Сестры (джен)

День в МАКУСА начался, мягко говоря, необычно. Гоблин по кличке Рыжий сидел на табуретке у лифта. Не в лифте. У лифта.

Грейвс несколько секунд глядел на его поникшие уши, потом перевел взгляд на решетку лифта, шахта которого была нема, как обвиняемый в первую минуту допроса.

— Что, через камин? Ты убиваешь меня…

— Через камин, сэр, — буркнул гоблин, не особенно скрывая в голосе ненависть ко всему миру. — Гребаный эльф напился, свалился в шахту и намотался на трос. Теперь и лифт не работает, и десятый этаж перекрыли. — Он поднял голову и, блеснув глазами из-под фуражки, добавил: — А вам пешком пройтись лишним не будет. А то расплыветесь на удобном креслице.

— А не охренел ли ты, дорогой друг? — беззлобно спросил Грейвс, направляясь к лестнице.

— Нет, — подумав, ответил гоблин.

Рыжий знал в МАКУСА всех. И всех — с самого начала их карьеры. Если у Вулворт-билдинг есть дух, то он носит фуражку лифтера.

Грейвс не стал ждать очереди к внутреннему камину: по случаю поломки лифта здесь была настоящая толкучка. Обмениваясь приветственными кивками с коллегами, он взбежал на нужный этаж по лестнице. Что бы там ни говорил Рыжий, он был в отличной форме. И эйфория от присвоения ему новой должности немало этому способствовала.

Многие считали его слишком молодым, чтобы занимать кресло главы Департамента магической безопасности. Многие шептались о том, что забраться на такую высоту не слишком-то трудно, когда твоя фамилия стоит в списке двенадцати первых авроров. Грейвс игнорировал и тех, и других. В конце концов, седина — дело наживное: судя по отцу, первых серебристых волос можно ждать уже лет через пять. Это придаст ему необходимой импозантности, чтобы старички МАКУСА перестали принимать его за молодого выскочку. Что касается второго обвинения — Грейвс считал его безосновательным. Есть люди, которые выбиваются из низов, а есть те, которые умудряются упустить даже самые очевидные шансы. Он умел использовать данные ему возможности, выбирать нужных людей, заключать перспективные союзы и каждый шаг по карьерной лестнице отработал сполна.

Год назад мало кто верил в победу на выборах Серафины Пиквери. Грейвс, будучи одним из многочисленных заместителей тогдашнего главы аврората, приглядывался к ней с интересом. Когда на горизонте замаячило дело Генри Кизера, он добился личной встречи с Пиквери, ведь она была напрямую заинтересована в его результатах. Кизер также баллотировался в президенты, но это не мешало ему контролировать одну из крупнейших преступных группировок Нью-Йорка. Дело вовсе не было сфабриковано, как подозревали некоторые газеты. Оно было настоящим, и на совести Грейвса не осталось ни малейшего пятна, когда Кизер потерял свою репутацию, состояние и перспективы, а потом выпил яд вместо утреннего кофе.

В общем, свой новый пост Грейвс считал заслуженным и наслаждался им сполна. Суть даже не в деньгах, хотя он привык жить на широкую ногу. Ему нравилось, когда ему жали руки люди, которые совсем недавно смотрели на него свысока. А еще он от души смеялся над подарками, которые ему приходили в честь назначения.

Два дня назад Пиквери вечерком заглянула к нему в кабинет с бутылкой бурбона, и они отлично провели время, распаковывая эти самые дары.

— Это член! — голос Грейвса точно выразил степень его изумления, которое было уже больше похоже на восхищение. Он отлевитировал статуэтку на стол, предпочитая к ней не прикасаться. — Клянусь, это член!

— Да, это член, — спокойно подтвердила Серафина.

— Настоящий?

— А ты с какой целью интересуешься? — она спрятала лицо за стаканом, ухмыляясь. — Между прочим, верховный жрец Имету оказал тебе великую честь, это точная копия причиндала, который болтался между ног его досточтимого предка. Этот артефакт призван даровать тебе непобедимую силу для борьбы с врагами.

Неизвестный скульптор и впрямь расстарался на славу, вылив в бронзе даже мелкую сеть жилок, опоясывающих интимный орган великого вождя. Размеры, кстати, тоже впечатляли.

— Когда враги придут, я буду знать, чем отмахиваться. А у тебя тоже такой есть?

— Есть.

— Могу я спросить…

— Нет.

Ножи, курительные трубки, наборы магических шахмат — вот уже почти месяц со всего света ему приходили самые разные посылки, дань протокольному этикету. Вот и сегодня в кабинете его встретили несколько коробок и ящиков, сложенных пирамидой на журнальном столике. Содержимое каждой из них уже проверили. Глава подразделения внутренней безопасности, Бейтс, был одним из тех людей, с которыми Грейвс работал много лет и которым почти доверял.

Вторым таким человеком был его секретарь Клиффорд, который прекрасно знал привычки босса и к его приходу уже приготовил свежие газеты.

