Птица буривух (джен)

— О великий буривух!

Дежурный стук железобетонного лба Грозноглядящего Повелителя двух полусотен Острозубов нарушил благословенную послеобеденную тишину Зала Общей Работы. Впрочем, сегодня этот звук прозвучал намного тише. Незабвенной леди Меламори надоело каждый божий день страдальчески морщиться при соприкосновении самой твёрдой — несомненно — части тела Алотхо Аллироха с полом, и Меламори распорядилась постелить в Зале пушистый белоснежный ковёр. Алотхо, чья буйная голова была увенчана не менее белоснежной шевелюрой, только после пары попыток расшибить означенную голову о половицы заметил, что это ему не удастся при всём старании, оставил бесплодные попытки изобразить туземный там-там и с достоинством поднялся на ноги. Меламори удовлетворённо кивнула, пересела на подоконник и раскурила трубку; дым плотной завесой отгородил её от взглядов всей компании. Алотхо расширил глаза, но деликатно не произнёс ни слова в адрес курящей Меламори.

— Я же дал тебе право не падать передо мной на колени, — терпеливо, как неразумному младенцу, проговорил Куруш.

— Великий арварохский воин, — и тут последовало неизбежное перечисление пары десятков самых выдающихся имён этого воина, — не может так быстро поменять свои привычки оказывать уважение! — гордо ответствовал Алотхо, входя в помещение уже целиком.

Сэр Макс, что полулежал в широком кресле, негромко простонал и демонстративно побился собственным лбом о подлокотник. Впрочем, тот был достаточно мягким, чтобы на окружающих это действо не произвело ровным счётом никакого впечатления, разве что Мелифаро страдальчески поморщился и кивнул. Алотхо же был весьма озадачен.

— Я чем-то расстроил тебя, о возлюбленный Смерти на Королевской службе? — поинтересовался он вежливым шепотом. От такого шёпота зашелестели бумаги на столах, хлопнула пару раз створка окна и даже Куруш слегка прикрыл глаза и встопорщил перья. Странно, но громкий приветственный возглас арварошца подобных катаклизмов не вызвал.

— Усраться можно! — восторженно прошептал Мелифаро.

— Если только употреблением пафосного и совершенно ненужного, по моему мнению, титула, — кисло усмехнулся Макс. — Я же не возражаю, что полный титул великого полководца Алотхо Аллироха будут счастливы слышать только в Арварохе, так что привыкай к краткости, дружок. Жизнь в Ехо достаточно прекрасна, чтобы не тратить часы на бессмысленные повторения одних и тех же титулов.

— Но так принято! — воскликнул Алотхо, встряхнув своей великолепной шевелюрой, и стиснул рукоять диковинного оружия из плавника неопознанной рыбы, с которым не расставался ни на минуту.

— Люди часто проводят дни и даже годы в суете, — назидательно сказал Куруш. — То, что принято в Арварохе, может казаться странным здесь, и наоборот. — Ты в гостях, относись смиреннее к привычкам хозяев.

— Под небом рождается слишком мало существ, чьи желания имеют какое-то значение… — грустно вздохнул Алотхо, но всё же поклонился буривуху в знак подчинения.

— На вас смотреть тошно, господа! — провозгласил Мелифаро, воинственно поглядывая на окружающих — так, будто ему сейчас грозила нешуточная опасность, и отнюдь не от зазубренного арварохского клинка. — Я уже выспаться успел, пока вы тут танцуете вокруг друг друга.

Меламори вздохнула и решительно отложила в сторону трубку.

— Сэр Алотхо, — произнесла она, — мы пригласили тебя в Дом у Моста потому, что на тебя жалуются жители улиц, прилегающих к Королевскому мосту. Угадаешь содержание жалоб?

Аллирох сверкнул жёлтыми глазами.

— Каждый уважающий себя арварошец, сложивший два раза по два полудесятка песен о своих великих подвигах, должен продолжать эту славную традицию. И я обещал великому буривуху, — Куруш насторожённо замер, перестав чистить клюв, — что сложу не менее полутысячи песен о данной им мне великой милости: разрешению не падать ниц перед его пернатым великолепием.

— Но ты всё равно падаешь, — припечатал Макс, выглядывая на улицу через окно — то самое, через которое он повадился в последнее время прибывать на работу.

