Одинокая лачуга (джен)

Настроение у Аглаи не задалось с самого утра. Несмотря на все трудности её местонахождения, какой-то озверевший от своего горя молодец всё же решил, что стучаться к ведьме нужно непременно в четыре утра, когда даже нормальные петухи дремлют в сараях. А ведь живёт девушка на отшибе горы, нависающей над малоприметной деревушкой Дальное, куда гости заходят довольно редко. Даже почтальоны посещают злосчастную болотистую местность не чаще раза в месяц, сколько серебряных им не заплати.

Проснувшись, Аглая находилась в настолько дурном настроении, что изменила свою девичью внешность на одеяние очень древней ведьмы, настолько древней, что помнит, как сажались дубы, отпраздновавшие своё тысячелетие в прошлом столетии. У многих от этого ужасного зрелища, представлявшего крайнюю меру для одинокой маленькой ведьмочки, достоинство которой в длинных рыжих волосах и матовой коже, сердце замирало. И ведь только непрошеные гости заглядывают к девушке, живущей в одиночестве, так рано, а после жалуются в деревушке, что ведьма злая, не готовая нестись сломя голову и спасать мир, что крутиться вокруг её посетителя. Ругалась долго на гостя непрошенного хозяйка лачуги в лесу неприкаянном, но выгнать уже не получится, трепещет девичье сердце, помочь желает. Не привыкла ещё Аглая отказывать наглецам, не учили её злом отвечать, если кто-то с несчастьем пришёл. Потому и ходит девушка в старушечьем обличии с угла в угол, от одной просьбы к другой. А молодец сидит на твёрдой деревянной скамье и жалуется на жизнь свою горемычную. Прокляла того соседка злая за взгляд косой, да так, что отныне ни одна девушка не влюбится да взглядом лица не коснётся.

Да только смотрит Аглая на мученика великого, но красы небывалой не видит, зато присущую многим мужикам заграничным уверенность и самовлюбленность чует за версту. Молчит, ведь понимает, что старуху костлявую никто о внешности не спрашивал, а ответ так и напрашивается, что нет проклятия никакого. Просто к людям добрее быть надо, тогда и они потянутся.

— Сглазу не вижу на тебе я, милок. Да только зол ты душой, потому никто и не связывается, — проворчала девчушка, скрывая слишком молодой голос за кашлем. Вскочил паренёк довольно стандартной наружности, рот открыл да слов выдавить из себя не сумел. Уж слишком пристально смотрела на него лиса, что грелась у печки в лачужке одинокой. Слишком правдивы были слова, обрушившиеся ведром ледяной воды на разгоряченное тщеславие.

Подошла Аглая к котлу своему, в котором зелье хранилось главное самое, да набрала в колбу небольшую. Было то лето заваренное, выжатое да сохраненное. Ручками девичьими травы собраны, на солнце жарком высушены, потому это и лучшее лекарство от тщеславия и грубости. Погладила защитницу свою, лису рыжешерстую, прошептала благодарности слова девушка, в чащобе добровольно заключенная, и отнесла подарок свой юноше одинокому, что леса преодолел ради надежды призрачной.

— Держи, гость дорогой, настоечку одну. Принимай по ложке в день, но не переусердствуй.

Помни, что нельзя оскорблять да пугать никого, пока зелье принимаешь, иначе язвы пойдут по телу, и лечить тебя я не стану. Да никто не станет, — покачала старушка головой и немного помолчала, а после отогнала гостя со скамьи, но сама не села, — ты иди да помни, что отныне жизнь в руках твоих, а коль снова появишься, навек дорогу обратно не вспомнишь. Так и знай, мужем девицы из деревенских станешь, наши не так привередливы, как ваши фифы городские, быстро из тебя человека сделают.

Ушёл путник, но сон Аглаю вновь так и не посетил. Кошмары терзали её сознание, да мало кто причину знал, потому и было принято единогласное решение о походе на рынок. И пусть раз в неделю приносят жители напитков да пропитания за помощь в делах житейских, за вызов дождя или помощь со скотом, не могут угадать люди деревенские, чего захочется девчушке в определённый момент. Да и грибы сами себя не соберут.

Помолодев лет этак на восемьсот, отправилась Аглая в деревню, но знали там, что ещё совсем дитя помогает им. Хотя смотря по каким меркам дитём зовётся дочь леса.

Лишь завидев хрупкое солнышко рыжеволосое, словно сама осень в человеческом обличие, дети начинали смеяться, нравилось им слушать истории хранительницы лесной, гладить друзей-животных. И всё равно было, что ходит девушка в заштопанных сотню раз вещах да со свежевыращенными цветами в волосах. С ней весело, и это, явно, самое главное.

— Аглая, Аглая! — зашумели малыши, словно подражая последним словам падающих листьев. — Расскажи нам историю, пожалуйста!