В «Призраке» писали о годовщине неудачного государственного переворота, который пятьдесят лет назад попыталась провернуть горстка легилиментов, и эта статья вызвала у Грейвса укол досады. Вечная история, что с законом Раппапорт, что здесь. Стоит одному идиоту сделать что-то не так, как общественность начинает косить всех, кто попадется под руку. После того случая сильные природные легилименты перестали существовать как класс. Обладателей определенного уровня по достижении десятилетнего возраста обязывали выпить зелье, заглушающее их способности.

От статьи за километр несло работой отдела по связям с общественностью. Журналист провел неделю с семьей, в которой ребенок недавно прошел процедуру, и взахлеб рассказывал, как хорошо, тихо и мирно им живется и какой милый, славный, спокойный у них мальчик. Здесь, в МАКУСА, Грейвс знал двух-трех таких выросших мальчиков. Взгляд у них всегда был устремлен куда-то в пустоту, словно им вечно нашептывали что-то на ухо, но они не могли разобрать слова. У Грейвса не было причин их жалеть, хотя они и походили на глухих или кастратов. Но он терпеть не мог, когда ресурсы тратились впустую. Особенно на уровне закона.

С другой стороны, закон можно изменить, так?

Заметив, что его мысли перенеслись куда-то на далекую перспективу, Грейвс отложил газету. Это все нужно обдумывать спокойно и не один день. И уж конечно, никаких радикальных мер в первый же месяц на новом посту.

Он взялся за «Нью-Йорк Таймс», где Форд и Додж наперебой обещали низкие цены, и подумал, что нужно укрепить отдел по пресечению незаконного использования изобретений немагов. Как раз в тот момент, когда он представлял летающий автомобиль над Манхэттеном, в дверь негромко постучали и в кабинет, не дожидаясь ответа, просунулась темноволосая женская голова.

— Сэр, могу я с вами поговорить?

Голова была смутно знакомая, все остальное — тоже. Грейвс смотрел, как девушка, так же не дожидаясь ответа, протискивается в кабинет. Скромная, неброская одежда. Значок стажера. Первогодка.

Грейвс кинул взгляд на дверь, которая закрылась за ее спиной.

— А где мистер Клиффорд?

— Он… э-э-э… отошел.

Она подловила момент, когда секретарь отлучился по нужде? Любопытно.

За время работы заместителем главы аврората Грейвс отвык от того, что в его кабинет может кто-то войти вот так запросто. И девушку он изучал с тщательно скрываемым интересом, пытаясь вспомнить ее имя. Посвящение новичков прошло неделю назад, он сам вручил ей значок — ей и еще трем десяткам счастливчиков.

Интересно, что все это значит? Девушка решила обратить на себя внимание? Смущается, видно, что ей неуютно, она не похожа на человека, который будет вот так набирать баллы. Может, друзья взяли на слабо?

— Ваша фамилия, кажется, Голдберг?

— Голдштейн, сэр.

Жаль, если бы попал, было бы эффектнее.

— И вы, мисс Голдштейн, пришли ко мне в кабинет, чтобы?..

Она помялась, сцепив перед собой руки. Грейвс вопросительно поднял брови.

— Я думаю, вам угрожает опасность.

Она замерла так, словно он по одной этой фразе должен был понять, что она имела в виду, и Грейвса ее заявление позабавило.

— Что вы, я всего лишь глава аврората, что мне может угрожать?

— Нет, сэр. На вас планируют покушение в ближайшее время. Сегодня.

Все интереснее и интереснее. Грейвс откинулся на спинку кресла.

— Я вас слушаю.

Она снова вздохнула, собираясь с мыслями.

— Сегодня не работает лифт, и когда я шла в тренировочный зал, то свернула не туда. В одном из коридоров я услышала разговор двух мужчин, и один из них сказал, — она подняла глаза к потолку, пытаясь вспомнить дословно: — «Тори не подведет. Грейвс будет мертв к обеду или даже раньше, если выпьет раньше».

Для человека, который должен быть мертв к обеду, Грейвс проявил удивительное хладнокровие. Не меняя позы, он сверлил девушку взглядом, все еще пытаясь понять, что это — чья-то не очень остроумная шутка или реальная угроза. Голдштейн повела плечами, словно пытаясь сбросить с себя его взгляд, и продолжала:

— Я подумала, что речь может идти о яде. Я хотела проследить за ними, но они воспользовались одним из внутренних каминов, и я не смогла понять, где они вышли.

Она замолчала. Больше сказать ей было нечего.

Грейвс расцепил руки, взял со стола перо и стал задумчиво перекатывать его в пальцах.

— Как выглядели эти мужчины?

— Я видела их только со спины, и на них были обычные черные костюмы. У того, что говорил, голос был не очень старый. Думаю, ему около тридцати лет.

