Твой парень словно память (гет)

Когда Маэвен было четырнадцать, она провела лето, бродя вокруг дворца Таннорет. Она читала во дворе, когда мимо протекали толпы туристов, обедала в своей комнате, глядя на горы, и спускалась в танцевальный зал посмотреть на портреты вместе со студентами Художественной академии. Одна из девушек, которая бывала здесь почти каждый день, заметила Маэвен и предложила ей холст и уголь. С тех пор Маэвен время после полудня проводила за рисованием.

Вернувшись домой на учебный год, Маэвен начала больше общаться с мамой. Она была такой же рассеянной, как и всегда, но не настолько, чтобы не заметить новую заинтересованность Маэвен в рисовании. Она начала чаще приглашать Маэвен в свою мастерскую, и Маэвен обнаружила, что теперь проводит холодные зимние дни не на конюшне тети Лисс, а разминая глину, уютно устроившись среди маминых скульптур.

Когда Маэвен было пятнадцать, тетя Лисс сказала, что если она собирается поехать на лето в Кернсбург, ей стоит, по крайней мере, найти работу. Так что она в итоге стала работать с папиными молодыми леди. Она проводила лето, бегая по дворцу с посланиями, каждый раз останавливаясь посмотреть на портрет Морила или выглянуть наружу на абсурдную гробницу.

Школа представляла для нее мало интереса. Маэвен была ужасна в любой науке, какую ни пробовала; она ненавидела математику, хотя добилась неплохих оценок по ней, и находила литературу скучной. Единственным предметом, который Маэвен любила, была история. Ее школе повезло с чудесными, умеющими увлечь учителями истории, и даже эпохи, которые она прежде считала скучными, стали захватывающими.

В шестнадцать Маэвен получила работу в качестве папиной помощницы в исследованиях о политической роли менестрелей до царствования Амила Великого. Собственно, она не занималась настоящими исследованиями — скорее делала заметки и посылала сообщения профессору в Ханнарт, но это было интересно, и в то лето она провела больше времени с папой, чем раньше.

У нее было много друзей; точнее людей, с которыми можно сходить в кино или пообедать, но она не чувствовала себя особенно близкой с ними. Друзья заметили ее отчужденность, но решили, что это просто следствие ее мечтательной натуры. А после встречи с ее мамой они добавляли, что это наследственное. По окончании школы, они пообещали писать друг другу из университета, и хотя Маэвен не была уверена, что они выполнят обещание, она все-таки ценила само чувство.

Когда Маэвен исполнилось восемнадцать, ее официально наняли во дворец Таннорет, что, как сказал ей милый человек в бюро по трудоустройству, осенью даст ей преимущество перед однокурсниками на историческом факультете Ханнартского университета. Она была благодарна за работу — она давала Маэвен возможность торчать среди старых пыльных стеллажей сколько душе угодно. Ей не поручали ничего слишком крупного — только уточнять неясные даты или звонить в другие музеи за информацией, — но достаточно, чтобы она чувствовала, что занимается настоящей работой…

Иногда Маэвен просматривала документы из начала царствования Амила Великого, ища, не появится ли она где-нибудь. Бесполезные поиски. Самое близкое, что ей удалось найти — упоминания о дворце Таннорет, да и то происхождение названия ни разу не объяснялось. Маэвен знала, что шанс увидеть свое имя в одной из пыльных книг очень, очень маловероятен, но это ее не останавливало.

Забавно, как она в течение лет рационализировала эту ситуацию. Нормальный человек решил бы, что ему всё приснилось. В конце концов, если бы Бессмертные в самом деле существовали — а они не существовали, они являлись лишь символами, — с какой стати им обращать внимание на тринадцатилетнюю девочку? Зачем им посылать ее в предшествующее началу Великого Восстания время, выдавать ее за личность, о которой никто не слышал, в компании мальчика, который станет Амилом Великим? Всё это совершенно невероятно. Чтобы верить в это, надо быть сумасшедшим.

