Снежные медведи (джен)

Шерсть вокруг раны на боку у медведицы слиплась от крови. Ее дыхание вырывалось из ноздрей прерывистыми клубками пара, а глаза блестели от страха.

«Тише, красавица». Келегорм подходил к ней спереди, не спеша, перенося свой вес на невредимую ногу. Его кровь бурлила от внезапной атаки; его руки подрагивали, и он сглотнул, осознавая даже слишком хорошо, на что способны эти когти и зубы. «Тише-тише. Прости меня».

Медведица заворчала и бросилась вперед. Келегорм отпрянул, зашипев от толкнувшейся под ребрами боли, — но медведица пошатнулась и рухнула в снег. Сухая, как пудра, тонкая серебристая пыль взметнулась вверх, а следом осела на ее шерсти, точно иней. Пронзительный вой смешался с предупреждающим рыком, когда Келегорм попытался приблизиться вновь.

«Я не желаю тебе зла».

Зимняя тишь в лесу цеплялась за ветви деревьев. Пустота уснувшего мира поражала — и пьянила, как крепкое зимнее вино. Ему стоило бы быть осторожнее; он знал, что в этой части гор есть медвежьи берлоги, и что самки ринутся защищать детенышей от любой возможной угрозы. Ему повезло отделаться вывихнутой лодыжкой и синяками — но от медведицы счастье отвернулось. Древко его копья глубоко вонзилось ей в бок, вогнанное туда в отчаянном жесте самозащиты. Это спасло ему жизнь — и, вероятно, стоило медведице ее собственной.

Келегорм мягко потянулся разумом, ища ее душу. Вот оно — тепло и чувство голода, колкость сосновых игл, плеск реки по весне: угасающее.

«Ай, красавица. Прости меня».

Он вновь сделал несколько крадущихся шагов ближе, и на сей раз медведица не воспротивилась.

Келегорм сидел с ней, пока не зашло солнце. Он не делал попытки извлечь древко; так он лишь причинил бы медведице больше боли, а кроме этого не оставалось ничего еще — только ждать. Он улавливал резкую нотку сырого мяса в ее дыхании, ощущал его на своей коже теплым, равномерным пыхтением, совсем как у Хуана, глядел, как ерошится мех медведицы, как вздымаются ее бока. Не в первый раз он смотрел, как умирает зверь, как и не впервые убивал одного из них в бою, но его все равно накрыло стыдом, словно древесной тенью. Где-то в берлоге, глубоко в горах, выводок медвежат будет плакать по своей матери — и пище, которой им никто больше не принесет.

Небо потемнело до фиолетового, и звезды засверкали на нем ярко, как сталь, когда медведица испустила последний вздох. Келегорм поднялся на ноги, вновь поморщившись от боли в груди. Лодыжка не выдерживала его вес. «Бездна». Он захромал к поваленному дереву и коснулся мысленной нити, связывающей его с братом.

«Курво?»

Куруфин отозвался мгновенно.

«Где ты? Что случилось?»

Он дал брату взглянуть сквозь собственные глаза, показывая место сражения с медведицей, ее окровавленный труп, темно-синие сумерки и сосны, засыпанные снегом.

«Я не могу спуститься. Ни этой ночью, ни, возможно, еще несколько следующих».

Куруфин выругался.

«Беспечный, безрассудный, легкомысленный дурак! Ты должен был держаться в предгорьях. Что, во имя гниющей задницы Намо, понесло тебя сюда?»

Вопреки самому себе, Келегорм улыбнулся.

«Был чудесный день. Я заходил в горы всё выше и выше...»

«...и напоролся на медведя». Ярость брата была почти осязаемой. «Ты ранен?»

«Слегка».

Следующий вопрос Куруфина звучал более настойчиво: «Можешь найти укрытие?»

«Придется». Келегорм направил по нити связи обнадеживающее ласковое касание. «Не беспокойся, мой дорогой. Здесь наверху много пещер — или хотя бы пустых стволов. Я не пропаду».

Судя по всему, Куруфина это не слишком-то успокоило.

«Ну хорошо. Только обещай, что не потревожишь еще каких-нибудь медведей».

«Постараюсь».