Грейвс невольно отметил ее замечание насчет возраста: если «около тридцати лет» — это «не очень старый», видимо, ему скоро придется покупать клюку. Голдштейн выглядела очень искренней и взволнованной. Тем обиднее был тот факт, что она крайне безыскусно врала.

— На каком этаже, вы сказали, это было?

— На десятом, сэр.

— Видимо, там, где развилка на три коридора и спуск к хозяйственным помещениям и комнатам эльфов?

Она с готовностью кивнула.

— Именно там, сэр.

— Тогда все понятно. — Он поднялся из-за стола и уперся пальцами в его лакированную поверхность. — Все, кроме одного. Зачем вы врете?

Голдштейн резко вдохнула — как утопающий, который смог на секунду поднять голову над водой, а потом опять погрузился в ужасающие пучины.

— Если бы вы действительно были на десятом этаже сегодня утром, то знали бы, что он закрыт в связи с техническими работами.

Она замерла, хлопая глазами, и по панике, которая отразилась на ее лице, Грейвс понял, что она судорожно пытается придумать, что сказать. Он наклонился, нависнув над столом.

— Итак?

— Сэр, я… Я ничего не выдумала насчет покушения, я хотела вас предупредить.

— Тогда откуда у вас эта информация?

— Не могу сказать.

В кабинете повисла тишина.

— Так…

Широко раскрытыми глазами Голдштейн смотрела, как он выходит из-за стола, и сама рефлекторно сделала шаг назад.

— Стоять.

Он остановился напротив нее — пока на достаточном расстоянии, чтобы лишь слегка ее припугнуть. И судя по ее бледности, он достиг цели.

Высокая, нескладная, одежда не слишком дорогая. Как следствие всего вышеперечисленного, неуверенная в себе и по-юношески застенчивая. На вступительных испытаниях наверняка говорила о том, как хочет нести в мир справедливость. Таким вот девочкам очень просто запудрить мозги — соблазнить романтикой опасных дел на благо общества или революции.

— Мисс Голдштейн, вы явились в мой кабинет, утверждаете, что у вас есть сведения о готовящемся покушении, и врете. Даже если часть из этого правда, как по-вашему, что я должен подумать?

Ее тонкие губы сжались, она смотрела на дальнюю стену — на него, видимо, боялась.

— Что у меня есть причины не открывать вам свой источник, сэр.

Ну, поехали. Сейчас девочка встанет в героическую позу. На сколько ее хватит? На две минуты, на пять? Грейвс небрежно взмахнул рукой, и замок на двери кабинета щелкнул, заставив Голдштейн вздрогнуть.

— На самом деле у меня есть три варианта. Первый — что все это дурацкий розыгрыш, который свидетельствует только о вашем недалеком уме. Второй — что вы действительно получили эту информацию случайно, но тогда мне непонятны причины, по которым вы утаиваете от меня остальное. Если только — и это третий вариант — ваше выступление не является частью более широкого плана диверсии.

Она по-прежнему стояла, уставившись куда-то за его спину.

— Мисс Голдштейн, вы знаете, какое наказание полагается за участие в мероприятиях, подрывающих безопасность МАКУСА?

— Сэр, я не участвую ни в каких мероприятиях, — она в отчаянии перевела взгляд на него. — Но это… это не моя тайна.

— Мне плевать, чьи секреты вы пытаетесь защитить. С тех пор как вы надели этот значок, — серебристый круг на ее лацкане сухо зазвенел, когда Грейвс пальцем поддел его за ребро, а Голдштейн чуть покачнулась, пытаясь отклониться, — у вас не может быть тайн, касающихся безопасности страны. А я, как бы самонадеянно это ни звучало, сейчас представляю собой всю безопасность Магической Америки.

Она жалобно сдвинула брови, сложила губы в совсем тоненькую ниточку, а потом опустила голову…

— Простите, сэр.

Какое похвальное упрямство.

— Что ж, тогда мы поговорим иначе.

Грейвс запустил руку во внутренний карман пиджака, вынимая из него палочку. Реакция Голдштейн превысила все его ожидания: быстрым, конвульсивным жестом она вытащила из кармана свою, при этом шарахнулась назад и боком врезалась в журнальный столик.

Тот накренился совсем немного, но достаточно, чтобы стоящая на нем пирамида из коробок со звоном и грохотом развалилась. Внимание Грейвса было приковано к Голдштейн, он ждал, что еще она выкинет. Но девушка со страхом смотрела вниз, и палочка, которую она вытащила из кармана, была направлена туда же. Грейвс проследил за ней взглядом и тут же понял, что ее так испугало.

Крышка с большого деревянного ящика съехала, и из него на стажерку пялилась серая голова, покрытая блестящей чешуей. Круглые водянистые глаза смотрели не мигая.

— А-а-а… — выдавила из себя Голдштейн, и в ту же секунду существо одним движением задних лап выскочило из коробки прямо на нее. Белый луч вырвался из палочки девушки, но отразился от чешуйчатой головы. Тварь в полете распрямила длинные лапы и обняла ее за шею, как ребенок, который не хочет слезать с рук. Размером и телосложением зверь действительно был похож на ребенка или небольшую обезьянку, вот только уже в следующий миг он откинул голову, прицеливаясь.

