Внедрение (джен)

Глубоко выдохнув, закрываю глаза.

Воплощённый маятник покачивает вибрирующей стрелкой, отделяя секунды от мгновений, разум от чувств, жизнь от смерти.

Моё тело растворяется водой, наполняя сознание и подсознание ферментами, реагирующими на каждую зацепившуюся за внимание деталь, а затем вновь, поступенчато, волнами, собирает осколки, людей и вещей, возвращается обратно, отсчитывая память назад...

Стоп.

Сейчас.

Я в доме доктора Лектера во главе одного из углов того самого стола, на чью глянцевую поверхность столько раз опускались тарелки с изумительно оформленной едой. Изысканная обстановка, великолепные напитки, классическая музыка и пища, ласкающая, задабривающая взгляд прекрасным видом и тем самым скрывающая всю уродливость, аморальность вкушаемого мяса — проецировал ли Ганнибал на внешнее впечатление свою личность? Ведь, безусловно, ему нравилось видеть, как недостойные, тщетно проматывающие свою жизнь свиньи, под его чутким надзором, превращаются в произведения искусства. Равно, как и нравилось насыщать гостей собственной работой и вдыхать, впитывать их восхищение.

Тебе так нравилось ощущать себя кукловодом, греющимся в лучах тёмной славы? На виду у марионеток и тупого скота?

Доктор Лектер по другую сторону стола не отвечает, оно и понятно. В этом пространстве мне не нужна болтовня, только образ, чёткая мишень, для ясности. Его тьма, выраженная в чёрной фигуре с ветвистыми рогами, на которых развешаны окровавленные конечности и органы — всего лишь отображение чужеродного давления, исказившего мою и без того нестабильную психику. Во всём виновата человеческая природа, когда нечто, выбивающееся из мировоззрения, отрицающее окружающую среду только в виду собственного существования, становится объектом ярой ненависти или агрессивного любопытства, гонений или изучения. Мне не повезло попасть в категорию последних для одной конкретной личности.

Я отодвигаю стул, не отрывая взгляда от разбросанных фотографий на столе, с разной степенью повреждений и даже следами горения. Моя память всё еще дымится, оплавляются края реальности, но кризис уже миновал, основной пожар, хоть и запоздало, но потушен. Отсутствие главного раздражителя и патогена неплохо охлаждает пылающий ум; я привожу себя в порядок и расставляю приоритеты.

В каком-то смысле я могу понять... Нет, это ложь, ложь, что и привела меня к данной ситуации. Будем честны: я понимаю и невольно восхищён тем, как Ганнибал вывернул мой асоциальный характер и обработал окружение на пользу собственным исследованиям. Он скрупулёзно воссоздал лабиринт из трупов, улик и лихорадочного бреда, в котором лабораторная мышь преодолевала препятствия, из нескольких вариантов следовала единственно необходимым для опытов путём — кому, как не психиатру, знать о том, как подтолкнуть пациента? И, естественно, мышка всегда была накормлена и напоена, ведь никому не нужна истощённая, погибшая из-за своей же инфантильности, жертва эксперимента.

Мой самый глубинный страх, страх уподобиться хищникам, не столько почувствовать, сколько распробовать кровь на языке и экстаз вершащей судьбу Атропос, что обрывает нить по мановению лёгкой прихоти... Ганнибал разгадал его в два счёта и применил себе на пользу, не скромничая.

Возможно, он считал меня нераскрытым потенциалом, которому, как хорошему мясу, просто обязан придать вид, оформление и приправу, которые достойно отразят всю палитру сдерживаемого хаоса.

Хотя, почему считал? Считает. Считает до сих пор.

Снимок отрезанного уха Эбигейл привлекает взгляд сильнее остальных не только иррациональной отцовской болью, но и завершающим штрихом в готовке блюда, последней ловушкой в лабиринте, попав в которую мышь, то есть я, кусает собственный хвост и мечется в поисках выхода, которого нет.

Мысли о том, что не будь я не так зациклен на своих фобиях, не будь я тем, кто я есть, всё могло случиться иначе, не отпускают. Бесспорно, доктор Лектер с первого взгляда разглядел во мне целый плацдарм для полевых испытаний и не разменивался на мелочи, сразу пойдя ва-банк.

Приобретение в лице виктимной Эбигейл стало приятным бонусом ко множеству рычагов давления во всё более затягивающей игре. И следующая цепь событий, скорректированных Ганнибалом поступков и внедрённых его разговорами идей, подкреплённых моей гордыней и очередным кровавым убийством, привели меня сюда, на тюремную койку почти в полном беспамятстве. В Балтиморскую больницу для душевнобольных преступников — место, куда я надеялся не попасть никогда. Редкие социальные узы, связывающие с Аланой Блум, Джеком Кроуфордом и командой криминалистов ФБР, разорваны — в том понимании, каком вижу их я. Даже собаки в какой-то степени предали меня: доктор Лектер был в моём доме и достраивал конструкции для капкана, пока созданное мной компактное общество заглатывало еду чужака.

Все улики, которых ровно столько, сколько нужно, указывают на Уилла Грэма.

Для всех я свихнувшийся бедный эмпат, погрузившийся в причины насилия слишком глубоко, и мои слова весят не больше, чем спёртый воздух, которым сейчас дышу.

И на какое-то время я принял новую действительность, проглотил внушение с головой как дозу, пока, в полном и долгожданном единении с самим собой, не наступило озарение, отрезвившее похлеще налоксона.

Забавно, что выражение "все психологи и психиатры сами психи" нашло столь явное подтверждение столь поздно.

Видишь?

