Тот, кто может понять (джен)

Лань Чжань считает бывшего главу Ордена Цзинь преступником, чье наказание должно быть соразмерно его деяниям. В какой-то момент он даже сомневается, не поторопился ли с броском статуи, сбившей Не Минцзюэ с ног и запечатавшей его в гробу, и не следовало ли все-таки позволить лютому мертвецу добраться до горла Цзинь Гуанъяо. Он видит, каким потерянным становится лицо брата, когда он прижимает руку к груди — к тому месту, куда Гуанъяо толкнул его. И как дрожат его пальцы, когда он, не слушая гневных слов Лань Цижэня, перевязывает впавшего в беспамятство бывшего главу Ордена Цзинь, и сидит над ним, передавая духовные силы, без которых тот неминуемо скончался бы от полученных ран. Поэтому Лань Чжань совсем не удивляется, когда в последнюю ночь перед прибытием в Ланьлин все, кто охранял пленника, засыпают беспробудным сном, а сам Гуанъяо бесследно исчезает.

К толпе заклинателей, бросившихся в погоню, Ханьгуан-цзюнь не присоединяется.

* * *

После возвращения в Облачные Глубины жизнь вроде бы входит в привычную колею. Настолько, насколько присутствие Старейшины Илин можно в принципе считать привычным. Но Лань Чжань не настолько ослеплен своим счастьем, чтобы не замечать поселившуюся в глазах брата тень. И то, что его улыбка, всегда теплая и искренняя, теперь словно подернута пеплом.

Лань Сичэнь знает, что брат видит все, уже давно прошли те времена, когда лишь один из них был открытой книгой для другого. И потому не удивляется, когда однажды Лань Чжань приходит к нему и молча садится рядом в укрытой от ветра и посторонних взглядов ложбинке у корней старой сосны.

— Ты отпустил его, — в голосе брата нет вопроса. Лань Сичэнь смотрит мимо него, на переливы солнечных бликов в густой хвое. Руки сложены на коленях, и ни единый жест не нарушает его безмолвную неподвижность.

— Да.

Снова воцаряется тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц. Лань Чжань продолжает молча смотреть на брата. Легкий порыв ветра слегка шевелит ветви дерева, и солнечные пятна колышутся, создают иллюзию движения. Лань Сичэнь чуть хмурится — или это просто игра теней на застывшем лице? Лань Чжань знает, что брат всегда умел понять его без слов, поэтому не задает больше вопросов.

— Я не уберег своего названого брата от лютой смерти. И от еще более страшного посмертия, — голос Лань Сичэня звучит ровно. — Второго названого брата я чуть не убил своими собственными руками, — тени вновь скользят по его лицу, скрадывая выражение. — Цзинь Гуанъяо совершил много преступлений и заслуживал наказания, — Лань Сичэнь наконец поднимает глаза. — Но разве он недостаточно наказан? Он искалечен и унижен, он потерял все, чего достиг: силу, власть, уважение окружающих, то, к чему шел всю свою жизнь. Его наследник мертв, храм, воздвигнутый в память матери, разрушен, его собственное имя уничтожено и втоптано в грязь. Неужели следовало забрать еще и жизнь?

Лань Чжань молчит. Он знает, что сам никогда не забудет золотую струну в руках Цзинь Гуанъяо и текущую по горлу Вэй Ина струйку крови — но не ему, однажды вставшему с мечом в руках против старейшин собственного клана, осуждать Лань Сичэня.

— Когда орден Вэнь сжег Гусу, — взгляд Лань Сичэня вновь устремлен куда-то сквозь собеседника, — А-Яо спас мне жизнь, рискуя своей. Укрыл в доме и выбежал навстречу всадникам. Такой маленький, что он мог против целого отряда? — голос Лань Сичэня звучит совсем тихо. — Один из адептов Вэнь ударил его плетью и сбил с ног. Я уже выхватил меч, чтобы вмешаться, а он… поднялся, словно не замечая текущей крови, поклонился и снова указал на тропинку. И они уехали, не стали обыскивать дом, — на губах Лань Сичэня мелькает тень горькой улыбки. — Когда я стал благодарить его, он только улыбнулся, и сказал, что если бы псы ордена Вэнь схватили меня в его доме, он бы никогда себе этого не простил.

Лань Чжань слушает очень внимательно. Брат никогда не рассказывал подробностей своих скитаний после разгрома Облачных Глубин — сперва было не до того, а после он не спрашивал.

Каждое решение имеет свою цену.

Лань Чжань помнит месяцы, проведенные в горячечном бреду, никак не желающие затягиваться раны от дисциплинарного кнута. Боль отвлекала, позволяла хоть на время забыться — не думать, не вспоминать о том, что и как сделал. Брат сидел с ним, держал за руки, и в его глазах тоже была боль. Лань Чжань сказал ему тогда, что не считает свой поступок ошибкой — но готов расплачиваться. Он помнит назначенное ему наказание — но не помнит ни слова укора, ни единого осуждающего взгляда. Лань Сичэнь принял его выбор — и ни разу после не отступил от своего решения.

Лань Чжань протягивает руку и накрывает ладонью холодные пальцы брата. Лань Сичэнь не сразу осознает прикосновение. Еще несколько мгновений сидит безучастно, погруженный в воспоминания, потом длинные ресницы вздрагивают и он поднимает взгляд. Лань Чжань знает, что никогда не умел утешать. Это Лань Сичэнь всегда знал, как найти для него правильные слова — чтобы ободрить, уменьшить тяжесть на сердце, вселить надежду.

— Орден Ланьлин Цзинь. Ему потребуется помощь, — голос Лань Чжаня как всегда звучит бесстрастно, но его рука сжимается на запястье брата, а вторая ладонь обхватывает пальцы, согревая. — Цзинь Лин не справится один.

Это совсем не те слова, которые нужны сейчас, но Лань Сичэнь поймет. Лань Чжань видит, как разглаживается крохотная морщинка между бровей брата, как светлеет взгляд.

— Разумеется, ты прав, — Лань Сичэнь благодарно сжимает пальцы в ответ. Орден Гусу Лань окажет всяческую поддержку молодому главе Ордена Цзинь.