Фрагменты (джен)

— Тук-тук. Эй! — Спирит стучит костяшками по косяку и осторожно заглядывает в приоткрытую дверь. — Эй, доктор потрошительных наук, я пришёл и захожу. Можно?

Штейн, небритый и долговязый, перекладывает ногу на ногу, длинно затягивается и выдыхает дым в сторону вошедшего, зажав сигарету в явственно липких от дешёвого мыла пальцах.

— Явился наконец-то. Я уж заждался, Спирит.

Резкий запах крепкого табака мешается с вонью гнили, мыла и медицинского формалина, и Спирит морщится на запах, но ничего не говорит: это бесполезно, Штейн курит взапой с семнадцати лет, ничто его не берёт, — запах смерти накрепко вгрызся в кожу, мятую одежду, рабочий халат и волосы.

— У меня тоже работа, если хочешь знать.

— Знаю, но это срочно.

Штейн оглядывается на накрытый прозекторский стол.

— Ну? Что за срочное дело у тебя? — Спирит, по собственным ощущениям неприлично рыжий и тёплый для холодной прозекторской, выжидательно смотрит, сунув пальцы в карманы неизменного чёрного пиджака и раскачиваясь на каблуках. — Колись, вивисектор.

— Тут дело такое, — Штейн встаёт, по обыкновению стряхивая пепел прямо на пол, и закатывает рукава по локти, — нужно, чтоб ты присутствовал. Я уже осмотрел, но для очистки совести… В общем, надо.

Спирит хмурится, вопросительно склонив голову к плечу.

— Я же мало разбираюсь в трупах, сам знаешь.

— Тут и не труп, если правильно говорить. Скажем так, фрагменты.

— Тем более. Хорош тянуть, что здесь вообще стряслось?

По-прежнему держа сигарету во рту, Штейн молча убирает брезент.

— Это она?

— А…

Спирит ничего не говорит — не находится слов, — и давится вдохом; только бледнеет, отшатывается и слепо ищет рукой опору, судорожно зажимая другой ладонью рот. Право слово, на своём веку Спирит Албарн, коса смерти и почти совершенное оружие, повидал достаточно мертвецов — и изодранных, и целых, — но видит бог, раньше это было не так. Не в прозекторской комнате, не на столе под хирургическим ножом Штейна.

Не её труп.

— Она? — повторяет Штейн жёстко, щурясь сквозь круглые очки на завязках.

— Нет, — Спирит не отворачивается, глядя на уцелевшую левую руку с тонкой татуировкой по запястью и на безнадёжно блеклые неживые светлые волосы, дочерна спёкшиеся коркой крови пониже проломленного виска, — нет-нет. Не она. Она же не могла… Она сильная. Сильнее нас. Штейн, это же не она, правда? Это такая шутка, да? У тебя ужасные шутки. Скажи, что ты ошибся.

— Боюсь, что нет. Я нашёл… кгм… вот это вчера за деревней, когда добил чёрную стрыгу.

— Она не могла, — облизывает Спирит захолодевшие липкие губы, не сводя глаз с того, что осталось от когда-то красивого живого лица. — Это же просто стрыга, Штейн… Как?

— Сам же знаешь, иногда хватает один раз промахнуться. Или ударить, но не снести голову. Всякое бывает. — Тонкая сигарета догорает и тухнет: Штейн, поморщившись, чешет тонкий шрам вкривь щеки, с оттягом сплёвывает окурок в сторону и, вытянув зубами новую из полупустой пачки, щёлкает крышкой металлической зажигалки.

— А… а как же оружие? С ней же была Каска.

— От Каски осталось ещё меньше.

«Это просто тело. Просто тело. Не она».

Спирит, подойдя к столу поближе, осторожно убирает прядь от уха — убедиться, что в мочке блестит потемневшая серебряная серёжка, узелок с цветком, — до рождения дочери хороших украшений у неё никогда не было: Спирит сам выбирал на подарок, откладывал понемногу два месяца, искал хорошие, из чистого серебра.