Голдштейн издала сдавленный писк, который тут же прервался, когда ряд длинных мелких зубов вонзился ей в шею. Ее отбросило назад, к стене. Грейвс видел напряженные, побелевшие костяшки пальцев, которыми она тщетно пыталась отцепить от себя зверя, но тот только проехался задними ногами по ее груди, чтобы обрести лучший упор. Раздался треск: ткань белой девичьей блузки разъехалась под длинными когтями и моментально окрасилась кровью.

Грейвс успел выпустить два заклинания: одно вместе с Голдштейн, второе — когда она ударилась спиной о стену. Но все тело твари было покрыто чешуей, как броней. Разглядеть живот, который был потенциально уязвимым местом, Грейвс не успел, а теперь существо слишком тесно сплелось со своей жертвой, чтобы его можно было изолировать и поместить в защитную сферу.

Ноги у Голдштейн подкосились, и она рухнула на пол, отчаянно скребя каблуками по паркету. Ее палочка откатилась на другой конец кабинета, а рука с длинными пальцами все еще слабо держалась за лапу зверя. Голдштейн в последний раз дернула ногой и затихла.

Чего в его дальнейших действиях было больше — рефлекса или расчета, — Грейвс так и не понял. Схватив со столика первый тяжелый предмет, который попался под руку, он с размаху ударил тварь по голове и тут же отскочил на шаг.

Раздался глухой удар. Животное даже не покачнулось, но наконец моргнуло и замерло. С отвратительным влажным звуком оно вытащило зубы из шеи девушки и, повернув голову, уставилось на противника, словно оценивая, сколько литров крови можно выкачать из него. Грейвс стоял, по-прежнему сжимая статуэтку в левой руке и палочку — в правой. План формировался в его голове за полмига до того, как его нужно было воплотить в жизнь.

Таким же мощным движением обезьяньих лап зверь оттолкнулся от тела Голдштейн, голова которой безжизненно свесилась набок, и прыгнул на новую добычу, раззявив широкую пасть. Быстрым движением Грейвс выставил вперед левую руку и, когда острые зубы сомкнулись на статуэтке, лязгнув о металл, тут же вклинил палочку между рядами зубов.

Пламя опалило нежное розовое нёбо зверя, и он впервые подал голос — заверещал высоко и жалобно, но при этом не разжал челюсти, а наоборот, попытался заглотить добычу еще больше, как оголодавший пес. Грейвс не ожидал такого хода и заорал от неожиданности, когда ослепительная боль пронзила палец. Он разжал статуэтку и послал еще один язык пламени в глотку твари, но та только сильнее сжала зубы, осатанев от боли и не понимая, куда от нее сбежать. Вонь обожженной плоти бросилась Грейвсу в нос. Зверь уперся задними лапами в его грудь, пытаясь оттолкнуться, круглые глаза жмурились.

Не удержав равновесия, Грейвс свалился на пол и вцепился в морду существа, силясь разжать предсмертную хватку.

Но случилось другое. Он услышал хруст раньше, чем понял, что происходит. На секунду он почувствовал, как руке стало легче, а потом боль обрушилась на него, став еще сильнее, если только это было возможно. Животное вдруг оказалось на другом конце кабинета и там забилось под стул, а Грейвс остался сидеть, зажимая между колен указательный палец, из которого хлестала кровь.

— Сука, сука, сука, с-с-сука… — он повторил еще несколько раз, но легче не стало. Перед глазами от боли заплясали цветные пятна, и когда ему удалось их отогнать, он поднял руку к глазам. Вид осколка собственной кости вызвал приступ тошноты, и он перевел взгляд на лужу крови, которая уже заливала паркет. И кровь это была не только его собственная.

Голдштейн лежала у стены без сознания, чуть приоткрыв побелевшие губы, словно никак не могла перестать удивляться всему происходящему. Обрывки покрасневшей ткани прилипли к груди, и уже сложно было понять, где одежда, а где залитая кровью голая кожа. Он видел обвисшие клочки кожи на шее, а в глубине разодранного горла угадывалось слабое биение пульса. Вместе с ним из раны толчками вытекала кровь, и звук при этом был странный: то ли легкий скрип, то ли удары…

Повернув голову, Грейвс наконец понял, что это с той стороны кто-то пытается вломиться в запертую им дверь.

Он поднял испачканную слюной и кровью палочку и снял заклинание.

Клиффорд и Бейтс вбежали в кабинет один за другим: палочки готовы к бою, но ни малейшего лишнего движения. Очень спокойно, очень профессионально, они оценивали обстановку. Один двинулся к шефу, второй — к зверю, который все еще бился в агонии где-то под стулом.

— Вовремя вы, — выдохнул Грейвс.