Любили детишки истории слушать, хотя не было в тех конца однозначно счастливого, но сама горечь жизни чувствовалась между строк. Мало кто таким талантом обладает, немногие повторить истории эти способны, ведь только талант затронуть сами души может, миновав скептицизм ума.

— Историю? — ещё больше повеселела девушка, а после присела на внезапно выросший пенёк. Истории в этом месте рассказывались превосходно, да сказки были с концом не очень радостным.

* * *

В городе грозном жили жестокие люди, правил которыми не менее яростный царь. Там были законы нещадные, магия по закону преследовалась, ведь боялся народ могущества, заключенного в хрупких телах дочерей лесных. Но однажды всё изменилось, ведь полюбил царь совсем не игрушку, не куклу земную, а ведьму со стороны далекой, в свободу влюбленную, ветром дышащую да в четырех стенах задыхающуюся. Любил он её очень сильно, словно обезумев, медленно сходил с ума. Да и ведьма любила, но страх в сердце прятала.

Не нравилось это невесте, отцом отобранной, дурной на всю голову. Не нравилось той, что все драгоценности нищенке чумной перепадают, что вся любовь чудачке отдана, ведь никому не видно было, что ведьма в клетке золотой живёт, живёт и увядает, ведь хоть золото и блестит, клетка от него приятнее не становится.

Натравила тогда безумица народ на ведьму лесную, стоило царю уехать ненадолго. И пожелали ведьму на костре сжечь и побегом дело скрыть. Вывели её на площадь, руки верёвками связали, думая, что так останутся в безопасности. Кричали люди, ускоряя казнь, шелестели деревья, плача от бессилия. Но вдруг, откуда не возьмись, пока народ свой взор отвёл в другое место, появились люди, те, кому жизнь детей не раз спасла «чертовка», развязали руки девичьи и отпустили в дальний путь. Заменили ведьму на обреченную, уже почти погибшую преступницу, и дело было окончено. Смогла бежать пленница безумного царя.

Когда вернулся правитель, что гнал коней, сил не жалея, солнце склоняя к побегу, задребезжала мостовая. Опустился монарх на колени, бережно касаясь золы, думая, что это его любовь исчезла в небытие. Царь опоздал, растворилась любовь его. Рассыпалась пеплом по городу, что был её темницей. А после так же исчезла та, что вдохновила толпу, и народ был наказан налогами. Никого не пощадил безумец, вот только прошлого не воротить, оно и к лучшему.

Ведьма же бежала в дальние места, отныне она была свободна. Любила лесное дитя монарха, но той, на ком большая ответственность лежит, предначертано быть одной. Ничто не должно быть помехой её деяниям добрым. Да и не сумеет выжить дитя свободы в цепях закованной, растает без солнца и ветра холодного. А любовь — она может жить и в памяти.

* * *

— Аглая, неужели, они больше не встретились? — всхлипнув, спросила маленькая девочка. Она старалась быть мужественной и потому стирала слёзы, но было видно, что многие жалеют царя. Жалеют того, кто чуть любовь свою не погубил. Жалеют за видимые страдания, не замечая тех рубцов на сердце беглянки, её разрывающейся на осколки души. А ведь правда всегда должна быть на стороне наиболее пострадавших. И раз даже посторонние смогли заметить тоску и боль в глазах ведьмы, её любимый знал это наверняка.

— История об этом умалчивает, но мне что-то подсказывает, что судьба больше не сведёт их вместе, — пожала плечами дочь леса, она не видела у истории продолжения, — вы так и не поняли сути. Любовь может быть жестока. Царь любил ведьму, но он делал её несчастной, медленно убивал её.

Смотрели дети глазами непонимающими на ведьму и вдруг спросили, не Аглая ли та ведьма из рассказа? Она звонко расхохоталась, поправляя ярко рыжие выбившиеся пряди, и отказалась от всех детских предположений. Вот только, почему же тогда прячется лесная дева в чащобе, куда никто не захаживает? А это вопрос, который никому не по силам решить.

После прогулки и похода на рынок, закупив самые свежие и качественные товары, отправилась ведьма в свою одинокую лачугу. Туда, где на верёвках сушатся травы, рассеивая запах полевых цветов по всему помещению. Блестят отвары всякие на полочках затемнённых, кипит котёл, доваривая лето жидкое. Именно там случаются чудеса, рождаются новые тайны.

Варила ведьмочка зелье за зельем, скрываясь от прошлого, застилая пленой взгляд на будущее. Ворожила она пищу для друзей своих, для зверей лесных, призывала дождь. Такова работа девичья, отныне лишь этим она живёт. Лишь работой трудной дышит и празднует.

Солнце заходит, трётся лисица о ногу уставшей хозяйки. День подошёл к концу, пора вновь встречаться с Морфеем, а завтра ведьма снова возьмётся за работу, начнёт готовить всё для осеннего зелья и спасать тех, кто придёт за помощью.