Как в клане Кучики "Гамлета" ставили (джен)

Бьякуя Кучики, пребывая в мире живых, выкроил время и ознакомился с кое-какой литературой, пару раз сходил в театр на классические постановки, так как слышал, что сие занятие достойно аристократа, и так вдохновился, что пришел к выводу, что на будущий юбилей просто необходимо поставить пьесу. Выбор двадцать восьмого главы клана пал на «Гамлета». Там много кого убивали, присутствовали интриги, были красивые лиричные диалоги, так импонирующие чувству прекрасного Бьякуи, а также красочная финальная дуэль и прочее. В общем, по мнению Кучики, у пьесы было много достоинств.

Домашние приняли задумку главы на ура, — а попробовали бы они ее на ура не принять! — и все дружно взялись за подготовку. Поначалу Бьякуя хотел исполнить все роли сам, но нашлось слишком много желающих его поддержать. Самым сложным оказалось распределить роли по возможностям и запросам участников, первые у которых совершенно не соответствовали последним. Поскольку главная женская роль была отдана жене капитана, то Рукия, не желающая играть друга Горацио, заявила, что лучше нарисует декорации к спектаклю. Разумеется, интересная задумка быстро распространилась за пределы клана. Прочие члены Сообщества душ тут же прибежали и изъявили желание принять участие. Гости из мира живых тоже не остались к затее равнодушны: Урю Исида предложил помочь с костюмами, а Орихиме обещала приготовить блюда для королевского пира и бутерброды для антракта. Все старались как могли, а зрелище обещало быть эпичным.

* * *

В назначенный день и час зрители, включая гостей из мира живых, собрались на представление. Поскольку клан Кучики от бедности не страдал, Бьякуя велел отгрохать сцену со всеми сопутствующими устройствами, шикарный бархатный занавес прилагался. Поскольку мастеров сценостроительства в Сейретее не оказалось, сделали как умели. В общем и целом получилось похоже на старый японский театр.

— Ура, сейчас начнется! — ерзала на своем стуле Орихиме, делая это в такт с Рукией, которая, намалевав декорации, с чувством выполненного долга переместилась в зрители.

— Полагаю, это будет интересно, — задумчиво произнес Урю. Он еле сдерживался, распираемый гордостью за свою работу, и жаждал, когда все оценят сделанные им костюмы, но сохранял спокойствие.

— Да, — буркнул Чад.

— И что я здесь делаю? — размышлял вслух Ичиго.

— Хочу к сестренке на колени! — заявил Кон, прыгнул и получил в нос, не долетев. Затем он хотел поплакаться на груди у Орихиме, но был схвачен за шкирку Ичиго.

И вот поднялся занавес, являя взорам собравшихся криво нарисованный Рукией замок, окруженный кривенькими же деревьями, кустиками и травкой с цветочками. Под каждым кустиком сидело по кролику Чаппи. На сцене показался Ренджи, изображающий стража. Он важно прошествовал, едва ковыляя в тесном костюме, чтобы сменить караульного. Михане Широгане согласился исполнить эту эпизодическую роль, чтобы потом поскорее отправиться по своим делам.

— Я видел призрак короля, — доложил дозорный Ренджи.

— Я видел Абарая в этом костюме, — ржал Ичиго в кулачки и бился головой об Кона и об соседние стулья.

— Отличный костюм вышел, — довольно поправил очки Исида.

Дядя Гамлета, король Клавдий, которого изображал дедушка Гинрей, успешно женился на матери главного героя. Кстати, на роль королевы так и не нашли никого подходящего из женщин: Рукия рисовала декорации, Унохана оказалась занята, а Рангику не отпустил капитан, так что играть Гертруду попросили капитана Укитаке. После Юмичика надулся и, сказав «ну и пожалуйста», обиженно удалился. В общем, Королева Укитаке очень мило смотрелась рядом с дедулей Кучики.

Далее начиналось свадебное торжество. Бьякуя как раз произносил: «Расчет, расчет, приятель! От поминок холодное пошло на брачный стол…» Тут позади разъехались шторы, показывая зрителям свадебный пир. На сцене стоял опустошенный стол, посреди которого восседала доедающая торт Ячиру.

