Выбор (гет)

Стоило Францу фон Штауффену легко, по-мальчишески, спрыгнуть на перрон, как в лицо ему приветливо заглянуло солнце. Веселые лучи заиграли в его светлых, немного вьющихся волосах, заблестели на идеально начищенных пуговицах новенького кителя, который он берег специально для отпуска. Франц улыбнулся широкой, белозубой улыбкой и сощурился, разглядывая снующую на вокзале толпу достопочтенных бюргеров. Он вдохнул полной грудью, ощущая, как его переполняет любовь ко всем этим людям и гордость от того, что ему довелось родиться в Великом Рейхе и стать одним из лучших его сыновей.

Это было не хвастовство, считать себя таковым у Франца были вполне резонные причины. За мужество и героизм, проявленные перед лицом врага во время французской кампании, он получил Железный крест второго класса. В Югославии в комплект к нему добавился и первый класс. Теперь обе награды поблескивали на широкой груди Франца, и он не мог удержаться от того, чтобы изредка не бросать на них счастливый взгляд.

Из многих претендентов его выбрали для службы в Ваффен СС — элите нации. Лишь только приняв решение поступить в армию, он сразу стал мечтать о Ваффен СС, ведь там служили лучшие из лучших, чистокровные арийцы, сильные и мужественные. Еще бы они не взяли его: высокий, стройный, подтянутый, та самая белокурая бестия с молочно-белой кожей, голубыми глазами и волосами цвета пшеницы. Из самых низов он дослужился до гауптштурмфюрера, командовал ротой. То, как хорошо сражалась дивизия Франца, «Дас Райх», особо отмечали высокие партийные чиновники. Однажды мама даже прислала ему газетную вырезку, где их заслуги отмечал сам фюрер. Мама плакала от счастья и гордости, Франц был в восторге.

Вот уж теперь она обрадуется, увидев сына! Пока его сослуживцы отдыхали в Австрии и готовились к грядущему вторжению в Россию, Франц в начале мая получил отпуск и приехал в свой родной городок, чтобы повидать родителей и старых друзей.

Мама встретила его с восхищением, отец, увидев боевые награды, едва сдержал слезы. Друзья уважали его, а девушки на улицах провожали долгими взглядами. Франц был счастлив, он любил весь мир, и мир, казалось, отвечал ему взаимностью. Он бродил по узким улочкам, мощеным площадям и наслаждался всем тем, что окружало его. В других, чужих странах он тосковал по Родине и теперь лишний раз убеждался, что здесь, в Германии, все идеально, и если другие народы этого не понимают, то скоро им всем лично предстоит в этом убедиться, когда весь мир станет частью тысячелетнего Рейха. И пусть для этого Великому Рейху понадобиться сила оружия, ведь каждый человек рождается в крови и муках, значит, и новое государство должно появиться на свет в войне. Но не пройдет и десяти лет, как все народы мира скажут спасибо мудрому германскому фюреру.

— Ой, — едва слышный женский вскрик отвлек Франца от его восторженных мыслей. Видимо, задумавшись, он слишком отвлекся и налетел на девушку. Продукты, которые она несла в руках, рассыпались по брусчатке.

— Простите, — Франц присел рядом с ней и стал помогать собирать разбежавшиеся картофелины и брюкву. В этот момент он чувствовало себя почти что рыцарем, героем красивой мелодрамы, где сильный мужчина защищает слабую девушку.

— Не страшно. Ничего же не пострадало, — девушка подняла на него свои большие глаза цвета крепкого кофе, и в них отразился страх. Какой же он дурак! Он напугал ее. Девушка понравилась ему, и он решил попробовать удержать ее и попробовать загладить свою вину.

— Еще раз прошу прощения, что испугал вас, — Франц протянул ей последнюю картофелину.

— Прошу вас, не беспокойтесь, — девушка заправила за ухо прядь густых каштановых волос, выбившуюся из модной прически.

Она попыталась было уйти, но Франц преградил ей дорогу.

— И все же я настаиваю, что виноват, позвольте мне хотя бы немного компенсировать ваш ущерб и угостить вас чашечкой кофе с пирожным, фройляйн… — он любезно предоставил ей возможность вставить свое имя.

