Белое безмолвие (гет)

Здесь, на Земле, очень легко было замёрзнуть. И потеряться. Убивать или быть убитым — в толкотне города, в закоулках под дребезжащей вентиляцией баров, на вонючих улицах в темноте под разбитыми фонарями. В первый раз Локи убил кого-то с абсолютно чёрными, словно дымящимися глазами. Тот застыл над ещё тёплым телом — Локи ощущал вытекающую жизнь в толчках вязкой крови. Рубашка жертвы набрякла, как и перекрученный синий галстук. Бежевый тренч потемнел и смялся.

Локи не знал, зачем вмешался — просто вырвал кинжал из опущенной руки убийцы и всадил ему в горло. Из-за спины. И отшатнулся, задохнувшись от волны гари — пламя рванулось из-под клинка. Несостоявшийся убийца упал рядом с телом, выжженные глазницы дымились. Локи вытер кинжал о его волосы и подбросил в ладони. От лезвия тянуло нездешней силой. Магией, чуждой асгардской.

Впрочем, его это не волнует. Локи развернулся на каблуках и пошёл прочь; выщербины асфальта хрустели под ногами. Впереди, в узком проёме домов, сверкала улица. Локи, не глядя, вскинул кисть и запустил кинжал себе за спину. Жертва странного убийцы приходила в себя — он чувствовал, а без оружия ей не выжить. Раздался тонкий звон об асфальт. Локи дёрнул краешком губ в намёке на улыбку.

Он не собирался никому помогать. Он просто шёл вперёд, пытаясь согреться. Кровь людей горячая... Он впитывал её тепло, даже сидя рядом. Но мерзкий привкус горчил на языке, и Локи хотелось сжать в ладони тессеракт — так, чтобы грани впились в кожу, — и просто исчезнуть. Пару раз он так и сделал, но Нью-Йорк разных лет отличался лишь интерьером квартир и несуразными автомобилями. Люди оставались теми же.

Он искал место, которое примет его. Которое примет он сам — после падения мост в Асгард для него никогда не откроют, а он не попросит. Локи искал кого-то, похожего на себя. В ледяной стране йотунов он покрывался мурашками, не замерзая — настолько чужими были их жадные, ждущие промаха взгляды. Там бы никто не простил ни малейшей ошибки — там не было матери.

Матери тоже больше не было. Как и брата — он сам отверг его. Об отце Локи предпочитал не думать — холодел сразу же, хотя руки не синели.

Следующим он убил психа. Бешеного парня, который ворвался в бордель с пистолетом и застрелил какого-то ублюдка прямо на девчонке. Она была миленькой, словно недавно сбежала с уроков. Локи не собирался с ней пробовать, хотя и сам не понимал, почему. В таких местах было особенно тепло, даже жарко. И особенно мерзко. Локи швырнул кинжал по касательной к пуле из пистолета охраны. Никто не заметил, зато пуля вошла точно в горло психу. Кажется, он был таксистом.

В третий раз Локи просто ушёл. Он стоял на мосту над железной дорогой. Металл и бетон дрожали. Поезд пронёсся внизу — искорёженный, во вспышках выстрелов и грохоте. Тени метались по крыше. Поезд стремительно удалялся, чья-то чёрная фигура руками разрывала металл. Поезд летел комком жара. Локи сглотнул кисло-солёный вкус во рту и сунул руки в карманы; мягкая ткань привычно обласкала кожу.

Он больше не хотел тепла. Он бы разжёг войну, чтобы окончательно согреться, но от одной лишь мысли мутило.

Локи хотел остаться один и замерзнуть. Навсегда. И он точно знал, куда пойти.

* * *

Он откуда-то помнил эти слова: белое безмолвие. Мать пела колыбельную, может? Было что-то беспокойное во фразе, хотя та и звучала гладко. Локи понял, что именно, лишь когда оказался здесь.

Белоснежная пустыня, от края до края, ласковая на вид. Безжалостная, как слепящее солнце. Собственные посиневшие руки — словно отлитые изо льда. Локи ступал легко, как бог — больше не сомневаясь в том, кто он есть. Плотный наст даже не скрипел, только взметались искры при каждом шаге. Холода не было. Не было и тепла. Лишь тонкая, звенящая пустота — молчание прекрасного и мёртвого покоя. Его собственной страны, а это всё, чего он когда-либо хотел.