— Вкусняшка! — сказала Ячиру.

— Я это заберу, — подошел Кенпачи и унес лейтенанта одиннадцатого отряда вместе со столом, с которого по дороге сыпались тарелки, чашки и объедки.

А пьеса тем временем набирала драматические обороты. Вот отец и брат Офелии запретили ей видеться с Гамлетом. Кира и Сюхей удерживали под руки рвущуюся к Бьякуе-Гамлету Хисану. Та обливалась горючими слезами да так натурально, что все зрители тоже прослезились.

Далее Гамлет по сценарию должен был начать вести себя как безумец, чтобы раскрыть коварный заговор и вывести злодеев на чистую воду. Вдохновленный Бьякуя сделал при этом такое лицо, что зрители начали невольно сползать под стулья, даже Чад.

Начался второй акт, разборки в семье Офелии продолжались. Брат Офелии (которого сперва просили сыграть Кераку, но ему было лень) уже давно отправлен на учебу в Париж. Поскольку Бьякуя не знал, что это за город, то его изобразили так: Кира высовывался из-за кулис и кричал зрителям: «Я в Париже!» После Офелия, рыдая, сообщила отцу о безумии Гамлета. Все снова прослезились и умилились. Кон наконец-то перебрался на колени к Орихиме. Далее слухи о безумии принца дошли до короля и королевы.

— Да я тоже думал, что внук спятил, когда тот заявил, что хочет жениться на простолюдинке, — поделился Гинрей с капитаном тринадцатого отряда.

— Ах-ах, — сказала королева Укитаке, залилась безудержным кашлем и упала в обморок. — Это все от любви к Офелии, — выдавил Джоширо, приходя в себя и отдышавшись, и снова отключился.

— Не иначе, — буркнул Гинрей.

К счастью, тут настала очередь для антракта. Зрители, потягиваясь, направились в импровизированный буфет, лопать бутерброды, сделанные Орихиме. Киене Котетсу и Сентаро Коцубаки, помощники Укитаке, прибежали и откантовали капитана, чтобы привести в чувство. Ему предстояло как-то дотянуть до конца пьесы.

* * *

Все доедали бутерброды после антракта. Орихиме просила взять еще по бутербродику с собой, когда все возвращались в зрительный зал. Они даже не заметили сладкой пасты, намазанной прямо на соленую рыбу, потому как началось невероятно драматичное действие: Гамлет заявил, что Офелия должна уйти в монастырь, толком не дождавшись конца антракта. Бьякуя и Хисана так трагично смотрели друг на друга, что у зрителей навернулись на глаза огромные слезы. (При этом часть зрителей успешно подавилась недожеванными бутербродами от переизбытка чувств.) Когда же Бьякуя торжественно произнес сокровенное «Быть или не быть…» (напрочь забыв о том, что должен был зачитать это до разговора с Офелией), на сцене и в зрительном зале словно бы случился маленький временный (чуть менее временный, чем временный шинигами) апокалипсис. Ренджи так и застыл с открытым, словно форточка, ртом, Рукия выкатила полные обожания глаза, Ичиго, Урю и Чад тихонько икали.

Дошла очередь до сцены, где Гамлет убивает отца Офелии. Бьякуя так расстарался во время этой сцены, что бедный Сюхей едва не стал трупиком на самом деле. Поскольку ему не надо было изображать после призрака, незаметно выбрался из театра и тихо пополз в ближайшую забегаловку успокаивать нервы, совестливо думая о том, что оставил там Киру одного с этими маньяками, то есть театралами.

После всего произошедшего Офелия благополучно сошла с ума, а от Гамлета пожелали избавиться недоброжелатели. Тут разволновавшиеся от успеха артисты вошли в раж и начали все больше импровизировать. На сцене прогрессиовали хаос и энтропия. Но Бьякуя оставался невозмутим, он мирно беседовал с черепом бедного Йорика, который изображала маска Сенбонзакуры. Глазницы сего предмета таинственно подсвечивались розовыми лепестками-лезвиями.

— Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио; человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик… — патетично-сосредоточенно вещал со сцены Бьякуя.