 

— Верховный жрец будет рад, что его член сослужил тебе хорошую службу, — лицо Пиквери в камине чуть расплывалось в языках пламени, но ирония в голосе была слышна отчетливо.

— Это не смешно, — ответил Грейвс, не открывая глаз. Переносица и брови уже болели оттого, что он постоянно потирал их пальцами правой руки. Левая лежала на столе. Комплект пальцев на ней был полный, хотя первая фаланга указательного все еще выделялась своим цветом. Накачанный кровевосстанавливающими зельями и обезболивающими заклинаниями, Грейвс уже мало что ощущал, но бесился невероятно.

— Поверь, тебе тоже будет смешно, когда ты перестанешь оплакивать свою болячку, — со смешком Серафины камин выплюнул немного золы и искр. — Хорошо, что меня не было в Вулворт-Билдинг, иначе Бейтс и меня бы запер на полдня.

Она вообще была очень спокойна. «Неудивительно, ведь это не ей оторвали кусок пальца», — с невольной злобой подумал Грейвс. И все-таки он знал, что это правильный подход. Серафина ни словом не обмолвилась о том, что Бейтс совершил крупный промах, о том, что сам Грейвс выставил себя не в лучшем свете и его профессиональные навыки теперь могут повергнуться серьезным сомнениям. Своей невозмутимостью госпожа президент давала понять: всякое бывает. Но Грейвс нутром чуял, что его авторитет целиком и полностью зависит от его дальнейших действий и умения разобраться с текущей ситуацией.

Он быстро попрощался с Пиквери и снова погрузился в раздумья.

Первые указания он раздал еще в своем кабинете — залитом его кровью и кровью Голдштейн. Бейтс, настоящий солдат, опытный боец, выслушал его и, не сказав ни слова, отправился исполнять. Несколько минут спустя Грейвс сидел в одной из переговорных комнат, за дверью которой дежурили несколько авроров. Пока присланный целитель пришивал ему недостающую часть пальца, извлеченную из пасти зверя, люди Бейтса уже обшаривали каждый уголок Вулворт-Билдинг.

Раз за разом он прокручивал события утра в голове. Вот он входит в кабинет — тот в идеальном состоянии, начищенная до блеска столешница, корзина для бумаг пуста, книги на полках без единой пылинки. Никаких изменений. Каждую ночь эльфы доводят все помещения МАКУСА до невероятной чистоты…

Когда Бейтс вернулся, держа в руках несколько папок, Грейвс сумел немного утихомирить бесплодную злобу и приготовить еще несколько указаний. Но первым делом он спросил:

— Как Голдштейн?

— В больничном крыле, ее зашили. Она все еще без сознания, но жить будет. Вот, — он положил одну из папок на стол. — Это ее личное дело.

Грейвс кивнул. Хорошо, значит, главная нить еще не оборвалась.

— Это была каппа, — продолжил Бейтс, усаживаясь напротив него. — Водяной демон родом из Японии. Возможно, напичкана зельями, вызывающими агрессию. Специалисты это уточняют.

— Она на корабле из Японии в мой кабинет приплыла? — устало спросил Грейвс. — Давайте ближе к делу.

— Может быть, на корабле, — невозмутимо ответил Бейтс. — Ее засунули в коробку вместо настольных часов от директора Шармбатона. В коробке мы также нашли пустой сосуд, в котором была кровь — небольшая порция, чтобы зверь не выбрался раньше времени. Вы сказали: «Возможно, раньше, если выпьет раньше». Видимо, речь шла об этом. Здесь, — он положил руку на вторую папку, — первая часть списка сотрудников Конгресса. Гекторы, Астории и все, кого еще могли назвать «Тори». Но, — он сделал выразительную паузу. — Я решил посмотреть еще кое-что. Все подарки я проверил лично, вчера вечером, и опечатал ваш кабинет. После этого в него никто не мог войти, кроме вас. Никто из людей.

Бейтс в точности следовал его логическим путем. Грейвс почувствовал, как где-то в груди защекотало от волнения. Так всегда бывает, когда ты делаешь хотя бы один шаг по направлению к разгадке.

— Этим утром в здании произошел несчастный случай с домовиком.

— Совершенно верно. Тори — это домовик. И я уже не уверен, что произошедшее — несчастный случай. Другие эльфы и сотрудники хозяйственного департамента говорят, что он в последнее время плохо справлялся со своими обязанностями, много пил и плакал.

Грейвс хотел побарабанить рукой по столу, забыв о больном пальце. Эльфы не могут причинить вред своим хозяевам, это против их природы. Но если злоумышленники накачали зельями зверя, могли не погнушаться и издевательством над волей эльфов.

— Это все?

— Пока да. Сейчас двое моих людей ведут допросы в хоздепартаменте.

— Хорошо. Держите меня в курсе. И пусть из больничного крыла сообщат, как только Голдштейн придет в себя.

 

Полчаса спустя Грейвс знал всю историю стажерки, благо знать было немного.

