Наследие (джен)

Когда Ксавьер приводил новых мутантов, фонивших едким страхом, ученики всегда проявляли живой интерес и участие, несмотря на то, что теперь таких, как они, в школе были десятки. Каждый раз это радовало профессора: его мечта дышала, жила и сплачивала такие разные личности в общество, относящееся к человечеству с терпимостью и спокойствием. Где имела место быть дружба между разными полами, расами, видами. И где, конечно, случались оценивающие взгляды юношей на девушек, как и наоборот. Что уж говорить, пубертат и гормоны, особенно весной, буквально витали в воздухе, иногда словно заражая более старшее поколение; Чарльз, безусловно, никогда не залезал в головы своих подопечных без крайней необходимости или разрешения, но флюиды, эмоции перевозбуждённых молодых мутантов было невозможно скрыть — слишком ярко, буйно. И, естественно, он знал, что секс был ещё одним из способов справиться с меняющейся в одночасье реальностью, с болью от отвернувшихся от тебя близких, с тяжёлым принятием самого себя. Слава богу, что ученики были достаточно разумны и предохранялись... от нежелательных в данный момент последствий.

Разумеется, Чарльз не мог не ощущать также и лёгкое отторжение, ведь некоторым подросткам было настолько комфортно в существующей среде и сложившейся компании, что совершенно не хотелось тревожить замершие воды. Это и хорошо, ведь говорило о том, что дети в его школе чувствуют себя прекрасно, и плохо — иногда таким личностям было тяжело принять новеньких, по разным причинам.

Однако порой Ксавьер хотел, чтобы в некоторых случаях мутанты проявляли меньше любопытства и больше безразличия. Как, например, в случае Мари. Или Роуг, как она себя называла.

Эта девочка была из того сорта людей, что могли радикально измениться в виду какого-то события, резко переворачивающего всё мировоззрение вверх тормашками. Из весёлого, открытого подростка Мари в одночасье трансформировалась в мрачного, отстранённого мутанта, в штыки воспринимающего любое проявление доброты и желания помочь. И неподдельное участие в глазах, действительно и отчасти, понимающих её учеников лишь больше отталкивало Роуг, возводя защитный угрюмый буфер, что не позволит ранить ни их, ни себя.

Когда она встретила Логана, у неё был небольшой опыт общения как с людьми, так и с мутантами. Первые представители пару раз пытались её ограбить, но, стоило им дотронуться до тонкой кожи, как накрывала внезапная, неотвратимая слабость, а субтильная девчонка раскидывала взрослых парней по мусорным бакам. В случае же с последними — даже не опыт, а случайное прикосновение в автобусе, когда взрослая женщина от резкого торможения не удержала равновесие и чуть ударила пальцами щёку Мари, окатив облаком радужного спектра электромагнитных волн. Они обе тогда замерли на месте, пребывая в замешательстве и ужасной перспективе того, что может случиться, пока водитель не крикнул на весь автобус, что он не нанимался ждать раззяв. И женщина-клерк, сморгнув пелену, стремительно растворилась в потоке обычных людей, оставив Роуг с неистребимым ощущением того, что и мутанты друг другу далеко не друзья.

Однако, едва увидев яростного лохматого мужчину, с безумным спокойствием принимающего атаку соперника, чтобы затем разразиться чередой сокрушительных ударов, Мари доверилась ему. Сначала интуитивно, а затем, увидев стальные, как ей показалось, когти и вселенское разочарование в глазах Росомахи, просто почувствовала родственную душу. Верного друга, запертого в теле озлобленного солдата.

Когда-то Чарльз аккуратно сканировал разум девушки на наличие психических разрывов и травм, слепо разглядывал кипельно-белую, седую, прядь волос, понимая, что совершённое Эриком — жест отчаяния, страха не успеть поднять восстание, свершить революцию. И побоялся, что первой жертвой Леншера станет не только волосы Роуг, но и её душа.

Однако Мари удивляла, и удивляла приятно. Сознание оставалось цельным и крепким, а за кротостью и замкнутостью скрывалась сильная воля. И влюблённость в Логана лишь делала боевой дух более упрямым и несгибаемым, хотя распознавший первым зачатки юношеских чувств Чарльз боялся, что будет ровно наоборот.

Правда, в начале, как он и говорил, ей пришлось трудно. Подобные способности пугали всех, включая её саму, и излишнее любопытство подростков лишь сильнее отталкивало их от неё, побуждая бросать косые взгляды и шептаться за спиной. А такое поведение неизбежно давило на Мари и ещё больше привязывало к Логану, спасителю и первому человеку, что принял её мутантскую сущность.

Когда же ушел и он, был лишь один человек, который мог её понять хотя бы отчасти, ведь довериться полностью Бобби она не могла — слишком свежи, глубоки были воспоминания об обманувшей Мари Мистик и следующие за ними по пятам кошмары. Этот человек знал, каково это: быть заложником собственного тела и сил.

Ксавьеру страшно даже представить, что он мог так бездарно, так самонадеянно потерять девочку, вверившую в его руки свою безопасность, банально не разглядев все фигуры на шахматной доске. Девочку, что в силу природы могла лишь отталкивать, а потому решившую поступать именно так в большинстве случаев.

И стоило Чарльзу вновь задуматься о неудачной (к счастью) попытке Эрика обратить всё человечество в мутантов, как у него начиналась мигрень.