— Шниттгер, — сказала она как-то нехотя. — Лизль Шниттгер.

— Франц фон Штауффен, — представился он. — Так что вы скажете насчет кофе? Я знаю, где делают лучшие пирожные в этом городе.

Франц был уверен, что при упоминании пирожных глаза ее блеснули, будто бы она только о них и мечтала.

— Но я… — попыталась возразить Лизль, кивая на овощи в своих руках.

— О, эта проблема решается довольно легко, — Франц забрал у Лизль ее ношу, и девушка последовала за ним. Конечно же, ведь перед его мундиром и обаянием никто не смог бы устоять. Разве это не честь — идти рядом с таким бравым офицером?

В кафе они долго болтали, точнее, болтал он, рассказывая о службе, о товарищах, о странах, где бывал, а Лизль в основном слушала и поедала пирожные. Ему показалось, что ела она слишком быстро, будто бы пирожные у нее мог кто-то отобрать. Франца это умилило, он не любил сладкое, поэтому свою порцию отдал ей, ибо на теперешние карточки много назаказывать не получалось.

Лизль сидела, смущенно опустив глаза, и лишь изредка поднимала взгляд на Франца. Наверное, она очень застенчивая! Застенчивая и кроткая! А может быть, ее в первый раз в кафе пригласил офицер, и она просто не верит своей удаче. Такая милая, непритязательная девушка идеально ему подходит.

Скромность Лизль нравилась Францу, нравилась ему и ее внешность: утонченные и при этом простые черты, окружавшая ее легкость, и миловидность лица, на котором почти не было макияжа. Одежда у Лизль была старая, в некоторых местах штопанная, но подобрана была со вкусом. Когда они выходили из кафе, Франц понял, что хочет увидеть Лизль еще раз. Он пригласил ее встретиться завтра же. Она согласилась.

И не пришла.

Франц был раздосадован, он выбросил букет цветов в урну и пошел домой. Весь вечер он рассуждал о коварстве женщин.

Франц снова встретил Лизль на улице через два дня. Увидев его, она побледнела: наверняка, стыдилась своего неблаговидного поступка. Она вжалась в стену, но, тем не менее, дождалась, пока он подойдет к ней.

— Не очень-то красиво было с вашей стороны так поступать со мной, фройляйн Шниттгер, — укоризненно произнес Франц.

— П..простите, — пробормотала она. — Я… Меня задержали, а когда я пришла, вас уже не было.

— Что ж, — Франц примирительно улыбнулся. — Теперь вы должны мне прогулку. Что скажете насчет того, чтобы вернуть долг прямо сейчас?

Лизль кивнула.

На воторое свидание она явилась исправно. Франц повел ее в галерею. На следующий день он пригласил ее в кино, а еще через день они отправились кататься на лодке. И каждый раз Лизль ждала его в условленном месте, кротко опустив глаза. Почему-то она не улыбалась. Наверное, она очень сдержанная, но это и хорошо. Франц не любил слишком уж шумных женщин.

— Где сейчас твои родители? — спросил как-то Франц. Они сидели на расстеленном на траве одеяле. Весенний ветерок трепал волосы Лизль, и она очень мило щурилась на солнце.

— Они умерли, — Лизль отвернулась. Франц взял было ее за руку, но она быстро высвободилась.

— Мне жаль, — брякнул он то, что обычно говорят в таких случаях. — А семья, друзья? Ты ничего не рассказывала.

— У меня никого нет, — холодно произнесла Лизль, показывая, что не желает продолжать эту тему.

Больше Франц ее не расспрашивал, а она по-прежнему почти ничего не рассказывала. Только иногда ему доводилось слушать истории из ее детства, и он замечал, что лицо ее прояснялось, становилось менее напряженным. Она расслаблялась, но когда история заканчивалась, Лизль снова собиралась в тугой железный комок. Он почти ничего о ней не знал, только то, что ей двадцать три года, и она снимает комнату у одной вдовы. Вместо платы за съем, Лизль готовит и убирается дважды в неделю. Значит, она очень хозяйственная. Это хорошо. Немецкие жены не должны работать, они должны создавать уютное семейное гнездышко и рожать детей, чтобы множить германскую нацию.