Я равнодушно поворачиваю голову; в дверном проёме застыл Хоппс, специально скрещивающий руки на груди, чтобы сердце под давлением быстрее толкало кровь из зияющих отверстий.

Видишь?

Опускаю взгляд и наблюдаю, как точно также покрывается алым тюремная роба.

Теперь — вижу, Хоппс.

Виртуозный спектакль окончен, декорации демонтированы, зрители разошлись по домам, но вот актёры... Актёры снимают грим, чтобы наложить новый.

Ведь всё это — перепутье, верно, доктор Лектер? Остановка перед поездкой в места, которые известны лишь вам.

Ещё далеко не конец назначенного маршрута...

Некие фотографии падают на пол, намокая в бурлящей воде; кадры размыты, нечётки, безумны — это обрывки моей изъеденной памяти. Несмотря на руины, царящие за этими стенами, мой разум достаточно организован для восстановления основного сюжета, необходимого для поимки опаснейшего из преступников, с которыми я сталкивался. Никому из психопатов не дано так мастерски выдергивать нитки из людских переживаний.

Десятки воспоминаний вновь проносятся по венам, сокрушая всей простотой стратегии и лёгкостью исполнения человеком, которого я на полном серьёзе считал другом.

Оборачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу себя возле камина. Снова. Вижу пистолет, своё неадекватное поведение и... Гидеона. Тогда образ Хоппса наложился на образ реального человека, и я, по выученной схеме, пришёл к Ганнибалу за помощью. Которую не получил совершенно, но, полагаю, он так не считает.

Думаю, доктор Лектер видит моё пребывание в заключении — в физическом, психологическом, социальном, как возможность мне. Возможность мне снять маску интроверта с самостоятельно поставленным диагнозом — синдромом Аспергера наряду с аутизмом — и обнажить личину дремлющего убийцы, его первичных инстинктов. Это, по мнению Ганнибала, дар дружбы, ведь именно под его чутким руководством я, судя по всему, сброшу стереотипное мышление и навязанные обществом устои, которые он если не презирает, то высмеивает.

Но, стоит признать, он довёл до совершенства дар собственный — находить надломленных, непонятых, травмированных и разматывать их панику и страдания до желания совершать насилие не только над собой. Доктора Лектера в равной степени привлекают как убийства, его и чужие, если те уникальны в своём роде, так и способность вылеплять, трансформировать, направлять неоперившихся юных психопатов.

Здесь замашки Бога прослеживаются в каждом действии, а одиночество ярко коллапсирует, превращаясь в чёрную дыру. Поэтому он и делится трофеями с гостями? Хочет разделить с ними собственное отточенное безумие?

В случае со мной, у него получилось отчасти. От факта каннибализма так просто не отмыться; придётся долго и трудно с этим мириться, жить вопреки постоянной сбивающей с толку тошноте.

И кого же, в конце концов, доктор Лектер видит, или хочет видеть во мне? Кем я должен стать, чтобы полностью удовлетворить интерес маниакально настроенного учёного? Вероятно, Ганнибал сейчас и сам не совсем понимает, что именно хочет сделать; он действует по наитию, плывет по течению, и, хотя план в рабочем состоянии, к нему примешиваются чувства, которых он явно не ждал.

То, что начиналось как забава, любопытство, лабораторный эксперимент, переросло в желание приобрести напарника, человека, с которым можно будет разделить свои убеждения и выбранную судьбу. И, если для этого необходимо друга подтолкнуть, переломить, подвести к краю, но удержать, значит, стоит сделать всё, ради его же блага.

В конечном итоге...

Таков был замысел.

Я вновь окидываю взглядом место преступления — моё социальное убийство и нападение с особо отягчающими на психику; киваю Хоппсу и сажусь обратно за стол, пока поток речной воды быстро наполняет комнату.

Прежде, чем всплыть на поверхность, необходимо задраить люки. В моём случае, лучше затопить.

Как бы тяжело ни было говорить об этом, но, пожалуй, я и в правду благодарен Ганнибалу за тщательно продуманное предательство, за изощрённо-подлый удар в спину.

Теперь изначальный страх растворился — кошмар уже свершился, воплотился наяву и более не имеет силы. Падение на дно тем и прекрасно, что падать больше некуда — только ползти вверх, реструктурируя собственную жизнь. Здесь и сейчас я разделяю свои мотивы и преступников, себя и его; мигрень, всегда сопровождавшая расслоение эмоций, пропала также, как и вечное желание убежать в крохотный мирок, затаившись в нём.

Бегство не поможет и не спасёт, остаётся только принять поединок, одержать победу ради самого себя. И держать очки, служившие щитом от общества, сложенными в кармане, для большей реалистичности.

Доктор Лектер, он же Чесапикский Потрошитель, сам передал лично в руки инструменты для своей поимки. Вопрос лишь в том, осознанно или нет.

Может, и правда все преступники хотят быть пойманными?

Фотографии оседают на дно ненужными сомнениями, уровень воды становится всё выше и выше, до тех пор, пока обе фигуры не скрываются полностью в пучине, образе нарастающей воли. Его — для моей уверенности в будущей игре в поддавки, моя — для мысленного очищения от налипшей грязи и шелухи, в которую окунул меня Ганнибал.

Если доктор Лектер — хищник, предпочитающий стремительную охоту, то я выберу затяжную рыбалку в живописном лесу наедине с металлическим спокойствием.

Раз я не могу изменить правила игры, то буду менять саму игру.

Слышится вдали знакомый перестук копыт; я неторопливо проверяю наживку, крючок с ярким оперением и забрасываю удочку далеко в поток реки.

Глубоко вдохнув, открываю глаза.

Таков мой замысел.