Порпентина Эстер Голдштейн, восемнадцать лет. Отец ученый, мать домохозяйка. Оба умерли от драконьей оспы три года назад.

Осталась одна с сестрой (Куини Голдштейн, пятнадцать лет, школьница, легилимент второго уровня; тоненькая папка с ее досье лежала отдельно).

Дальше. Отличница и староста Ильверморни, факультет Гром-Птицы. Год назад уже пыталась поступить в аврорат, но провалилась на вступительных. До стажировки работала курьером в магазине.

Длинный формуляр — безликие машинописные буквы и цифры — результаты испытаний при поступлении. Чары и защита от темных искусств — отлично, зельеварение — средне. Психологическая характеристика: эмоциональна, способна быстро действовать в экстренной ситуации, склонна к привязанностям.

Его взгляд зацепился за последнюю фразу, именно в ней ему виделся ключ.

Девочка, которой пришлось стремительно стать взрослой, недополучившая родительской любви. Она не похожа на тех сирот, которые затаивают злобу на мир, скорее умудрилась сохранить непростительную наивность. Попала в плохую компанию, возможно, даже влюбилась, и вот уже готова поступить в аврорат ради своего звездного часа. Она берет на себя смелость и заколдовывает эльфа, заставляет его подменить содержимое коробки.

Но ведь она пришла, чтобы предупредить об опасности. Зачем? Испугалась, передумала в последний момент, но своих выдать не может? «Это не моя тайна...»

Он попытался вспомнить лицо Голдштейн, когда она увидела каппу. Но в голову упорно лезла другая картина — прикрытые бледные веки и кровь, заливающая серый, не по размеру большой пиджак. Проклятье, она хоть понимала, на что идет? Неужели дело того стоило? Эти юные и горячие преступники, воображающие, что им нечего терять, всегда его удивляли…

Его размышления прервал шелест. Бумажная птичка из больничного крыла доложила, что Голдштейн пришла в себя, но говорить не может: повреждены связки. Что ж, отлично, так даже лучше.

Грейвс еще раз пробежал глазами папки — ее и сестры.

Посмотрим, что вы так упорно старались скрыть, мисс Голдштейн.

 

Когда он вошел в палату, Голдштейн попыталась сорваться с места — то ли чтобы спрятаться, то ли чтобы вскочить и вытянуться в струнку, но жесткий воротник, скрывающий рану на шее, ей помешал. В больничной сорочке и с синяками под глазами она казалась совсем по-детски худой и бледной и смотрела на него умоляюще. Грейвс дотронулся большим пальцем левой руки до кончика указательного, который все еще ничего не чувствовал, и это ощущение подстегнуло его злость.

— Мисс Голдштейн, сейчас я досчитаю до трех. Пока я буду считать, у вас будет время подумать. Либо вы будете благоразумны и добровольно расскажете нам, откуда у вас появились сведения о готовящемся покушении. Либо вы не будете благоразумны.

Она попыталась открыть рот, но и этого не смогла сделать и робко подняла руку, пытаясь привлечь его внимание, но Грейвс проигнорировал ее жест.

— Тогда вас, разумеется, исключат из рядов стажеров и отправят под трибунал, который определит наказание. Ваша дальнейшая судьба меня не волнует. В данный момент меня интересуют сведения, которые у вас есть, и их источник. Вы пока новичок и не знаете всего арсенала аврората, поэтому мы начнем с самого простого — сыворотки правды. Через час работы я и еще несколько человек будем знать о вас все. Какое ваше первое воспоминание. Как звали вашу собачку в детстве. Как звали вашу лучшую подругу в школе, и не она ли вбила вам в голову, что вы сгодитесь для работы в аврорате. Что вы едите на завтрак. О чем мечтаете. С кем трахаетесь и в какой позе. Если вы считаете, что жизнь с сестрой-легилиментом вас к чему-то подготовила, вы еще наивнее, чем я думал. Решайте, я считаю. Один…

Голдштейн так отчаянно махала руками, что сомнений не возникало: даже лишенная голоса, она найдет способ рассказать ему все, что он только пожелает. На нее было жалко смотреть. Тяжело дыша и изредка всхлипывая, она вытирала тыльной стороной ладони слезы, которые катились по щекам.

Грейвс взмахнул рукой, и воздух рядом с ней, вздрогнув, исказился, будто над асфальтом в жаркий день.

— Пишите.

Голдштейн нерешительно провела пальцем, и мерцающий след ее движения остался в воздухе. Она глянула на Грейвса, который нависал над ней, скрестив руки, и принялась писать.

«Моя сестра».

— Ваша сестра учится в школе, при чем здесь она?

«Была здесь ночью и услышала. Легилимент».

— Я знаю, что ваша сестра легилимент. Как она здесь оказалась?

«Каникулы. Она пришла на экскурсию, а я провела ее в служебные помещения».

Что за бред?

— Зачем?

Голдштейн сделала паузу, не в силах поднять глаза на начальника.

«Хотела все показать. Знаю, что нельзя».