— Ты необыкновенная женщина, Лизль, — прошептал Франц, сажая Лизль в трамвай. Именно так они расставались каждый день, провожать ее до дома Лизль не позволяла. — Я никогда не встречал таких раньше.

Одними уголками губ Лизль улыбнулась. Это было впервые.

А на следующий день он поцеловал ее, держал в объятиях, такую маленькую и хрупкую, и снова чувствовал себя героем сказок, рыцарем, воспевающим свою прекрасную даму. Франц посмотрел на Лизль, в его глазах светилась гордость, в ее отражалась грусть.

Франца это немного расстроило, но он рассудил, что все дело в страхе. Наверняка, Лизль думает, что он забудет о ней, как только уедет, что она для него лишь развлечение на время отдыха. Но это было не так!

— Лизль! — воскликнул он. — Когда я уеду, я буду думать о тебе! Постоянно! Клянусь, я вернусь к тебе.

— Не обещай того, в чем сам не можешь быть уверен, — Лизль печально покачала головой.

— Но Лизль… — запротестовал он.

— Пожалуйста, Франц… — она положила руку на его плечо.

Когда до возвращения Франца в армию оставалось всего несколько дней, он познакомил Лизль с родителями, чтобы доказать серьезность своих намерений. Лизль протестовала, толкуя ему, что еще слишком рано но, как и всегда, он ее уговорил. Он хотел, чтобы после его отъезда, связь между ними оставалась как можно крепче. Мама с отцом были от нее в восторге, и когда Лизль ушла, мама еще долго нахваливала ее нрав. Именно такая жена нужна элите нации, героическому немецкому офицеру.

На следующий вечер родители ушли в гости друзьям, и Лизль осталась у Франца. Это был апогей его счастья. Он целовал ее с головы до пят, не выпускал из объятий, а она едва заметно улыбалась. Однако во всех ее движениях скользила еле уловимая обреченность, будто бы она была с ним в последний раз. Это очень пугало и огорчало Франца.

— Послушай, — сказал он, когда оба они лежали, откинувшись на мягкие подушки. — Выходи за меня замуж.

— Не говори глупостей, Франц, — отмахнулась Лизль. — Мы обсудим это после войны.

— Зачем столько ждать? — упрямство Лизль раздражало Франца. — Даже если я погибну, ты хотя бы сможешь получить пенсию.

— Нет, — продолжала упорствовать Лизль.

— Но почему? — возмутился Франц. — Ты замужем?

— Конечно, нет.

— У тебя есть жених?

— Нет.

— Может быть, внебрачные дети? — теперь Францу казалось подозрительным то, что Лизль не позволяла ему провожать ее до дома.

— Нет, что за глупости.

— Тогда объясни мне, в чем причина? — Франц не понимал, как можно отказываться от такой блестящей партии, как он сам.

Лизль отвернулась, с полминуты она молчала, а потом откашлялась и заговорила медленно и потерянно:

— Когда мы с тобой увиделись впервые, меня испугала не внезапность столкновения, в меня вселили ужас две молнии на твоей форме, я ничего кроме них не видела и думала, что мне пришел конец. Я не хотела с тобой никуда идти, но согласилась, чтобы ты, наконец, отвязался. Да и пирожных, я, наверное, года два, как не ела, и мне их очень хотелось. В конце концов, один поход в кафе не мог ничего испортить. На свидание я не пришла намеренно, я часто так делала, ты не первый, кто приглашал меня, но я никогда не приходила на вторую встречу. Когда мы случайно столкнулись второй раз, я подумала, что ты выследил меня и хочешь отправить меня в гестапо, но оказалось, ты просто хотел прогуляться. Тогда я решила, что, раз уж ты столь настойчив, я потерплю твою компанию три недели твоего отпуска, а потом забуду о тебе навсегда. Но ты понравился мне, Франц. Ты по-своему добр и мил, только слишком уж любишь хвастаться, и слишком уж любишь свой Рейх Боюсь, ты любишь его больше, чем меня. Я влюбилась в тебя, но выйти за тебя я не могу. Я не Лизль Шниттгер. Мое настоящее имя Эстер Каган, и я еврейка.