Её семья (джен)

Когда я впервые увидел Гермиону, она показалась мне типичной любимой дочкой. Тогда я ещё не знал, что она из семьи магглов, вернее, слабо представлял, что это значит, а потому частенько удивлялся её словам и реакциям. Но потом мы подружились, и я стал воспринимать её как друга, не задумываясь над многими непонятными вещами и просто принимая их как данность.

Вообще, Гермиона производила впечатление очень умной девочки, и она всеми силами поддерживала такое мнение о себе: зубря учебники ещё до начала учебного года, читая много книжек, готовясь ко всем урокам и получая лучшие оценки. И всем доказывая, что она — самая лучшая.

Сначала это раздражало, ведь на её фоне мы все были блеклыми неудачниками, а потом мы привыкли к её вечно поднятой руке и способности ответить на любой вопрос, хоть и была она знакома с нашим миром совсем недавно. И уже не старались понять, зачем ей это нужно, ведь Гермиона действительно была умной и не могла не знать, что таким поведением лишь отталкивает от себя людей. В общем, никто не спросил, почему Гермиона ведёт себя так.

Шли годы, Гермиона по-прежнему оставалась самой умной, но кроме нас с Гарри с ней никто не желал не то что дружить, но даже общаться. Лишь на четвёртом курсе она смогла найти общий язык с Крамом, да и то, мне кажется только потому, что тот плохо говорил по-английски и был молчуном — манера Гермионы умничать не отталкивала его.

Когда сбежали Пожиратели и началась война, все ужасно боялись за себя и свои семьи, и всех родители старались оставить дома и не отпускать. Всех, кроме Гарри — у него не было семьи. И — Гермионы.

Если честно, это очень сильно удивило. Всё, что мы знали о Грейнджерах, говорило в их пользу, и поэтому понять то, как спокойно они отпустили любимую дочь в неизвестное и неподконтрольное им место, где они никак не могли её защитить, было невозможно. Мама несколько раз спросила Гермиону, всё ли хорошо у неё дома, но ответ был один: Гермиона — волшебница, и потому её место в мире магии. Мы были только рады — в детстве эгоистичная радость вообще более чем естественна. Но чем дальше, тем яснее становилось, что ситуация складывается ужасная, и когда после шестого курса и убийства Дамблдора Гарри сказал, что не вернётся в школу, я был первым, кто предложил Гермионе скрыться вместе с родителями в маггловском мире.

И её ответ тогда в первый раз за все годы нашей дружбы заставил задуматься: а всё ли в её отношениях с родителями в порядке? Потому что то, что она сделала… Никто из нас не смог её понять.

Мы прошли вместе через всё. Гарри, Гермиона… и я. И когда Волдеморт был повержен, все Пожиратели задержаны, мёртвые похоронены и ордена вручены, Гермиона не захотела возвращаться домой — она осталась с нами в Норе.

Я любил Гарри и Гермиону, но не всегда мог их понять. Но если желание Гарри жить с нами было легко объяснимо — у него не было никого, кроме нас, и ему было не к кому возвращаться, то Гермиона…

— Ты не хочешь встретиться с родителями? — непонимающе спросил я, потому что такое не укладывалось в голове. Родители могли раздражать, злить, но не видя их целый год, нельзя было не скучать по ним. Но Гермиона думала иначе.

— Пока нет, — покачала она головой и сменила тему.

В следующие недели я не раз пытался вернуться к обсуждению этого вопроса, но каждый раз Гермиона ловко ускользала от ответов. То кто-то из моих родных мешал разговору, то она находила предлог уйти, а то и вовсе обнимала меня и целовала — знала, что связно мыслить в тот момент я не в состоянии. Но чем дольше я не получал ответы, тем больше задумывался о причинах такого поведения.