Локи даже не осознал, когда распознал в нагромождении айсбергов башни и шпили — вполне рукотворные. Нет, здесь не обошлось без магии. Локи убедился, что она есть в этом мире, так что пожал плечами. Но противник в пустыне, которую он пожелал себе? Локи остановился, размышляя. Обойти стороной? Создать фантом и послать в разведку, разрушить, захватить?

Порыв морозной магии он ощутил всем существом — и отпрянул, сжимая кинжалы. Но замер на полушаге.

Она вся была, словно инеистый узор на стекле. Статная и хрупкая одновременно, с прозрачными, как здешние миражи, глазами. Локи не думал, что женщины могут носить такую корону — высокую и плотную, как шлем. Похожую на его собственную. От женщины веяло опасностью. Сладкий аромат, он разгонял застывшую в венах кровь, но было кое-что ещё.

Женщина смотрела на него, как на самое ценное сокровище в мире. Никто раньше не смотрел так на Локи, даже мать.

— Королева, — одними губами сказал он.

— Ты знаешь меня?

Тонкая белая рука коснулась его. Запястье прошибло, словно током.

— Нет, — ответил Локи.

Стоило больших трудов остаться неподвижным — если бы не привык выступать в роли куклы при брате, то не справился бы. «Вот уж спасибо, братец».

— Будь моим гостем, незнакомец, — взмах рукой.

В воздухе на миг отразилось и пропало слово «вечность». Локи моргнул. Зеркальные осколки роем взметнулись в воздух. Как стая льдистых пчёл, они закружились и пали на снег блестящей дорогой до самого дворца.

Локи усмехнулся. Испытание? Прекрасно. Он подал королеве руку — та приняла, положив кончики пальцев на рукав. Он сделал шаг — прямо на режущий, как стекло, лёд. Осколки даже не хрустнули. Локи прошёл бы по воде аки по суху — ему под силу здесь что угодно. Королева повернулась к нему и улыбнулась — щекочущее тепло окатило с головы до ног. В её глазах не было человеческого чувства, лишь яркое, как полярное солнце, восхищение.

Для Локи — более, чем достаточно.

Но следующий шаг он сделал, усмехаясь шире, и золотистый свет окутал его. Вспыхнул на кончиках изогнутых рогов — Локи привычно распрямил плечи, принимая тяжесть плаща.

— О... Король! — полувздох, полувскрик. И цепкая, пробирающая до костей хватка на локте.

Локи улыбнулся медленно и торжествующе. Полузабытое могущество искрилось в крови, как шампанское — как запертый во льдах газ, который в итоге вырывается наружу.

Как давно он скрывал это. Скрывал от самого себя, потому что будучи принцем он проиграл — своё царство, своего отца, своего... брата. Он упал и не поднялся. Но сейчас всё иначе. Он наконец-то нашёл своё место — где не нужно сражаться, падать и вставать, стиснув зубы. Где можно просто быть собой.

— С удовольствием принимаю твоё приглашение.

Локи ступал по зеркальным обломкам среди белого безмолвия, как дьявол в своём аду. Он вёл под руку свою бессердечную королеву — единственную, что приняла его безоговорочно. Шпили дворца вырастали в голубом блеске. Локи не поворачивал головы. Он ощущал на себе обжигающе-восхищённый взгляд, и под синей кожей все быстрее разгонялась кровь.

Кровь дарила тепло. Ощущение правильности, извращённой нужности и власти — чужой и собственной, впервые в его жизни — на равных. Казалось, он наконец выступил из тени чужого могущества. Нашёл того, кто принял его; нашел партнёра — пусть и не друга, не… родственника. Где-то глубоко внутри сжался осколок холода, но Локи загнал его глубже.

Стрельчатые ворота распахнулись. Локи взглянул вверх, переступив порог. Радость пронзила его до кончиков пальцев: купол сиял, как небо Асгарда.

— Твои глаза, — низко выдохнула королева, — они светятся. Они похожи на глубинный лёд на солнце.

Не по-женски сильные пальцы впились ему в руку, сминая налокотник.

— Ты ведь не захочешь уйти?

Локи на секунду прикрыл веки. Блеск неба отразился на сетчатке — сияние его личного Асгарда.

— Мне некуда идти, — честно ответил он.