Маэвен первая готова была признать, что вся история выглядит притянутой за уши. Однако это не мешало ей верить в то, что случилось. Она не была сумасшедшей, она была просто девочкой, которая провела некоторое время в прошлом, вот и всё. Ей нравилось думать, что это нисколько не повредило ей. На самом деле, это помогло ей понять некоторые вещи о самой себе. Работа во дворце, изучение истории помогли понять, что она больше подходит другому времени. Маэвен не тосковала по нему одержимо, она просто находила его гораздо интереснее, чем ее настоящее.

Лето медленно тянулось, и Маэвен страшилась его окончания. Она не боялась университета. Ей нравилось думать, что она готова к нему более чем на академическом уровне. Но, как в конце каждого лета, ей не хотелось покидать уют дворца. После проведенных здесь пяти летних каникул он стал ей вторым домом.

А также — и насчет этой части сознания Маэвен была уверена, что она по меньшей мере немножко сумасшедшая, неважно насколько она не хотела это признавать — этим летом подойдут к концу четыре года.

— Четыре года вместо двух, — сказал ей Венд.

Что ж, четыре года прошли. Она не была уверена, чего именно ждет, но как только закончатся эти четыре года и она уедет в университет, закроется целая глава ее жизни.

Просто увидеть его в последний раз было бы чудесно, даже если между ними ничего не произойдет.

Маэвен работала в свой последний день во дворце. Папа сказал ей, что она не обязана, что они могли бы провести день вместе, но она настояла. С нее хватит неловкой опеки тети Лисс, когда она вернется домой, и ей совсем не нужно, чтобы папа занимался тем же самым. Он казался благодарным за предоставленную лазейку, но пообещал вечером сводить ее поужинать.

День Маэвен во дворце протекал медленно. Она закончила свой последний проект несколько дней назад. И поскольку ей больше нечего было делать, за полчаса до закрытия Маэвен взяла свой этюдник и направилась туда, где висели портреты. Студенты Художественной академии уже начали расходиться, и вскоре вся комната осталась в ее полном распоряжении.

Несмотря на мамино восторженное поощрение, Маэвен понимала, что она не слишком хороший художник в любом значении слова. Она до сих пор не могла понять, как хорошо рисовать руки, а ее наброски углем всегда выходили размазанными таким образом, что это не выглядело ни художественным, ни умышленным. Но люди походили на тех, кого она собиралась нарисовать, и она предполагала, что это лучшее, на что она может надеяться.

Маэвен обошла комнату по кругу, ища что-нибудь для зарисовки. Морил грустно смотрел вниз на нее, а под ним в витрине лежала фальшивая квиддера. Навис смотрел на нее свысока, внушительный как всегда. Были и другие портреты, которые она хорошо знала, людей, которые появились прежде и после. Наконец, она села на скамейку перед длинным прямоугольным холстом, вклинившимся между портретами третьего герцога Кернсбургского и Адона. Как и рядом с любой другой картиной, рядом с ним висела простая белая табличка.

Надпись гласила: «Портрет королевы Энблит, супруги Амила Великого. Масло по холсту. Дата неизвестна».

Портрет пожертвовал дворцу два года назад какой-то потомок, который решил, что это лучшее место для картины, чем его столовая. Когда Маэвен впервые увидела ее, она не могла оторвать глаз. Биффа выглядела такой безмятежной, и счастливой, и интересной, что Маэвен сразу поняла, что именно Митт нашел в ней. Это было душераздирающе. Она знала, что он женился, но она всегда думала об этом браке, как о браке Амила, не Митта. Однако портрет Биффы сделал для нее всё более реальным. Митт продолжил жить. Возможно, она тоже должна. Но не раньше возвращения домой завтра.

Маэвен услышала объявление покинуть музей, поскольку он закрывается через десять минут.

В тот момент, когда все должны были уходить, кто-то сел рядом с ней.