Грейвс смотрел на нее, все еще не понимая, где и что он упускает. Он вертел новые сведения так и эдак, пытаясь приткнуть их хоть куда-то в той картине преступления, которую уже успел построить, но они упорно не желали вставать на свое место. Был, правда, один вариант, при котором все сходилось…

— Голдштейн, вы идиотка? — Ее губы изогнулись, и она снова шмыгнула носом. — Вы серьезно? Морочили мне голову весь день просто потому, что привели свою младшую сестру туда, куда посторонним вход воспрещен?

«Леги...»

— Да, да, легилимент второго уровня, это я уже понял.

Снова пауза. Тонкие губы сжимаются то ли от страха, то ли от важности решения, которое нужно принять.

«Сильнее».

— Насколько?

«Намного».

Грейвс по-прежнему возвышался над девушкой, которая, казалось, пыталась слиться с простыней и вообще стать как можно незаметнее. Но кроме злости и желания вытрясти из нее всю душу он внезапно почувствовал любопытство. Детали головоломки перемешались и упали на землю совсем в ином порядке, что позволяло взглянуть на картину под новым углом.

— Она не прошла процедуру?

«Нет».

— Как так получилось?

«Папа работал с легилиментами. Кажется, дал взятку. Не знаю».

Отец ученый…

Зародившееся любопытство становилось все ощутимее и теперь даже перевешивало холодную злость, которая до этого раздирала его на части. Так значит, Голдштейн пыталась защитить сестру, но при этом не могла не сказать о надвигающейся опасности. И все же это не умаляет ее глупости. Похоже, она и правда думала, что ее шитая белыми нитками легенда сможет кого-то обмануть.

— Насколько сильны ее способности?

«Она услышала его через все здание».

С минуту в палате висела тишина, только из-за двери, откуда-то из другого мира, доносились шаги и голоса.

Потом Грейвс достал палочку (большие карие глаза проследили за его движением), и в воздухе появились перо и пергамент.

— Я отправлю за вашей сестрой двух человек. Напишите записку, что ей надлежит явиться прямиком ко мне.

Голдштейн смотрела на него умоляюще. Ее рука еще раз поднялась, чтобы несмело написать в воздухе: «Пожал...»

— Пишите. С запиской или нет, ваша сестра все равно будет здесь.

 

После общения с Голдштейн-старшей Грейвс ожидал увидеть в ее младшей сестре такое же вечно настороженное существо, похожее на маленького зверька, с опаской оглядывающего большой мир. Тем сильнее было его удивление, когда Клиффорд ввел в переговорную Куини. Внешне сестры были разительно непохожи. Куини, невысокая, хорошо сложенная и довольно развитая для своих пятнадцати, взирала на мир большими глазами, не скрывая своего любопытства. Не было сомнений, что через несколько лет она вскружит немало голов, хотя, скорее всего, многие ее однокурсники уже полегли на полях сражений. И по первому же взгляду Грейвс понял: Голдштейн-младшая знает, какое впечатление производит на людей, и прекрасно умеет этим пользоваться.

— Здравствуйте, сэр, — она улыбнулась широко и немного виновато, как туристка, которая заблудилась в незнакомом городе и подошла спросить у него дорогу. — Мне передали записку от сестры, сказали, что вы меня ждете. Только, если честно, я не совсем понимаю зачем.

Грейвс молчал, выжидая, пока Клиффорд скроется с той стороны двери.

— Где Тина? — как бы невзначай продолжила Куини. — С ней все в порядке?

— Не совсем, — спокойно ответил Грейвс, изучая большие светлые глаза девушки. — Ее жизни ничто не угрожает, но дальнейшая судьба зависит от вас.

Куини снова растерянно улыбнулась.

— Я не понимаю.

— Мисс Голдштейн, мне известно, что ваши способности к легилименции намного сильнее, чем указано в официальных документах. Ваша сестра сказала мне об этом.

— О… — она опустила взгляд на стол, и в этот миг растерянности Грейвс наконец увидел сходство между ней и сестрой.

— Признаюсь, пока я не решил, что делать с этой информацией. Но мне нужно знать, какова ваша реальная сила.

— О… — повторила Куини, моргнула несколько раз, а потом решительно подняла голову. — Ну… сами посмотрите.

Грейвс всегда перестраховывался и готовился к худшему. Поэтому все его ментальные барьеры были максимально укреплены еще до того, как Куини Голдштейн оказалась внутри Вулворт-Билдинг. Однако у него был определенный уровень ожиданий, и реальность его превысила, пусть и совсем ненамного. Атака Куини была похожа на прорыв плотины, когда огромная, безжалостная масса воды высвобождается, сметая на своем пути дома, города и людей. И точно так же, как ревущий поток, эта сила была неуправляема. Куини действовала неумело, без изящества, шла напролом, пытаясь сломить его щиты. Если бы только кто-то помог ей отточить мастерство, как многого она могла бы достичь!