Теперь он мог себе позволить такую роскошь, как честность. Локи улыбнулся шире, когда королева вспыхнула счастьем — буквально, от звёздчатой короны до острых туфелек, как шаровая молния.

— Мы будем вместе всегда. Идём, мой король.

И Локи пошёл — сгусток черноты в царстве слепящего света.

* * *

Он не знал, как бы назвали люди это место, адом или раем, но был счастлив. Он забывал. Локи почти забыл, что такое боль. У Тора были светлые, чуть вьющиеся волосы, но он не помнил лица, а когда не заглянуть в глаза — не больно.

С королевой легко было не думать. Они пили вино из хрустальных кубков. Купались в прозрачных озёрах глубоко подо льдом, в зеленоватом сумраке и полном покое. Там, где никто не тревожил их. В полной безопасности.

Гонялись в вихре бури по небу, на бешеных тройках гривастых коней. Кто первый до того айсберга? До того ледокола, застрявшего в торосах, потому что вчера король и королева напились и морозили море кто сильнее? До во-он той горы на острове посреди океана... Смешная антенна больше не торчит из снегов.

Локи чувствовал, когда обгонит королеву и победит, а когда нет. Он всегда побеждал, если не помнил.

Но спотыкался каждый раз, когда рыжие бока спасательных шлюпок напоминали круглые апельсины, которыми они швырялись друг в друга с Тором. Когда в гуще метели рокотал его грубый хохот. Когда смех матери звенел в ручьях на границе льдов — Локи сбежал из тех проклятых мест и провалялся день с головной болью. Королева меняла ему снежные примочки на глазах и напевала что-то нежное о седых морях и белых медведях. С каждым куплетом воздух холодал.

Локи метался на подушке — собственные чёрные кудри резали взгляд в окружающей белизне. Он загораживался ладонью и шептал:

— Не отпускай меня, королева.

И слышал в ответ:

— Никогда, мой драгоценный король.

Иногда во сне его донимали голоса.

«Ты наш сын».

«Ты мой брат. Мы росли вместе, мы...»

Локи просыпался с криком, хватая морозный воздух ртом. Крик быстро застывал в белизне, тихой до звона в ушах, и блаженное забытьё возвращалось, как мягкое одеяло. Королева никогда не просыпалась. Она не слышала его кошмаров и улыбалась на подушке. Белые волосы и кожа сливались с простынями. Иногда Локи хотелось раздавить её, как снежную статуэтку. Но он не вынес бы одиночества — только не снова. И покорно падал на подушки, закрывая глаза, погружаясь в прозрачный покой.

Он редко выходил куда-то без королевы. Лишь иногда, когда кошмары обрушивались с особой яростью, а жажда уничтожить свою спасительницу сдавливала горло. В один такой день Локи ушёл далеко к границе льдов. Он поклялся не ходить туда после того приступа, но почему-то сегодня не смог удержаться. Его потянуло, словно магнитом.

Здесь высились горы, с благословенными ледяными шапками на вершинах и жуткими, громкими ручьями внизу. Их рокот напоминал грозу — бился в висках, терзал, мучил. Локи спускался всё ниже, босой, невесомо ступая по склону без опасения вызвать лавину. Он смотрел, как его синие пальцы скользят над снегом и думал, что раньше бы изранился до крови. Отчаянно бы цеплялся за выступы и сорвался в пропасть в конце концов... Ведь он здесь один. Того, кто всегда ловил его, здесь нет — человека со светлой бородой и кудрями. Его никогда не было. Локи один, и так будет вечно.

Именно в одиночестве сила снежного короля. Именно её не хватало богу хитрости и обмана.

Снежный король не боялся боли. Почему так ломит виски?

Локи потер лоб, с удивлением ощутив капли пота на коже. Что-то кололо в груди, всё сильнее — словно сдвинулся осколок металла, что криворукий хирург не смог достать. Дышать становилось труднее. Локи споткнулся, на ощупь хватаясь за что попало — а подвернулся шероховатый ствол сосны. Запах смолы ударил в ноздри. Мир покачнулся. Локи рухнул на колени, с треском проваливаясь в колючий наст. Колени обожгло болью, что-то потекло по коже. Как во сне, Локи погрузил пальцы в снег — и задохнулся от боли.

«Не может быть», — смутно подумал он, поднося к лицу окровавленные руки. А затем услышал крик. Голос из кошмаров. Тот самый, что звал по ночам, в центре метели, в разрядах молний.