Маэвен не нужно было поворачивать голову, чтобы посмотреть, кто это. Она знала. Или, по крайней мере, она так сильно надеялась, что надежда превратилась в знание. «Просто увидеть его в последний раз», — эхом раздавалось в ее голове.

— Не знал, что ты рисуешь, — сказал он.

Голос остался прежним, подумала Маэвен.

— Я рисую лишь несколько лет, — ответила она, не поднимая взгляда.

Ведь существовала возможность, что, подняв взгляд, она не увидит его и поймет, что напрасно годами отрицала свое возможное сумасшествие. Шурша карандашом по бумаге, она набросала линию лица Биффы.

— Интересный выбор объекта, — заметил он.

Маэвен чувствовала, что он пытается — и ему это совершенно жалким образом не удается — казаться беспечным.

— Было много шума, когда дворец Таннорет получил эту картину, — сообщила она. — Это ее единственное сохранившееся изображение.

— Это ее единственное изображение. Она не любила позировать для портретов. И поскольку я отказывался от позирования, она не видела, почему не может делать то же самое.

Он говорил так, словно это происходило лишь вчера. Но Маэвен знала, что рамка портрета старая и изношенная, а на краске появилось несколько трещин, выдававших ее возраст. Маэвен знала, что время неосязаемо, но могла поклясться, что чувствует это так же, как он говорит.

Она подняла голову, чтобы посмотреть на портрет Биффы, но увидела его краем глаза, и этого искушения было достаточно для нее.

Он выглядел прежним, подумала Маэвен, а потом поняла, что не совсем прежним. Для начала, он выглядел старше. Не таким старым, как в тот день четыре года назад, но, по меньшей мере, немного старше ее самой.

Митт нервно улыбнулся ей.

— Я спрашивал себя, когда ты посмотришь на меня.

Она не ответила, вместо этого снова посмотрев на портрет Биффы.

— Ты скучаешь по ней?

— Да, но это было так давно, что я начинаю забывать ее. Я забываю многих людей с тех времен, — его голос звучал не печально — лишь устало.

— Но ты помнил меня? — спросила Маэвен.

Она не знала, какого ответа ждала. Ей просто необходимо было спросить.

— Не всегда, — ответил он, выглядя извиняющимся, но Маэвен не думала, что он должен извиняться — между их встречами лежала пропасть в двести лет. — То есть я помнил тебя, но спустя некоторое время не мог вспомнить твой голос, или даже как ты выглядишь. Только этот твой нервный веснушчатый вид.

Они замолчали. Маэвен продолжила рисовать, пока не спросила:

— Почему ты здесь?

— Я ведь сказал: четыре года. Правильно?

Маэвен вздохнула:

— Это не совсем то, что я имела в виду.

— Тогда зачем ты спросила?

Она чувствовала, что он избегает вопроса — способом, который напомнил ей о Хэрне, и ей это не нравилось. Она хотела, чтобы он сказал ей, что он здесь делает, сидя рядом с ней, глядя на портрет, будто они обычные посетители музея, каковыми они определенно не являлись. Это был портрет его покойной жены, он был Бессмертным, а у нее была дата смерти. Две даты смерти, на самом деле.

— Я уезжаю в Ханнартский университет через две недели, — выпалила Маэвен. — Тот, который был основан вторым сыном Киалана и Брид.

— Он мне нравился, — улыбнулся Митт, и снова ее ударило ощущение времени.

Он знал человека, о котором Маэвен лишь читала в книгах и вылощенной брошюре, пришедшей вместе с ее пригласительным письмом.

— Я также рассматривала Музыкальную академию, которую основал Морил. Не всерьез, — добавила она. — Просто однажды мы с мамой совершили по ней экскурсию.

— Ты когда-нибудь рисовала его?

— Нет. Его портрет разбивает мне сердце.

Митт грустно кивнул:

— Он действовал так на людей.

— Ты не ответил на мой вопрос.