Их разошедшиеся взгляды на мир много раз ставили Ксавьера в тупик, ведь, несмотря на случившиеся между ними вещи, он всё ещё уважал и считался с Леншером. Да, конфронтация мнений была похожа на войну, на столкновение стен, но никогда не опускалась ниже определённого уровня. Пока одухотворённое желание Эрика превратить невинную девочку в жертвенного агнца, "во благо будущего", чуть не уничтожило само понятие "человек", равно, как и "человечность".

Но, как бы Ксавьер ни хотел, ненавидеть бывшего друга никак не получалось. Слишком через многое они прошли когда-то. И был уверен, что это взаимно.

Хорошо, что Дэвид тогда вновь боролся со своими демонами и просто не успел вмешаться в быстро сменяющиеся события. Пожалуй, участвуй в той операции ещё и он, исход битвы был бы совершенно не предсказуем.

Его сын...

За мыслями о Дэвиде всегда приходили и неизбежные о Мойре, его покойной жене. Спустя столько лет печаль уже не так остро и болезненно хватала за сердце, но по-прежнему горчила потерей. Слава богу, давным-давно Чарльз нашел в себе силы остаться с сыном, одним существованием напоминающим о ней, даже несмотря на иррациональное отторжение кровной связи между ними, нежелание быть отцом, принял на себя необходимые обязательства. Дэвид оказался хрупким сосудом — смерть матери и долгое равнодушие Чарльза породили сотни трещин внутри личностного зеркала; и в каждом осколке отражался кто-то иной, с абсолютно другим характером и мышлением. И со своими силами. Спектр его, их, возможностей поражал и даже ужасал; повернись всё иначе, без помощи и поддержки Чарльза, его сын мог стать Бичем не только рода человеческого. Со временем даже Эрик не сумел разобщить остатки семейства Ксавьеров, хотя в период взросления Дэвид совершенно не контролировал следующие за выбросами гормонов всплески непредсказуемых способностей. Непроизвольно считывал людей вокруг, с лёгкостью пробиваясь даже сквозь ментальные щиты отца, и впитывал их помыслы, те самые, что сокрыты глубоко внутри, в омуте грязи и порочных идей.

И неконтролируемо порождал Легион.

Его паразиты и сейчас где-то там: расфасованы по виртуальным клеткам тюрьмы, с периодическими выгулами личностей в порядке очерёдности и редкими бунтами, что сопровождаются взломом сдерживающих барьеров и выжигающим рассудок хаосом. В такие моменты Дэвид уходит к Церебро, включая режим жестокого, бескомпромиссного тюремщика и наводит порядок. Сейчас это даётся не в пример легче — теперь для укрощения буйствующих нет необходимости погружения в глубокий транс или кому, чтобы защитить окружающих от него. И разум, благодаря тренировкам как с отцом, так и с не менее способной Джин Грей, может почти мгновенно отслеживать появление "новеньких" и создавать подходящую для них комнату. Но это не делает его менее одиноким.

Чарльз знает, что Дэвид чувствует себя обязанным ему, старается компенсировать вложенные в воспитание и обучение силы, нервы путем работы бок о бок с Циклопом, Джин, Шторм. Однако обратная сторона подобного выбора — это подавленные желания, такие, как увидеть страны, встретить множество отличных от себя людей, которые неосуществимы вследствие душащего страха в период приступа не успеть сдержать своих демонов.

Церебро и отец стали для него костылями, существенно облегчающими жизнь, но тормозящими собственное развитие. Чарльз несколько раз беседовал с сыном, утверждая, что в случае с новым "бунтом" тот сумеет удержать контроль или, по крайней мере, успеет переместиться в особняк, однако Дэвид настолько прирос к привычному образу жизни, к окружающему крохотному миру, что даже помыслить не мог о выходе за его пределы.

Его шипы, или даже ежовые рукавицы, были направлены вовнутрь, на подавление личностей, со слишком большой щепетильностью, подразумевающей кокон собственного производства.

Поэтому Чарльз, когда просыпается от ментального касания, уже удивлённо подозревает, в чём дело, подъезжая к окну и раздвигая тяжёлые шторы.

Двое молодых людей молча исчезают глубокой ночью из дома, школы и жизни, чтобы начать свою. С возрастом у профессора Икс стало ослабевать зрение, но это не мешает ему понять, кто решил попробовать свою удачу. Особенно это подтверждается, когда мужская фигура останавливается и обращает своё лицо к особняку; глаза, копии собственных, в тусклом лунном свете наполнены решимостью и твёрдостью духа, той самой, что он обычно использует против зеркальных двойников. Той самой, что он боялся воспользоваться для себя. Девушка же робко, доверчиво жмётся к мужчине и, нащупав то ли этим действием, то ли внутри сердца храбрость, безбоязненно выходит на свет, становясь плечом к плечу со спутником.

Две противоположности, как в способностях, так и в мутантских именах, нашли друг в друге опору и духовную близость. Довольно иронично.

Они сообщают о своём выборе, о своих желаниях без утайки и сожалений; Чарльз же, недолго думая, отвечает, задёргивая портьеры. И, чуть замявшись, ложится спать с широкой, гордой улыбкой на губах.

Его дети переросли особняк и, вспорхнув окрепшими крыльями, улетели. Его наследие действительно живо и имеет право на существование.

А, значит, и он сам прожил не зря.