Алотхо обиженно засопел.

— Но я стараюсь! И я обещал сложить песни! Это важнее.

— Обещал, — кивнул Мелифаро, — но при чём тут бедные жители Ехо? Они устали выслушивать твои раскатистые рулады каждый вечер.

— Раздражение переполняет сердца. Портится погода, молоко киснет в погребах, — подхватила Меламори, лукаво поглядывая на смущённого Алотхо.

— Хурон заразился настроением горожан, — поднял палец Макс, — он то пытается выйти из берегов, то скрыться подо льдом. И если первое в истории пару раз случалось, то второе может произойти впервые. Как ты можешь быть столь жесток, сэр Алотхо?

— Я… я уже ничего не понимаю, — простонал Аллирох, смахивая крупные капли пота с прекрасного ничуть не пострадавшего от ежедневных упражнений лба. — Разве песня о подвигах великого воина, пусть и чужеземца, может быть жестокостью? Я не могу не слагать песни. Как же иначе я прославлюсь в веках?

— Славься ты, славься… — пробормотал Макс. — Да слагай на здоровье, горланить-то свои вирши на мосту зачем?

— Песня, которая сразу после сочинения не найдёт своего слушателя, быстро исчезнет из моей головы, — убито признался Алотхо и глубоко вздохнул. От этого душераздирающего вздоха занавески на многострадальном окне мигом обрели крылья и красиво удалились в закат.

Куруш нахохлился.

— А когда твои песни находят своих слушателей, из города потихоньку исчезают сами жители. Боюсь, что в один прекрасный день и ты можешь исчезнуть из Ехо… без корабля и вниз по течению Хурона, — пояснил он.

— Я не смогу пропеть все сложенные песни? — возопил Алотхо, потрясая оружием. — Проще умереть, и я так и сделаю, клянусь сияющими доспехами великого завоевателя Тойлы Лиомурика.

— Куруш, милый, спасай! — сдавленным шёпотом попросил Макс. — Нам не нужны трупы арварохских послов. В это время года как-то не принято украшать Дом у Моста мёртвыми телами вместо гирлянд с фонариками или флажками.

— Какие вы, люди, непоследовательные и суетливые, — проворчал буривух. — Вот улечу сам в Арварох, попляшете тут без меня. А я отдохну: и от назойливых людей, и от не менее назойливых песен.

— А ты думаешь, великие арварохские воины будут по первому взмаху крыла приносить тебе орехи и уж тем более свежие пирожные? — удивился Макс.

— Только этот прискорбный факт и удерживает меня на берегах Хурона, — щёлкнул клювом Куруш и поманил крылом Макса. — Ладно, я, кажется, придумал. Но с вас…

— Дюжина свежайших пирожных, — кивнул тот и одним движением выпрыгнул из кресла, склонившись к буривуху.

Мелифаро подобрался к ним бочком и тоже навострил уши. На его лице расплывалась предвкушающее-торжествующая улыбка.

— Ты гений, о великий буривух! — воскликнул он, яркой птицей выпархивая из Зала. — Кто меня любит, за мной!

При вопле, прославляющем Куруша, Алотхо непроизвольно дёрнулся, пытаясь вновь приземлиться на ковёр, но удержался на ногах под насмешливым взглядом Меламори. Она подцепила двухметрового белокурого гиганта под руку и увлекла к выходу.

Макс шёл последним, чему-то мечтательно улыбаясь.

* * *

В кабачке «Ворчащий гусь» вся честная компания оказалась в первый — и скорее всего в последний — раз. Хозяев немного было жалко, но из двух зол: бегства из города приличного количества жителей и бесславной гибели делегации из Арвароха — предпочтительнее было не выбирать ни одного.

Сэр Макс, сурово глядя на приблизившегося трактирщика во всей красе: закутанный в мантию Смерти, позванивающий колокольчиками на сапогах с драконьими мордами, распорядился подать блюда, которыми можно было удивить «высокого гостя из Арвароха», досыта накормить его же и притом желательно не отравить. По крайней мере, сразу.

Обширный стол у камина был в мгновение ока заставлен тарелками, плошками, кувшинчиками и горшочками, источавшими невообразимо приятные ароматы.