И в конце концов был вынужден констатировать, что, хоть и знаю Гермиону как облупленную — любимый цвет, любимый напиток или блюдо, любимые места, интересы и планы на будущее, привычки и особенности, радости и страхи, — я не знаю ничего о ней не-волшебнице. Имена родителей — и всё. Даже Гарри, чьё детство было ужасным, и который не любил вспоминать всю жизнь у магглов, рассказывал о себе больше, чем счастливая девочка-маггла Гермиона. Она ни разу не рассказывала о своей семье, ни разу не упоминала друзей из детства. Словно до получения письма из Хогвартса не жила вовсе. Мы планировали свадьбу, но Гермиона оставалась для меня закрытой книгой с самой высокой полки запертого магазина в городе, где я ни разу не был.

За лето, посвящённое восстановлению Хогвартса, я не раз задавал наводящие вопросы. Гермиона всегда отвечала, но ответы её были настолько расплывчатыми и уклончивыми, что сделать какой-либо вывод из них было просто невозможно. И пришлось смириться, что моя невеста не желает впускать меня в свою душу.

Наблюдать за Гермионой стало моей привычкой. Она была открытой и полной энтузиазма во всём, что касалось магического мира, и замкнутой и молчаливой, когда речь заходила о мире магглов. И всё же после выбора даты свадьбы она больше не смогла откладывать встречу с родителями — я в прямой смысле потребовал устроить нам официальный ужин, где я, как приличный человек, собирался попросить её руки.

Мама с папой горели желанием поближе познакомиться с новыми родственниками, но я видел, что Гермиона против, и отговорил их — попросил потерпеть.

— Может, ты наконец-то скажешь, почему не хочешь, чтобы я общался с твоими родителями? — как можно небрежнее спросил я за пару часов до ужина. Давить на Гермиону мне не хотелось, но и неведение не устраивало. Я был почти готов смириться с тем, что женюсь на девушке, которую знаю лишь наполовину, но неожиданно Гермиона заговорила:

— Ты же видел моих родителей, — пожала она плечами.

— Перед вторым курсом? — хмыкнул я.

— Они не изменились, — сказала она и сама же себя перебила: — Ты не знаешь, какие они.

И в её голосе я услышал горечь.

— Гермиона? — позвал я. Она отвернулась, словно прятала от меня глаза, и пришлось подойти и, взяв за плечи, силой повернуть её ко мне. — Я увижу их всего через пару часов. Может, наконец расскажешь, в чём дело?

— Я сказала вам с Гарри неправду.

— В каком смысле?

— Я не стирала родителям память, — вскинув голову, она с вызовом посмотрела на меня. — Я сказала им, что должна остаться на лето в школе, и что осенью сразу приступлю к учёбе. И потому им необязательно оставаться в нашем доме в Лондоне.

— И что? — не очень понимая, что она хочет этим сказать, спросил я.

Удивляло, конечно, что магглы так легко отпустили дочь, практически не пообщавшись с ней после долгого перерыва, но не все семьи такие дружные, как моя. Да и интересы у Гермионы-волшебницы и у её родителей-магглов наверняка сильно разошлись. Это было лучше, чем стирать родителям воспоминания.

— И то, что они были только рады возможности уехать. Рон, они меня не любят. Я для них — разочарование.

Я даже не сразу осознал, что она сказала. Гермиона — разочарование? Что за бред? Это невозможно!

— Что за ерунда? — вслух изумился я. — Ты же самая умная студентка Хогвартса за последние — сколько лет? Ты героиня войны. У тебя орден Мерлина…

— Это всё ерунда, Рон, — помотала она головой. — Я с детства была самой тупой.

— Ты?!

— Я, Рон, именно я. Я никогда не говорила, но… Как ты думаешь, почему я всё время учусь? Почему я стремлюсь узнать больше любого другого ученика? Почему с самого первого курса стремилась доказать, что я лучшая?

Я так долго задавался этими вопросами, что перестал ждать ответа. Но теперь конечно же не мог упустить возможности узнать это.

— Почему? — мягко спросил я.

