Медик (джен)

Всё, что ты сможешь сказать потом — ты пыталась.

Пыталась не разрыдаться, узнав, кто будет следующим в твоей операционной. Пыталась не осуждать тех медиков, кто плакал, или блевал, или даже хуже. Пыталась не вспоминать, кем Он был. Пыталась видеть повреждения, не человека.

У Пациента с большой буквы (поскольку у него нет никакого известного имени, и никто не смеет использовать Его титул из страха вспомнить) отсутствует медицинская карта. Он, насколько всем известно, никогда не был болен или ранен, никогда не удостаивал Своим присутствием эти залы, кроме как навещая пациентов (слуг трона, пленников, Его собственных сыновей). Ты обследуешь Его, берешь образцы крови, и чувствуешь облегчение вместе с ужасом, когда они оказываются в норме. Облегчение, поскольку Он — человек, и ты умеешь лечить людей. Ужас, потому что каждая крупица твоих медицинских знаний говорит, что обычные люди не выживают после таких ранений. И всё же — вот Он.

Он умирает у тебя на столе — трижды. Ты возвращаешь его с помощью эпинефрина и электричества, бормоча себе под нос извинения после каждого удара током. Его горло порвано в клочья. Ты делаешь из зияющей дыры отверстие для трахеотомии. У него начинаются перитониты. Ты иссекаешь огромную часть зараженного кишечника и накачиваешь Его антибиотиками. Ты режешь. Сшиваешь. Ампутируешь. Прижигаешь. Соединяешь кости и впрыскиваешь лекарства. Ты исчерпываешь все возможности медицины и все утекающие ресурсы, служа тому, чтобы твой Император остался жив. Ты молишься.

Ты пытаешься спать, потому что истощение убивает. Но даже из глубин медицинской комы Пациент кричит и бормочет у тебя в голове — в голове у каждого. Не на готике; этого языка не понимает никто — ясно только, что Ему страшно, и это-то вселяет самый настоящий ужас. Его дети и внуки ожидают снаружи, поочередно заступая в дозор у смертного одра, и цена, которую они потребуют за неудачу, не даёт тебе покоя во сне. Ты и без того уже жила на рекафе; теперь ты переходишь на амфетамины, затем — на боевые стимуляторы.

Этого недостаточно. Ты ничего больше не можешь сделать. Ничего. Только свернуться в углу и плакать от отчаяния и жалости к себе, что всё равно никому не поможет (и тем не менее, ты именно это и делаешь). Ты пытаешься стоять прямо, пытаешься не упасть в обморок и не обмочиться, когда приходит, наконец, время признаться в этом тому из примархов, который ожидает за дверью. Лорд Дорн пугающе невозмутим (но позже ты благодарна, что это был он — не Коракс, не Хан и не Русс, который порвал бы тебя в кровавые клочья прямо на месте). Он говорит, что это было ожидаемо, но благодарит тебя за приложенные усилия. Он говорит, что существует План, что ты выиграла время для его завершения, что Империум в неоплатном долгу у тебя и твоей команды. Тебе удаётся сделать два шага прежде, чем ты теряешь сознание.

Апотекарий в преторианском жёлтом присматривает за тобой, пока ты не просыпаешься. Апотекарий в истертой броне (когда-то она, возможно, была красной), обозначает контуры Плана для привлеченных к делу медицинских команд. Апотекарий с железными руками руководит операцией. И кто подойдет лучше Астартес? План колоссален, План амбициозен, План утончён ровно в той же степени, как удар кирпичом в лицо. Альтернатива гораздо хуже.

Перед своим заключением Пациент приходит в себя ещё раз, чтобы сказать последние слова тем, кому пожелает. Ты здесь, потому что им на всякий случай необходимо присутствие медика, а еще потому, что каким-то непостижимым образом заслужила благосклонность лорда Дорна. Ты не помнишь ничего, что происходило между Императором и Его сыновьями — только туман, неотвязный, тоскливый, серый. Ничего, кроме одной вещи. Ты слышишь это, когда передаешь дела апотекариям в последний раз, и ты рада покинуть сцену этой омерзительной драмы, рада, если окажется, что ты никогда больше не сможешь практиковать. Звук настолько слабый, что тебе никогда не удастся решить, был он реальным, или воображаемым, или галлюцинацией, возникшей от усталости и отмены стимуляторов. Шепот у тебя в ушах — быть может, тот самый голос, который изо дня в день неистовствовал внутри твоей головы, а, быть может, и нет.

«Спасибо».