— Достаточно, — спокойно сказал Грейвс, но Куини словно его не услышала. — Достаточно, мисс Голдштейн.

— Вы обидели Тину.

О да, они точно сестры.

Поняв, что грубой силой цели не добиться, она теперь искала лазейки, пытаясь превратить поток воды в тоненькие струйки, которые могут просочиться в щели между щитами.

— Мисс Голдштейн, меня вы не сломаете, а свои силы могли бы поберечь, чтобы помочь сестре.

Его слова проникли в ее разум не сразу: еще несколько секунд он чувствовал ее упрямство, но потом она моргнула — и как будто не было этой молчаливой дуэли. Просто очень обаятельная пятнадцатилетняя девочка невинно улыбается и спрашивает:

— Что я должна сделать?

 

Сотрудников МАКУСА было сложно удивить. Во всяком случае, Грейвса в сопровождении неизвестной девочки-подростка для этого было явно недостаточно. Ну или все очень мудро сделали вид, что не замечают их быстрого, но тщательного обхода: с этажа на этаж, из коридора в коридор, из зала в зал. Они просто шли между дверей и столов, изредка останавливаясь и обмениваясь парой слов. Потом остановились на лестничной площадке у Департамента спорта. Несколько минут спустя сотрудник отдела по имени Себастьян Прист был взят под стражу.

 

— Прист — внебрачный сын Генри Кизера, — спокойно рассказывал Бейтс. Клиффорд и Грейвс слушали его со всем вниманием. — Свой план он вынашивал уже давно, с тех пор, как однажды увидел в здании Тори — одного из старых домовиков отца. Тот был счастлив видеть прежнего хозяина, вспомнил старые времена, лил слезы в три ручья. Прист понял, что Тори — это его шанс, оставалось только придумать, как и когда именно его использовать.

— И тут меня назначили главой департамента, — задумчиво продолжил Грейвс.

— Именно, — Бейтс кивнул. — Это послужило стимулом: как же так, его отец мертв, а виновник бед празднует повышение. В общем, Прист взял быка за рога. Каппу он счел хорошим вариантом: достаточно смертоносная и при этом достаточно маленькая, чтобы ее можно было незаметно подсунуть в кабинет. Тори сопротивлялся, потому что прекрасно сознавал, что своими действиями причинит вред нынешним хозяевам. Но и прежним он был до сих пор верен. — Бейтс помолчал. — Прист говорит, жалко домовика. Не ожидал, что тот решит покончить с собой.

Грейвс кивнул. Действительно, домовик, раздираемый чувством долга, в этом деле вызывал наибольшую симпатию.

— А какова роль Голдштейн во всей этой истории? — спросил Клиффорд. — И уж тем более — ее сестры?

Тут Грейвсу пришлось взять слово самому.

— Голдштейн просто не особенно умная. Решила устроить сестре экскурсию по Вулворт-Билдинг. Куини пришла вместе с группой туристов, а Порпентина провела ее в служебные помещения. Хотела похвастаться. Они услышали, как Прист говорил с домовиком, после этого Голдштейн взяла дело в свои руки, сестру отправила домой, а сама пошла прямиком ко мне, сочинять дичь про то, как заблудилась в здании.

— И все? — оба его собеседника подняли брови в таком же непонимании, какое он сам чувствовал в больничном крыле. Грейвс пожал плечами:

— А что вы на меня так смотрите? Не я же занимаюсь отбором стажеров.

— Я пересмотрю систему допуска для экскурсий, — спокойно сказал Бейтс, не ожидая ни выволочки, ни указаний. — Но мисс Голдштейн действительно нарушила внутренний распорядок здания. Она могла провести с собой кого-то намного более опасного, чем школьницу.

Клиффорд задумчиво кивнул и посмотрел на Грейвса.

— Видимо, мне подготовить приказ о ее отчислении?

Грейвс провел пальцем по столу. Тем самым пальцем, который — о счастье! — начинал хоть что-то чувствовать. Он считал себя профессионалом, не жаловался на силу и быстроту реакции. И все-таки лишь присутствие в кабинете Голдштейн сегодня утром отделило его от крайне точного прыжка каппы.

Клиффорд выжидательно смотрел на шефа.

— Отстраните ее на месяц, — сказал наконец Грейвс. — Как раз до конца лета. Пусть лучше займется сестрой — в зоопарк сводит или в кондитерскую. А потом та уедет и соблазнов будет меньше.

— Первый месяц стажировки? — с сомнением проговорил Клиффорд. — Нагонит ли?

— Надо будет — нагонит, — спокойно ответил Грейвс. Секретарь пожал плечами, и тема была исчерпана.

Он еще не придумал, какую именно выгоду можно извлечь из способностей Куини Голдштейн. Но козырь в рукаве никогда не будет лишним...

— Раз уж на то пошло, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — Клиффорд, подберите мне какой-нибудь другой кабинет. Что-нибудь попроще и построже. И желательно без сюрпризов.