куда несут его ноги. Однако принесли они беглеца правильно — оказались много мудрее головы — к городским воротам.

У темного раззявленного зева ворот стояли стражники, хмуро расспрашивающие каждого, кому вздумалось покинуть город. Куда? Зачем? И оттого там образовалась целая очередь из желающих выйти. Какая-то баба громко причитала:

— Да сколько можно?! Битый час здесь стоим!

Но в основном народ стоял спокойно, смирно. Даже купец в соболиной шубе, что в двух шагах от Ефима дымил сигаретой, вставленной в длинный изящный мундштук, странно смотрящийся в толстых узловатых пальцах, — не возмущался, не торопился. Прямо за разукрашенной позолоченной каретой купца пристроился крытый фургон, сердито фыркали запряженные в него лошади, что-то шептал в ухо одной из них мужик с гладким круглым лицом — возница.

Повинуясь наитию, Ефим, пока никто не глядел в его сторону, пулей заскочил в этот самый фургон, забился в угол, за большие тяжелые мешки, пахнущие плесенью и мукой, и затаился.

* * *

По проселочной дороге, рассекающей грязно-бурый куцый осенний лес, ехала забрызганная грязью позолоченная карета. Вслед за ней трясся на ухабах груженый фургон. Вдруг он остановился, наземь соскочил круглолицый неулыбчивый возница. С некоторым запозданием притормозила и карета.

Возница за ногу выволок вяло сопротивляющегося Ефима из фургона, с силой его встряхнул, принялся выворачивать его карманы и грубо охлопывать бока — знать, искал, не припрятал ли чего «заяц» за пазухой. Купец в соболиной шубе выскочил из кареты, подбежал, смешно переваливаясь с боку на бок, к фургону. Отпихнув возницу и Ефима, залез внутрь. Спустя полминуты выглянул, платком утер с лица пот и проговорил уже без спешки:

— Все на месте, нетронутое лежит!

— Я — человек честный, — обиделся Ефим. — Просто из города хотел выбраться… Да и неудобно ваши богатства воровать, мешки никак за пазуху не помещаются, хоть ты тресни!

— Честный? Ну, раз честный, то считай, повезло тебе, — насмешливо заключил купец. — Живи! Отпускаю тебя!

Восприняв эти слова как указание к действию, круглолицый грубо отпихнул Ефима в сторону, отчего тот упал на спину. Напоследок возница пару раз для острастки пнул его тяжелым сапогом, целя в живот.

* * *

С трудом переставляя ноги, Ефим брел по смерзшейся грязи, громко стуча зубами. По обе стороны от дороги расстилались пожухлые желто-коричневые поля. Вдруг он заметил впереди, на горизонте, потихоньку приближающуюся точку. Невольно выпрямился, начал шагать быстрее, спеша навстречу.

Точкой оказалась старая, едва ли не разваливающаяся на ходу, телега. Ефима окликнул правящего ей крестьянина с густыми рыжими бровями и такой же яркой бородой, аккуратно заплетенной в три косы:

— Эй, мил человек! Не знаешь, далеко ли до порта?

— Ой, далеко! — отозвался тот, останавливая лошадь. — Мне еще неделю ехать! Только ты ведь, мил человек, в противоположную сторону идешь.

Ефим обреченно застонал, дергая себя за нечесаную бороду.

— А хочешь, подвезу? — спросил неожиданно крестьянин, и Ефим обрадованно закивал. И через минуту он уже сидел в телеге, укутанный в тулуп, отхлебывал из бутыли с мутной белой жидкостью и развлекал своего спасителя грубоватыми шуточками.

* * *

Где-то впереди возвышались вертикали мачт, реяли под облаками терзаемые ветром пестрые флаги. Но как подобраться во всему этому через нагромождения ящиков, мешков, сквозь бурное течение деловито снующих туда-сюда пестро одетых людей всех мастей, было по первости неясно.

Первые полчаса Ефим бестолково крутился во всей этой неразберихе, пытаясь выяснить, какой из кораблей в ближайшее время отчаливает прочь из Русы, в Болеславу. В конце концов, ему махнули рукой на высоченного детину с огромным кривым носом и свирепым выражением лица.

— Матросом? — рявкнул он на вопрос Ефима, окидывая его суровым взглядом. — Отчего же нет? Мужик ты, вроде, крепкий еще, сгодишься.

* * *

Ефим сошел с судна на берега Болеславы. Теперь выглядел он куда лучше — борода была заплетена в аккуратные косы, плечи прикрывала тонкая, но плотная куртка из парусины. За плечами покачивался узел с вещами, а в кармане позвякивала горсть монет.

На первый взгляд, порт Болеславы мало чем отличался от своего собрата в Русе. Было так же пестро, шумно, суетно. Ефим жадно вертел головой по сторонам и не мог сдержать широченную улыбку. Но вот его взгляд остановился на плакате на стене. Оттуда на мир из-под огромной суровой подписи «Разыскивается!» на трех языках смотрело угрюмое бородатое лицо — Ефим с ужасом узнал в этом портрете себя. Улыбка сползла с лица беглеца. Он круто развернулся и зашагал в обратном направлении.

Сейчас ему было все равно, на какой корабль наниматься — лишь бы подальше, чтобы престольные псы не достали.

* * *

Все говорили, что Алеман не выдает беглецов. В порт этой далекой страны Ефим прибыл поздним вечером, спустился на берег под редкими каплями занимающегося дождя в стремительно сгущающихся сумерках. На этот раз он не спешил беззаботно улыбаться. Наоборот, тревожно насупившись, накинул капюшон, чтобы не было видно лица. Затем быстро зашагал прочь от порта с его вечной суетой и шумом.

Окликнул прохожего, спросил на плохом алеманском:

— Не знаете ли, как пройти?..

И вдруг замолчал, оторопело глядя куда-то за спину своему случайному собеседнику. Тот обернулся, пытаясь проследить, куда смотрит этот странноватый иноземец, поправил очки, погладил в замешательстве свой тщательно выбритый затылок.

— Что это за место? — хрипло поинтересовался Ефим, махнув рукой в сторону разукрашенного резьбой деревянного фасада, затесавшегося между куда более строгими и лаконичными оштукатуренными соседями.

— Это? — охотно откликнулся прохожий. — Это дом Баграта Нанджагуена, почетного члена Алеманского Университета. Раньше он, вроде, принадлежал какому-то иноземному купцу… А что?

Ефим помотал головой, не глядя на собеседника, и пробормотал на своем родном языке:

— Я точно его раньше видел! Точно!

И ни слова больше не говоря, Ефим решительно зашагал к дому Баграта Нанджагуена.

* * *

Хозяин дома сидел у камина в окружении цветастых подушек. Он поднялся навстречу Ефиму с приветственным возгласом, обратился к нему по имени, налил дорогого ароматного вина, усадил в кресло, придвинул к нему вазочку с курагой.

— Вижу, дорогой, ты нашел-таки ту самую серьгу Истинного Пути? — произнес Баграт после всех этих ритуалов гостеприимства. — Да еще и как-то завладел ею!

Ефим, изрядно оторопевший от обрушившейся на него лавины радушия, бессознательно схватился за колечко в своем ухе, на которое с нескрываемым любопытством смотрел Нанджагуен.

— Серьга Истинного Пути? — повторил он вслед за Багратом растерянно. А затем расстегнул колечко и снял его, чтобы поближе рассмотреть…

...и внезапно вспомнил все.