— Локи-и!

«О-оки...» — повторило гаснущее эхо.

— Нет, — прорычал он, сжимая голову ладонями. От раздирающей боли красные круги плыли под веками. — Нет, нет, ненавижу...

— Локи-и! Я иду, Локи, держись!

«Локи...ки... держись»

«Жись...»

— Это не жизнь, — пробормотал Локи. Мысли путались. Он накренился, инстинктивно ища облегчения, и впечатался лбом в смолистый ствол.

— Не-ет, Локи!

«Локи...»

Что-то взорвалось, и запах озона растёкся на языке. В ту же секунду шум в ушах стих, послышался хруст шагов. Чьи-то руки обхватили поперёк груди, развернули, ощупывая лихорадочно и жадно:

— Что? Ранен? Локи, что?

Запах озона был таким родным. Локи судорожно вздохнул, уткнувшись во что-то жёсткое. По щеке мазнула ткань. На ней был другой запах — позабытый напрочь, из того сна, где таились женский голос и нежные руки. «Ты наш сын». Но сон оказался ложью.

— Нет! — закричал Локи и рванулся прочь в беспамятстве, раздирая колени и руки о ледяной наст, на четвереньках, пытаясь подняться... Но земля вздыбилась под ногами. Боль вгрызлась в виски.

Его схватили, профессионально и ловко. Спеленали полами собственной рубахи, прижали руки к телу — не шевельнуться. Сквозь дрожащие ресницы Локи увидел слишком бледное, непривычно белёсое небо — и золотисто-русые волосы над собой.

— Нет, пожалуйста, — простонал он, обмякая.

— Ш-ш, всё в порядке. Я нашёл тебя, брат мой, я наконец-то нашёл тебя. Отец ждёт тебя. Он исцелит тебя, и мать поможет. Брат. Брат, ты слышишь меня?

«У меня нет брата».

Локи попытался вытолкнуть эти слова, но не смог. Тяжёлая и горячая ладонь легла ему на лоб — тело прошибло жаром, как от огня. Локи забился, вырываясь — слишком жарко, слишком больно, до горячих искр перед глазами.

— Брат, что с тобой? Брат! Проклятье!

Ледяной порыв ударил в лицо, а через миг сильный удар впечатал его в снег. Запах металла, кожи и озона накрыл волной; Локи закашлялся, придавленный тяжёлым телом.

— Мой король! — высокий крик хлестнул по нервам. — Я пришла за тобой!

— Чёрта с два, сучка, — прохрипели над ухом. — Он мой брат.

Дыхание опалило шею. Локи передёрнулся от колких мурашек. Он кожей ощущал биение чужого сердца — гулкое и тяжёлое под бронёй. «Брат». Это было ложью. Ложью с самого рождения. Локи рванулся прочь точным броском, сбивая с себя чужака и скатываясь по снегу.

— Что... Локи! — тревожный рык за спиной.

Локи поднялся, сжимая кулаки. Привычно ледяная мгла посекла щёки, и стало легче дышать. Жгучий осколок в груди утихал, застывая с каждой минутой. Локи распахнул глаза: королева парила в вихре метели, а чужак уклонялся от снежных зарядов. Молнии полыхали повсюду. Красный плащ превратился в мочалку. Чужак немо что-то кричал; метель забивала глаза и рот. Королева крутанулась вокруг, как смерч, и плотный заряд вышиб молот из руки. Чужак рухнул на колени.

Локи, как зачарованный, ухватился за шершавую сосну. Снег вихрился кругом, обтекая его посиневшие руки, стекая с чёрных рукавов.

Кудри чужака обратились в сосульки. Локи вдавил ногти в ладонь: это было неправильно. Волосы должны быть мягкие, свободно виться по ветру... Чужак слепо шарил вокруг, отплёвываясь и пытаясь подняться. Молот влетел ему в ладонь. Чужак вскинул его в грозном замахе. Локи вздрогнул, как от пощёчины. Этот жест отозвался глубоко внутри, нервным уколом: торжество, восхищение, бешенство. Ревность. Восторг. Что-то кольнуло под сердцем — горячо и остро. Локи качнулся вперёд.