— О, хозяин, вы так добры ко мне! — ответил растроганный Сенбонзакура.

Когда череп бедного Йорика начал ему отвечать голосом Сенбонзакуры, у Куросаки брызнули слезы из глаз от попыток не заржать в полный голос, Исида потирал виски, а Чад недоуменно наблюдал то за «черепом», то за нерастерявшимся Коном, который обнял с перепугу Орихиме. Та сидела, заворожено глядя на все это действие, и на автомате доедала оставшиеся бутерброды с васаби и шоколадной пастой, которые попробовать никто так и не рискнул. Да, и никто так и не заметил отсутствие на сцене Горацио, которого до антракта успешно изображал Иккаку, но потом побежал отнимать стол-реквизит у капитана и так и не вернулся.

— Классно! Классно, брат! — болела Рукия, попутно пихая локтем вцепившегося в грудь подруги плюшевого львенка.

На сцене появилась свихнувшаяся Офелия, то есть Хисана. Она пела народные сейретейские песни про лютики-цветочки и плела веночки. Поскольку реку для приличного утопления ей организовать не получилось, той пришлось выкручиваться самой. Она доплела венок, допела песню и решила, что пора действовать.

— Мое призвание — умереть на сцене, — сказала Хисана и умерла.

— Офелия! — Бьякуя-Гамлет выронил бедного Йорика, то есть маску Сенбонзакуры.

— Братик! Сестричка! Браво! — кричала Рукия из зрительного зала.

— Упаси вас любые боги это увидеть, — хмыкнул Ичиго в сторону.

— В следующий раз Офелию буду играть я, — вдохновилась Рукия.

— Они перепутали сцены! — возмутился страдающий любовью к порядку Исида. — Сцена на кладбище должна быть после смерти Офелии! Это же так логично!

— Какая логика? Забудь, — давился от смеха Куросаки. — Это же Бьякуя!

Тем временем пьеса более-менее благополучно продолжалась. На протяжении всего действия Урю Исида тихо, а то и не очень радовался тому, как сидят на актерах костюмы, к которым лично он приложил руку. Хотя он и не мог не заметить, как сильно шинигами переврали сюжет. Вот Квинси себе бы такого никогда не позволили!

Еле очухавшаяся после антракта королева Укитаке сочувствовала бедной Офелии:

— Бедняжка, плела венки и пела народные сейретейские песни и… Кха-кха… Сплетя в гирлянды крапиву, лютик, ирис, орхидеи… Кха-кха… Так внезапно покинула Сообщество душ! Ирис и лютик — эмблемы седьмого и девятого отрядов — это так символично! — добавил от себя Джоширо и прослезился, явно вспоминая драматическую разлуку Комамуры с Тосеном.

После невероятно грустной сцены со смертью Офелии Бьякуе пришлось сражаться с ее братом. У Киры, играющего брата, был такой бледный вид, как будто его заранее убили. Чудом выживший под напором капитан Кира, даже не успевший активировать Вабиске, едва успел отползти и поспешил составить компанию Сюхею. Королева-мать Укитаке была в ужасе. Король Гинрей, как истинный Кучики, невозмутимо заявил:

— Молодой еще, перебесится. — И добавил: — Ах да, Гамлет, у нас тут заговор против тебя.

— Прости, сынок, — сказал Укитаке, глядя на Бьякую с материнской нежностью.

Куросаки, дергаясь в истерических конвульсиях, подобно психу, прикусил Кону ухо. Тот заорал на весь театр.

— Ах! — вздохнул Укитаке и схватился за сердце, затем снова разразился безудержным кашлем и закатил глаза.

Как и следовало ожидать, королева до конца действия не дотянула. Сентаро и Киене отпаивали ее прямо на сцене из «отравленного бокала». Бьякуя же, узнав о заговоре, праведно негодовал.

— Я покараю всех негодяев! — воскликнул датский принц и добавил: — Цвети, Сенбонзакура!

Все, что находилось на сцене, а также зрительный зал смело подчистую. Бьякуя остался посреди погрома один. Опустился занавес, то есть упал с грохотом. Выжившие чудом зрители выползли из укрытий и зааплодировали. Спектакль, определенно, имел успех.