Цветы для Ханджи (гет)

В госпитале никогда не бывало тихо. Даже в мирное время здесь околачиваются новобранцы, отлынивающие от нарядов, или залечивающие похмельный синдром более опытные вояки. Что уж говорить про сегодня, когда внешний мир буквально обернулся против жителей стен.

Но Ханджи в этой жизни везло — это могли подтвердить все не успевшие полакомиться ею титаны. И сейчас койки вокруг пустовали: раненые успели получить помощь, отправились в другой госпиталь или сразу — на кладбище. В общей палате, рассчитанной на тридцать бойцов, ощущались непривычные покой и тишина. Было время полежать, не думая при этом ни о чем.

Конечно, нужно уметь выцеплять из реальности моменты, необходимые для отдыха. Ей об этом не раз напоминали подчиненные, задавленные энтузиазмом и напором капитана-исследователя. В чем-то они, может быть, правы. Все же, когда у тебя прорезана насквозь рука, ты все сутки на ногах, и вдруг неожиданно, хотя и предсказуемо, возникает вероятность заражения, это особенно актуально. Не говоря уже о большой потере крови.

Командир поморщилась, прощупывая ноющую рану сквозь чистую повязку. Она будто бы ждала подходящего момента, чтобы отозваться всей полнотой боли тогда, когда у хозяйки будет время прочувствовать и по достоинству оценить ее многогранность и разнообразие. Свою роль сыграло и сознание, упрямо отрицающее все, что могло помешать выполнению возложенных обязанностей. Оно просто не признавало существование любых помех, пока Ханджи искала тот треклятый порох и достаточно прочные для успешности миссии веревки и сети — удивительно, что успела в срок.

Сейчас же ей почти в форме приказа дали время на восстановление сил, в первую очередь, телесных, необходимых для дальнейшего успеха в войне человечества. И она даже согласилась, что время на восстановление действительно ей необходимо. Но кто сказал, что Ханджи будет использовать его только в своих личных целях?

Эгоизм никогда не был ей свойственен.

Поэтому, заглушая постоянную, будто знакомую с давних времен боль, она как можно спокойнее анализировала в уме новые факты, полученные от Хистории и Эрена, простраивая вероятные последствия этих событий, продумывая действия наперед. Солнце пробивалось откуда-то сбоку, через окно, окрашивая мир под веками в ярко-красные цвета. Чистые простыни прикрывали жесткий матрас, и Ханджи спиной чувствовала их неуютную колючую свежесть — совсем не приятную, как казалось сначала.

Становящуюся все более восхитительно удобной с каждой минутой бодрствования.

Как ни старалась Ханджи удержать свое сознание на плаву, оно время от времени погружалось в темные глубины сна, выныривая буквально через минуту — а казалось, что прошло час или два. Ханджи снова нащупывала нить размышления, и вновь теряла ее, когда широко открывала глаза, убеждая себя, что сейчас вовсе не спала.

Упрямая женщина.

Но усталость была упрямее: в неравной битве она одержала победу над сознанием Ханджи, и то почти внезапно отключилось надолго. Когда ее глаза снова открылись, солнечный день сменился теплым вечером. Сейчас она чувствовала себя хорошо отдохнувшей после сна без сновидений: боль возвращалась постепенно, будто издалека, но теперь у нее были силы вновь игнорировать ее существование. Вдохнув побольше, она повернула голову, ища свои очки, и ее брови удивленно поднялись.

На тумбочке, подпирая стопку отчетов, в прозрачном стакане стояли цветы. Букет был небольшой — всего несколько желтых пушистых головок на зеленых стеблях, таких тонких, что, казалось, сейчас сломаются. Отблики тускло горящей лампы вычерчивали контур каждого изгиба причудливых длинных листьев. Таких цветов полно было всюду, дети часто плели из них венки, а кони солдат втаптывали их в придорожную пыль, но...

Откуда они здесь?

Пока разум по привычке анализировал зацепки (их принесли, пока она спала — тот же, кто принес отчеты? у скольких была возможность зайти к ней сегодня? знали или угадали с ее любимым цветом? что они значат на языке цветов?), Ханджи протянула к цветам руку и легко погладила пушистые венчики. На пальцах остался желтый след пыльцы, и улыбка сама по себе тронула губы.

Кто бы это ни сделал, это была забота.

Наверное, даже искренняя.