Королева захохотала. Она раскинула руки, и белое кружево взметнулось вокруг. Разряды полыхнули на короне — голубой смертоносный нимб. Чужак послал молот прямо с колен — и королева откинула голову, хохоча пуще. Молот отскочил, не коснувшись, схваченный сеткой синих разрядов. И ринулся обратно. Миг — чужака опрокинуло навзничь. Метель укрыла его гладким саваном — просто бугор на земле.

Неподвижный.

Замёрзший. Этого быть не могло. Неправильно, не так, Тор всегда был горячим, как пламя. Огненно-красный и кудрявый...

Тор?

Брат.

Дыхание вышибло, боль пронзила внутренности, снизу вверх, до сердца; взорвалась в груди. Перед глазами заплясали пятна: цветные, яркие, живые... Тор. Золото шпилей Асгарда. Величавая мать в длинном платье. Тепло её рук на щеках... Локи захрипел и рванулся, падая в снег, обдирая ногти в попытке раскопать сугроб. Тот застыл намертво, как мрамор. Нет, нет, только не это.

— Оставь! Мой король, с ним покончено, идём домой. Ты только мой, о король, ты толь...

Локи ударил не глядя. Выбросил руку на голос — раскрытой ладонью вверх. Весь свой внутренний жар, всю боль он вложил в эту магию. Воздух полыхнул золотом — ослепил, как взрыв. Голос королевы прервался вскриком. Метель рухнула наземь и стихла — как не бывало. Выжженный до прозрачности воздух запах озоном.

Локи поднял голову: склоны гор отливали зеленью на солнце. Редкие сосны пламенели рыжиной, а там, где парила в центре бури королева, на снегу осталась горстка зеркальных осколков.

От тишины зазвенело в ушах. Локи яростно всадил кулак в ледяной бугор, но лишь ободрал костяшки до крови.

— Тварь, — прошипел Локи сквозь зубы. — Тварь, сука ледяная, и я... будь я проклят!

Он вскочил на ноги. В груди осталась лишь тупая боль — уставшая, безнадёжная. Снег сиял нестерпимо; это место вызывало зуд в ступнях — бежать, и подальше. Ярость подкатила к горлу. Локи пнул сугроб раз, другой. Через секунду он бесновался, измочаливая неприступную могилу Тора. Его брата, чтоб ему пусто было.

Локи запрокинул голову и закричал в слепяще-яркое небо:

— Бра-а-ат! Бра-ат! Брат...

Золотистые искры взметнулись вокруг, но небо не дрогнуло.

«Бра-ат», — отозвалось эхо.

«А-ат...»

В лёгких кончился воздух. Локи рухнул на колени, опустив руки: он проиграл белому безмолвию. Проиграл холоду, пустоте и одиночеству — и больше никогда не согреется, потому что не сумел растопить единственного человека, который грел его одним лишь взглядом.

Теперь Локи вспомнил: у него были разноцветные глаза. Голубой и карий. Сын своего отца, вечный соперник, прямодушный, грубый, безбашенный... верный, как никто. Брат.

Локи прикрыл веки, вспоминая. Что-то горячее обожгло щёки и скатилось — слёзы? Какая чушь.

Сугроб под ногами дрогнул. Раздался треск. Локи разлепил ресницы, не веря: трещины расходились зигзагами, как молнии, из-под его колен повсюду. Сердце заколотилось в рёбра. Не помня себя, Локи бросился вперёд, разрывая лёд голыми руками, призывая истосковавшуюся по теплу магию — золотое с прозеленью свечение впитывалось в трещины. Озверев, Локи вонзил в раскол распрямлённые пальцы — и холм взорвался. Куски льда полоснули по лицу. Локи отшатнулся инстинктивно, но сразу метнулся обратно — и лихорадочно приник к белой до синевы коже Тора щекой, согревая дыханием. Хрусткие волосы сминались под пальцами.

— Брат, очнись. Ну же, — Локи упал сверху, накрывая своим телом.

Его собственная кожа теплела на глазах, синева исчезала. Окружающий холод тут же пробрался под тонкую одежду, но Локи было плевать. Под руку попались обрывки красного плаща, Локи зачем-то потянул его — прикрыть Тора, согреть... Согреть.

— Брат, — он затряс его за плечи. Голова безвольно мотнулась. — Проклятье! Не действует. Магия на тебя, сукин сын, не действует.