Руки Маэвен самую малость дрожали, делая волосы Биффы вьющимися.

— Ты не ответила на мой, — возразил Митт.

Маэвен глубоко вдохнула.

— Я спросила об этом, потому что через две недели я уезжаю в совершенно новую жизнь. Потому что ты не просто зашел на экскурсию в собственный дворец незадолго до закрытия. Потому что думаю, я всё еще влюблена в тебя, хотя папа нашел бы что сказать по поводу разницы в возрасте в двести лет. Потому что это звучит банально, но я хотела бы знать, каковы твои намерения.

Митт посмотрел на нее, слегка склонив голову на бок, словно изучая. Это заставило ее чувствовать себя неуютно, и она поерзала на своем сиденье.

— Что ж, тогда, — наконец, произнес он, — отвечая на твой вопрос: я здесь, потому что хотел снова увидеть тебя. И потому что думаю, время теперь дает нам шанс.

— Время или Единый? — спросила она, только отчасти шутя.

— Оба, — заверил Митт. — Ханнартский университет, говоришь?

Маэвен кивнула.

— Думаю, они получат нового студента в следующий семестр. Возможно, я буду изучать политологию. Я силен в этом.

Маэвен изумленно уставилась на него.

— Ты правда думаешь, что мы можем просто сделать это, просто продолжить с того места, на котором остановились много лет назад? Я другой человек. Я рисую. Я больше не езжу верхом так много, как раньше. Я стала рассеянной, о чем мне говорила тетя Лисс в прошлом году. А ты объединил страну и победил ужасное зло, и у тебя были дети, и кто знает, что еще ты совершил за последние сотни лет. И я умру однажды, ты думал об этом? — по выражению его лица она поняла, что думал. — С моей стороны было бы эгоистично заставлять тебя проходить через это в обмен на несколько десятилетий вместе, — если она и не знала точно, каков ее нервный веснушчатый вид, у нее возникло ощущение, что именно так она выглядит сейчас. — Много чего может пойти не так.

— Горелый Аммет, — выругался Митт, и Маэвен не могла не улыбнуться на то, как знакомо это прозвучало. — Что-то может пойти не так, только если ты будешь так усиленно думать об этом, — он взял ее за руку и продолжил: — Дело в том, что я никогда по-настоящему не забывал о тебе всё это время. Знаю, что ты теперь другой человек, но если я что-то понял в последние два столетия, это то, что люди не меняются на самом деле. И однажды ты умрешь. Не могу сказать, что мне нравится эта мысль, но мы просто приготовимся к этому, да? Ладно, вероятно, это будет не так просто, но мы можем попытаться. Не знаю, как насчет тебя, но я думаю, мы хорошо ладили тогда на Зеленых Дорогах. Возможно, мы можем попытаться снова понять друг друга.

Маэвен посмотрела на него, на его улыбку и серьезные глаза, а потом вниз — на их соединенные руки. Никто из них не носил кольцо Единого, но это все-таки вызывало воспоминания о прошлом. Она вспомнила, как держала его за руку, когда они шли по старому городу Хэрна, как возложила корону на его голову, как уютно чувствовала себя рядом с ним, даже сейчас.

— Я хочу попробовать, — сказала Маэвен, и улыбка Митта стала шире.

Она смотрела ему в глаза, тоже улыбаясь, пока не услышала, как кто-то зовет ее по имени.

— Маэвен!

Она выпустила руку Митта и подскочила со скамейки при звуке голоса отца. Этюдник упал на пол, эхом отозвавшись в тихой комнате.

— Вот ты где, — сказал папа, выходя из-за угла. — Думаю, мы можем идти ужинать… О, кто это?

Митт встал позади нее. Она наблюдала, как они составляют мнение друг о друге, и по глазам Митта поняла, что, глядя на ее отца, он видит Нависа.

— Папа, это Митт, — представила она, всё еще улыбаясь. — Осенью он будет учиться со мной в университете.