"Желтый — выражение симпатии и привязанности", — вспомнились слова из какого-то старого фолианта. Ханджи аккуратно вытащила один цветок и, чуть щурясь, стала рассматривать его, почти не изучая, только знакомясь с ним.

Интересно, чем он пахнет?

Ханджи вдохнула, прикрывая глаза. Лицо, до этого казавшееся собранным и сосредоточенным, расслабилось. Знакомый, густой, но в то же время легкий запах звал за собой, наружу, за вечные стены — туда, где живет ветер, а небо над головой бесконечно и подобно синей бездне. В аромате слышался смех детей, бегущих по пыльной солнечной дороге к дому, а еще — щебет птицы, что-то рассказывающей на своем причудливом наречье о лете, лесе, приближающемся дожде.

Этот цветок был маленьким солнцем, и если его лучи можно было бы увидеть, вся кровать была бы залита их сияньем, а яркие, радостные брызги света лежали б на стенах комнаты. Ханджи и не видела их, но чувствовала, и от этого внутри становилось тепло и уютно, словно сейчас тот, кто принес ей эти цветы, разжигал в комнате несуществующий камин. Огонь еще был слаб, но стоило добавить совсем немного хвороста — и он взовьется, заискрит, разгораясь сильнее. Его жар легко может и испепелить, и согреть.

Только стоит ли ему разгораться? Пожалуй, пока достаточно и этого маленького солнца на тонком стебле.

Ханджи вернула его к братьям, и какое-то время молчаливо — и внешне, и в мыслях — любовалась им. Ей и раньше приносили отчеты, пока она лежала в лечебнице, чтобы раненый капитан не тратила здоровье на их поиск (даже первый помощник не имел права при живом капитане брать на себя ответственность за их подпись), однако так еще никто не догадался выразить свои чувства. Дружеские. Какие же еще, в самом деле.

Все же... Кто принес их?

... — Стоять, — хмурым был не только вид, но и сам голос капрала. Леви стоял, подпирая спиной каменные стены лечебного корпуса, скрестив руки на груди, мрачно рассматривая напрягшуюся спину солдата. Тот обернулся.

— Капитан, — весь внешний вид выдавал в нем мальчишку, застигнутого на месте преступления. Леви было откровенно все равно на это, однако выражение чуть лошадиного лица позабавило.

— Что за дрянь вы притащили в лазарет?

— Это... — Жан замялся. Леви холодно ждал ответа, наблюдая за метаниями парня. Тот, неожиданно, собрал свою волю (и яйца) в кулак и, вытянувшись по струнке, отчеканил:

— Прошу вас никому не рассказывать об этом, сэр! Особенно Ханджи.

На лице капрала отразилось озадаченное выражение. Он еще раз присмотрелся к почти недышащему Жану, затем отвалился от стены и подошел к тому ближе. Парень затаил дыхание.

Леви с будничным выражением лица придвинулся к нему вплотную, словно что-то высматривая в глазах парня. Его аура давила беспощадно. Кирштайн все еще сдерживал дыхание, обливаясь холодным потом, но сохраняя изо всех сил прямую спину. Молчание длилось недолго: дыхания таки не хватило, и Жан глубоко, быстро вдохнул — и тут же согнулся, откашливаясь, а Леви ждал, пока тот не будет готов к контакту с реальностью. Пренебрежительно хмыкнув, он отошел, не глядя на парня, все еще силящегося восстановить дыхание, и скучающим тоном ответил:

— Мне глубоко срать на твои дешевые... Но, — тут он обернулся, и Жан увидел, как сверкнули его глаза, — столовая все еще на тебе, разберись. Проверю через полчаса.

Отворачиваясь, Леви добавил:

— От меня Ханджи ничего не узнает.

— Спа...сибо, — прохрипел Жан, на что капрал легко пожал плечами.

В конце концов, он не Моблит, и следить за этой очкастой — вовсе не его дело... А со своим подчиненным он как-нибудь разберется.

Леви вздохнул,запрокидывая голову и рассматривая закатное небо . Да...И когда же он стал настолько стар, чтобы запугивать юных влюбленных?

... А Ханджи тем временем читала уже седьмой отчет, время от времени поднимая взгляд на желтые соцветия и легко улыбаясь своим мыслям. Цветы же молчаливо смотрели на нее в ответ, мерцая своим теплым, невидимым светом.