Он заозирался, но нигде не нашлось ничего, похожего на укрытие, а развести огонь из ничего Локи не мог. Оставалось одно. Коченеющими пальцами он содрал с Тора металлическую броню, разодрал его рубаху — а затем и свою, обнажив живот и грудь. И лёг сверху, кожа к коже, так плотно, как мог. Прижался губами к жилке на шее — бьётся? Не понять. Локи затих, чувствуя сквозь морозный запах знакомый аромат брата. Совсем как в детстве.

В звенящей тугой тишине показалось, что это сердце Тора бьётся часто и гулко — но нет. Локи подался ещё ближе, отчаянно ища выход. Они замёрзнут здесь оба, если он не придумает решение.

«Думай, ты же всегда выкручиваешься». Но мёртвый холод под губами, под руками замораживал мысли. Тор не двигался и, казалось, не дышал — но Локи не верил. Ему чудилось упрямое, медленное биение крови в теле брата — биение надежды.

— Попробуй только сдохнуть, — прошипел Локи.

Подполз выше. Небритая щетина кололась, как ледяные иглы.

— Сдохни мне только, сукин сын, — выдохнул Локи прямо в неподвижные губы и, не осознавая, зачем, приник к ним поцелуем — чтобы тут же подскочить от резкого хрипа.

Тор выгнулся под ним, загребая руками снег. Закашлялся, ворочаясь и сотрясаясь; Локи забыл, как дышать.

— Тор? — он приподнялся на локтях.

Светлые глаза распахнулись медленно. На ресницах повисли капли.

— Брат, — сипло выдохнул родной голос.

— Ублюдок, — зарычал Локи и скатился прочь, кутаясь в разодранную одежду. — Живой ублюдок. Вставай, отец, небось, заждался тебя.

Он отвернулся, чтобы не видеть недоумения и насмешки во взгляде Тора. И замер, когда железная хватка сомкнулась на запястье.

— Мы идём домой вместе, брат мой. Отец ждёт тебя. Именно эти слова он просил передать, если ты откажешься возвращаться.

Локи опустил глаза: бледная, с сеткой выпуклых вен ладонь цепко держалась за него. А ведь тогда, на мосту, его не держал никто...

— Мы не потеряем тебя снова, — слова в ответ на его мысли прохрипел Тор. — Брат мой, прошу тебя, вернись.

Что-то остро кольнуло в груди и растаяло без следа. Ноющая боль ушла. Локи протянул руку — медленно, очень медленно — и накрыл ею пальцы Тора, осторожно, словно боясь обжечься. Но ничего не случилось. Лишь раздался вздох за спиной — отрывистый, полный надежды. Да ещё ладонь Тора оказалась тёплой, такой тёплой, что вверх по руке побежала кровь, согревая Локи от макушки до пят...

Тепло, которого он так жаждал. От которого отказался навсегда, выбрав белое безмолвие — чтобы забыть о боли.

Но Тор держал его за руку. И боль почему-то не возвращалась. Локи закрыл глаза и аккуратно, по одному, отцепил пальцы Тора от своего запястья — а потом переплёл со своими. И улыбнулся, не поднимая ресниц, ощутив сильную хватку — не вырваться.

Он мог бы.

Но, кажется, больше не хотел.

— Я пойду с тобой... брат, — сказал Локи. И быстро облизнулся, стирая слово в губ. Но оно прозвучало, рассыпалось в воздухе, засверкало на солнце. Вспышка ударила по зажмуренным векам — Локи распахнул глаза.

Тор хлопнул его по спине.

— Всегда знал, что ты завидуешь костюму! — он подёргал разодранную рубаху. — Хочешь, подарю такой плащ?

— Придурок, — фыркнул Локи. — Кстати, тессеракта при мне нет. Я всё ещё нужен отцу?

— Сам придурок, — нежно сказал Тор. — Тессеракт сопрём позже. Вместе, если захочешь.

— Вот ещё, — скривился Локи.

Ему было тепло и не хотелось шевелиться. Тор рассмеялся. Его смех превращался в блеск солнца, и Локи смотрел, как тают в нём зеркальные осколки на снегу. Миг — сверкнуло слово «вечность» и пропало. Осталась безмятежная белизна, чистая, как небо над горами.

Локи понимал, что королева бессмертна, но больше не вернётся.

Не вернётся, потому что он предал её. Предал жестокое, прекрасное и бесконечно одинокое существо, так похожее на него самого... Или нет? Они оба хотели иметь что-то для себя, что-то самое лучшее, драгоценное, настоящее. Иметь только для себя. Готовы сражаться за бесценную игрушку, разносить в пыль скалы, города и людские сердца. Жалость? Это не про них.