— Мы сильно опоздали. Смерть наступила примерно пятьдесят часов назад, я проверял.

— Заткнись, — хрипло говорит Спирит, не моргая и не отрывая взгляда, и, сглотнув, с трудом отстёгивает серьги. — Не надо.

— Ну, мало ли. Вдруг понадобится точная дата, когда станут делать надгробие?

— Я сам всё сделаю.

Дрожащие негнущиеся пальцы нашаривают на левой руке, почти совсем целой, тонкий ободок дешёвого обручального кольца — и замирают, а внутри что-то с хрустом обрывается, кровоточа и скребясь по горлу: она всегда его надевала в бой, говорила — счастливое.

— Мака же узнает, если будем… — Спирит снова сглатывает, — хоронить её за счёт академии. Весь город на ушах будет стоять. Шутка ли, охотник с оружием погиб… А моя девочка…

— Что, не будешь ей говорить? Рано или поздно придётся.

— Не сейчас.

— Не хочешь шумихи? Ну, воля твоя, — пожимает Штейн худыми широкими плечами. — Сделаю ей документы на пропажу без вести.

— Ты не рассказал связному, что отыскал её?

— Нет. — Штейн выдыхает горький дым в холодный потолок. — Когда я вообще поступал правильно?

Спирит осторожно снимает с закоченевшего пальца кольцо, суёт его вместе с серьгами в карман и, отбредя от стола, без сил бухается на лавку, запуская руки в отросшие волосы.

Внутри темно, глухо и пусто.

— Дай мне закурить.

Штейн без лишних слов вжимает в трясущуюся липкую ладонь сигарету и зажигалку, но у Спирита только с третьего или четвёртого раза получается высечь огонёк — руки колотит, как в горячке, и свербит в лёгких, непривычных к крепкому горному табаку — такой во всём городе выдерживает только Штейн, — да так, что Спирит, поперхнувшись, сипло кашляет и давится чуть ли не до тошноты.

Штейн, подойдя забрать зажигалку, сочувственно хлопает по плечу.

— Жаль, что такая женщина умерла. — Короткое искреннее «жаль» от вкривь и вкось покрытого шрамами пересмешника Штейна, привыкшего к компании упырей, мертвецов и вырезанных внутренностей, можно приравнять к целой церемонии отпевания. — Мне правда жаль.

— Она была ангелом, знаешь?

— Зато у тебя от этого ангела осталась дочка.

— Это и к лучшему. — Спирит тоскливо улыбается и, подперев ладонью лоб, роняет руку с толком не раскуренной сигаретой: от курева во рту становится ещё горше. — Пусть вырастет в неё, а не в такого бездельника, как я.

— Против биологии не попрёшь, что-то уж точно будет твоё.

Спирит долго молчит, тупо пялясь в битый кафельный пол, но всё-таки встаёт, чувствуя спиной хруст вмиг навалившихся, будто мгновенно отжитых нескольких лет.

— Я, Спирит Албарн, бывший муж, подтверждаю, что это останки Ками Албарн.

— Когда заберёте тело? — С какой-то будничностью Штейн укрывает оставшееся от Ками чёрным брезентом — господи, только и скребётся в тяжёлой опустевшей голове, как же мало от её тела осталось.

— Зайду сегодня вечером, когда возьму отгул у Смерти.

— Договорились, мистер Албарн. — Штейн мнёт окурок в пепельнице, садится на стул, в своей обычной манере навалясь локтями на спинку, и прикуривает в третий раз, держа сигарету в двух пальцах. — Я всё обустрою и умою её.

Сунув руки в карманы пиджака, Спирит нащупывает в левом тонкое обручальное кольцо и сжимает его во вновь задрожавших пальцах.

— Спасибо.

У Спирита и Ками — уже-не-Ками, уже-не-Албарн, уже-не-жены — нет никакой родни, кроме дочери и себя самих.