Он погрузился мыслью в прощальную ласку Куруфина, а затем сцепил зубы и прихромал к боку медведицы. Он вытащил копье целиком — оно еще не успело примерзнуть к плоти. В воздухе пахло льдом и металлом. Снега должно было высыпать еще больше — но прежде, чем направиться на поиски укрытия, Келегорм прижался лбом ко лбу медведицы и прикрыл глаза.

«Покойся с миром, дочь гор», — прошептал он.

Дыхание, подобное звездному свету, прошелестело в воздухе. Келегорм, ошеломленный, поднял голову и обнаружил, что смотрит прямо в морду огромного серебристого медведя. Она — ибо то была определенно самка — казалась больше, чем создание, убитое им; ее спина была прямой и изящной, а морда — длиннее, чем у бурых медведей с гор. Ее глаза были как лунные камни; шерсть — словно стекло, превращенное в шелк. Сквозь ее фигуру Келегорм смутно различал очертания деревьев, а она созерцала его с выражением кроткого любопытства.

— Кто ты?

Видение, по всей видимости, не собиралось вредить ему; напротив, ее присутствие наполняло Келегорма умиротворением, чувством освежающим и успокаивающим, словно льдышка, положенная на синяк.

Призрачная медведица улыбнулась.

Холодок пробежал у Келегорма по спине — как может она улыбаться? что она вообще такое? — а следом она повернулась и побрела обратно к горному перевалу.

Мгновение-другое он просто стоял и смотрел. Медведица-дух прошла сквозь деревья, как будто их просто не было на ее пути. Спустя несколько мгновений она обернулась к нему, склонила голову на бок и смерила его взглядом. «И что же дальше?» — словно бы говорила она.

Пользуясь тупым концом копья, как опорой, Келегорм захромал по снегу вслед за призраком. Он тщательно прислушивался, следя, нет ли поблизости других медведиц-матерей в бешенстве, но не услышал и не почувствовал ничего опаснее куропатки.

Призрачная медведица подвела его ко входу в пещеру — по виду не больше, чем трещине в скале, — и внезапно исчезла.

«Примерещится же такое». От боли в лодыжке начинала кружиться голова, а ноющие ребра мешали дышать как следует. И все же, по меньшей мере, он отыскал укрытие, и если предположить, что внутри не прячется что-нибудь, эту ночь он проведет в относительной безопасности. Осторожно он протиснулся сквозь щель, удовлетворенно отметив, что пещера значительно расширялась внутри, и мысленно потянулся вперед — проверить, не притаилось ли в тенях нечто живое...

Из глубины пещеры донесся потусторонний хор жалобных всхрапов. Келегорм пригнулся, готовый защищаться, — но сопение и фырчание не походили на звуки, издаваемые свирепым зверем. Когда он пробрался чуть дальше и глаза его привыкли к темноте, он разглядел три маленькие фигурки, растянувшиеся на полу, на подкладке из лиственного мусора, с мордочками, как у поросят, и колючим черным мехом, точно у кошек, населявших кухни в крепости Аглона. У них были плоские лапы с изогнутыми когтями и круглые уши, плотно прижатые к головам.

«Медвежата». Он почти рассмеялся — и подумал о серебристом видении, показавшем ему дорогу к этой пещере. «Ты привела меня к ее детенышам?..»

Он опустился на колени, обернув руку плащом, и ощупал каждого по очереди, чтобы получить представление о их размере и весе. Детенышам не исполнилось еще и трех месяцев; они, должно быть, достаточно уже подросли, чтобы пробовать твердую пищу, но не были совсем отлучены от груди — и им понадобится есть каждые несколько часов.

Келегорм вздохнул и огляделся. Плотные хлопья снега падали с неба. Он не мог охотиться в такой обстановке, особенно с поврежденной ногой, но у него оставалась парочка кроликов, добытых чуть раньше сегодня и привязанных к заплечному мешку. Пока что придется обойтись этим. Возможно, если он мелко порубит мясо, чтобы вышла своего рода густая кашица, медвежата смогут это есть.

Принявшись свежевать кроликов, Келегорм вновь потянулся разумом к Куруфину.

«Я в порядке», — быстро передал он, чувствуя беспокойство брата. — «Но я еще какое-то время пробуду здесь». — Он разделил с Куруфином образ медвежат. — «Я не могу их бросить».

«Ну конечно же». — Мысленный голос Куруфина звучал одновременно сердито и весело. — «Будь осторожен, брат. Увидимся, когда сойдет снег».