Про них — это алчность, если она бывает избирательной. Слепящая алчность и жажда обладания — до дрожи, до искр в глазах. Королева и её безжалостный король: они могли убивать, разрушать, крошить и уходить с улыбкой на губах, получив удовольствие от того, что пожелали.

Локи передёрнулся, вспомнив вмёрзший в лёд корабль, беспомощный и хрупкий, как яичная скорлупа в пальцах. Вот он шёл гордо и властно, тараня белую пустыню, а вот — замерзает покинутый и раздавленный льдами. Просто потому, что королеве понравился оранжевый цвет. Он оживлял снежную гладь, как блик солнца в торосах.

Когда краска облезнет и потускнеет, королева поднимет бурю, и корабль сгинет в волнах, не тревожа своим уродством идеально белой пустыни.

Локи выжил в тисках бури, потому что брат его защитил. Но теперь… Он опустил глаза, изучая клочья чёрной ткани и расцарапанную, багровую кожу.

Если игрушка ломалась, то теряла ценность. Королева им восхищалась. Она каждую секунду сияла восторгом, прикасаясь к блестящему принцу. Даже прощала ему ночные кошмары, потому что Локи звал кого-то чужого, но искал утешения в её руках. И королева следила за тем, чтобы он делал это красиво.

Но он сломался. Погас. Замарался в крови и слезах, растаял, разбился, как смёрзшийся ком земли, — прекрасный и цельный в узорчатом панцире льда, но уродливый в тёплых пальцах.

Проклятый Тор, который его согрел. Заставил изваляться в грязи. Растопил бессмертную чистоту льда, безмолвного покоя, в котором в кои-то веки не нужно было думать, а значит — страдать.

Королева не хотела страдать. Ей ни к чему: её красота всегда при ней. Она не пачкала руки о чью-то истерзанную страсть. Когда-то давно она выбрала покой раз и навсегда и не подбирает сломанные игрушки.

Она ушла — потому что ценит лишь красоту. Локи сглотнул горечь на языке. Он всё бы отдал, чтобы вернуться во дворец, снова заглянуть в светлые и яркие, как лёд на солнце, глаза. Расправить плечи, купаясь в восхищённом взгляде, подхватить королеву за холодную талию и закружить в искристом вальсе, слушая стук каблуков на мерцающем полу.

Он бы всё отдал, чтобы вернуться туда. Всё, кроме Тора.

Горячая, злая дрожь пронзила тело от макушки до пяток.

— Брат? — Тор осторожно положил свободную руку ему на плечо.

Осторожно, но весомо, готовый в любую минуту схватить, удержать, бросить наземь... и придавить собой, укрывая от новой напасти. Локи медленно выдохнул через нос, унимая озноб.

Он ненавидел Тора. Он до темноты в глазах хотел обернуться и прямо сейчас обнять его. Так крепко, чтобы кости затрещали. Чтобы потеряться: чей пульс колотится под рёбрами, пульсирует в пальцах. Ощутить на спине твёрдые, жаркие ладони — как печать на теле. Как обещание, которому хочется верить.

Локи конвульсивно дёрнулся, вывернулся из-под руки Тора. Но тот, отступив, лишь крепче стиснул его за руку.

— Обнимемся? — спросил он.

— Ни за что, — отозвался Локи.

Минуту они смотрели друг на друга, а потом вскочили на ноги. Переплетённые пальцы горели от жара.

— Три, четыре, — Тор залихватски подмигнул. Локи набрал воздуха в грудь.

— Мо-ост! — завопили они одновременно.

Столб света рухнул сверху. Когда он подхватил их, Локи подумал, что не только Тор — неисправимый придурок. Потому что хватку они не расцепили, и теперь придётся вправлять вывих. Но, может, это сделает мама.

— Привет, Стража, — пропел Локи, отряхиваясь свободной рукой. Ошмётки рубахи свисали с плеч. — Нет, мы не трахались, мы сражались. И нет, не друг с другом. Мы за новый опыт, правда, брат?

Тор по-мальчишески хихикнул и подмигнул одним глазом. Голубым, как небо Асгарда. Локи улыбнулся: его место всегда было здесь, и теперь он знал, как поверить в это.