— Итак! — провозгласил Макс. — Сэр Алотхо, Грозноглядящий Повелителль двух полусотен Острозубов и прочая и прочая… Имею честь предложить тебе честное соревнование: жители славного города Ехо — в моём лице — против не менее славных менестрелей-завоевателей в твоём. Условия таковы, — он едва сдержал улыбку, — едим по порции и поём песни по очереди. Кто не сможет продолжить хотя бы одно из указанных действий — проигрывает. Если выиграешь ты, жители Ехо выслушают всю твою полутысячу песен хоть с Королевского моста, хоть с купола Иафаха. Если выигрываем мы, ежевечерние концерты прекращаются.

Импровизированная песенно-пожирательская битва началась, причём изрядно оголодавший Макс первый горшочек опустошил одним духом, будто понюшку табака втянул, и запел какую-то развесёлую песню времён своей бурной юности. Мелифаро и Меламори восторженно на него пялились и подталкивали друг друга локтями. Они мало что понимали из содержания песни, но в условия соревнования это и не входило.

Тем временем сэр Алотхо Аллирох тщательно пережевывал пищу, перед этим не менее тщательно выбрав мясное блюдо — гуся, внутри которого действительно что-то ворчало, — и методично разрезал тушку своим чудо-мечом. Кажется, даже если бы окружающие принялись плясать на столе, он продолжал бы жевать так, словно ничего не случилось. Он ел, он был занят делом, все остальное явно не имело никакого значения!

Прикончив гуся, Алотхо приосанился и спел первую из полутысячи непревзойдённых песен о храбром воине Аллирохе и великом справедливом буривухе…

* * *

Самые записные пьянчуги безнадёжно трезвели от рокочущего голоса, перемежающегося с… трудно было определить, что за звуки издавал Макс, но кошку с отдавленным хвостом искали под столами уже трижды, а кусок не лез в горло никому, кроме бравых тайных сыщиков и сэра Алотхо. Поэтому завсегдатаи «Ворчащего гуся» давно уже расползлись по соседним кабачкам, получив лично от сэра Макса заверение, что король сполна оплатит им расходы и сегодняшнее неудобство.

Нашла коса на камень: оба соперника действительно умели самозабвенно отдаваться всему, что они делали.

Но вот наконец настал момент истины. Грозноглядящий… да уже давно жалобно глядящий Алотхо не смог продолжать битву. Он не смог… не-е-ет, не сложить новую песню, пел он как дышал. Великий арварохский воин, «съедающий свинью Маюши в два с половиной присеста», не рискнул проглотить более не кусочка.

— Та-дам, спите спокойно, жители города Багдада! — устало выдохнул Макс, с трудом вставая с мягкого диванчика.

— Мы в Ехо, Макс, — озабоченно проговорил Мелифаро, с тревогой вглядываясь в его лицо.

— Знаю. К аллаху лекцию, мне нужно на воздух.

— Всем нужно, — проворчала Меламори; она закурила трубку и предоставила Максу с Мелифаро на крепких мужских плечах затащить в амобилер Алотхо Аллироха, нашпигованного едой по самое горло не хуже того несчастного «ворчащего гуся», с которым тот расправился в начале трапезы.

— Вот это и есть сумерки, — Макс обвёл руками небо.

— Что? — изумился Мелифаро.

— Сумерки. Время, когда ночь, то есть я, уже закончилась, а утро, то есть ты, ещё не наступило.

— Какое счастье, что ты вызвался только петь, а не сочинять песни, как наш грознозубый друг, — с чувством сказал Мелифаро. — Даже если там, у себя, ты и был поэтом… Ты действительно кошмарное создание.

— Пусть кошмарное, но сейчас вдобавок неприлично обожравшееся и охрипшее.

— Спать, всем спать! — протянула Меламори.

— Не-ет, — возмутился Макс, — а как же главный герой, спасший Ехо от верной гибели? Кто бы, кроме него, подсказал нам, что величайшего воина славной страны Арварох можно победить, не вставая с дивана? Сейчас мы сделаем так…

В Зале Общей Работы вспыхнули лампы. Перед Курушем рядочком встали Макс, Меламори и Мелифаро, держа в руках подносы с пирожными, и хором произнесли:

— Птица буривух отличается умом и сообразительностью.