— Потому что мне невыносимо было быть разочарованием родителей. Самой глупой, самой… обычной.

Кажется, на моём лице проступили все чувства, потому что Гермиона отстранилась и со слезами покачала головой.

— Тебе не понять, Рон. Помнишь, ты обижался, что ты — просто Рон? Что после пятерых братьев тебе нечем удивить родителей, что не превзойти Билла и Чарли, или Перси и близнецов? А ведь твои братья — самые обычные, на самом деле они ничем не выделяются. Вся их заслуга — они родились раньше тебя, и потому тебе потребовалось время, чтобы достичь того же, чего и они: стать старостой, членом команды-победителя в квиддиче и так далее? Но теперь ты превзошёл любого из них — ты герой магической Англии, у тебя есть орден Мерлина…

— Но как это связано?..

— Я не единственный ребёнок в семье, Рон, — сказала Гермиона так, словно сообщала о неизлечимой болезни. — Я тот ребёнок в семье, на котором природа отдохнула.

— Ты же самая умная…

— Рон! Я — обычная. Самая умная я только на фоне лентяев и идиотов! А на фоне моих братьев — я имбецил.

Мой рот непроизвольно открылся. Я не мог поверить, что Гермиона говорит серьёзно. Она была самым умным человеком из всех, кого я знал. Пусть она была слишком молода, чтобы сравниться с Дамблдором, но — и я верил в это всем сердцем — с годами она превзойдёт даже его.

— Старший брат в шесть лет собрал двигатель, в двенадцать поступил в Кембридж, в шестнадцать — стал доктором наук. Средний брат закончил университет в пятнадцать, а в восемнадцать защитился сразу по двум специальностям. А я — я не добилась ничего. Я в их глазах девочка, которая отказалась от перспектив и будущего ради балаганных фокусов.

Гермиона говорила с такой горечью, что, даже не понимая смысла перечисленных ею достижений, я проникся. Но утешить себя она не позволила — уже взяла себя в руки и строго приказала (просьбой это было не назвать) держать в тайне то, что она поведала мне — как своему будущему мужу — в минуту слабости.

В итоге ужин с её родителями для меня превратился в пытку. Мистер и миссис Грейнджер казались абсолютно нормальными: обычными родителями, интересующимися жизнью давно отдалившейся дочери. Но после слов Гермионы я не мог поверить в их искренность. Заговорил о том, как мы все гордимся ею, как она себя проявила, о том, что в нашем мире она настоящая героиня — и вот тогда наконец заметил это. Родители Гермионы слушали словно со скукой, как будто я говорил не про великие свершения, а зачитывал рецепт невкусного пудинга прабабушки. А на вопрос о братьях родители Гермионы ответили кратко, но более чем проясняюще: мальчики заняты по-настоящему важными вещами и потому не смогли найти времени на то, чтобы посетить ужин с женихом единственной сестры.

Что ж, мне всё стало предельно понятно.

Благословение мы всё же получили, но засиживаться в этом доме я не желал.

И когда мы вернулись в Нору, я увлёк Гермиону к старой яблоне и там, в тишине и уединении, поклялся ей, но прежде всего самому себе, что никогда и никому не позволю относиться к ней с пренебрежением.

— Ты добилась в новом мире столь многого, что это заслуживает не только уважения, но и восхищения. Тебя знают все волшебники Англии — таким твои братья могут похвастать? И тебе всего восемнадцать, Гермиона, годам к тридцати ты ещё и министром станешь!

Она рассмеялась и наконец-то оттаяла, и в глубине её глазах зажегся тот самый знакомый огонёк азарта, толкавший её на авантюры. Кажется, я только что подал ей идею.

Гермиона Грейнджер была самым умным человеком, которого мне довелось встретить, а ещё самым храбрым, добрым и понимающим. И я никому не позволю её обижать, даже её семье… Впрочем, её семья теперь я. И я поддержу её во всём, даже в ещё не осознанном желании стать министром.