Примирение (джен)

— Почему его так долго нет? Агарис ведь совсем близко. И поручение было пустяковое. Корделия? Корделия! — тонкая старческая шея, исчерканная морщинами, глаза… теперь они кажутся почти голубыми, словно время выполоскало из них опасную синеву.

— Наверное, что-то задержало его в пути. Осенние ветра переменчивы, отец.

… Поначалу это казалось ей просто блажью стареющего соберано, небольшим помутнением рассудка — конечно же, проходящим — в конце концов, ему пришлось нелегко, тяжелее всех прочих, уговаривала она себя. И вправду, отец тут же опоминался, рассеянно бросал: «Ах да, конечно, должно быть, я спутал его с кем-то», но странная забывчивость находила на него всё чаще. «Помнишь, он выехал рано утром, я ещё дал ему с собой шкатулку, ты помнишь? Что, если грабители позарились на кинжал и перстень? Но нет, на него не могли напасть, у Ричарда был отличный эскорт». «Да, разумеется, — соглашалась она, рождённая намного позже того, как герцог Окделл сгинул где-то в родных скалах. — Быть может, батюшка, он ожидает аудиенции у Эсперадора? Или же маркиз Эр-При медлит с ответом?»

О, за эти месяцы она изобрела множество уловок, чтобы отвлечь отца.

Корделия Алва уже не могла в точности сказать, когда это началось. Когда отец начал ждать Окделла. Нет, куда там — он звал клятвопреступника Диконом, рассуждал о том, как много опасностей подстерегает в пути юную неокрепшую душу. «Кстати, когда вы встретитесь… — в такие минуты ей становилось не по себе от его взгляда, порой безмятежного, словно летнее море, порой по-старчески невидящего, беспомощного, тревожного, словно отец смотрел сквозь неё и видел там, у стены или в дверном проёме что-то, вернее, кого-то, кого здесь не было и быть не могло. — Так вот: когда вы встретитесь, Корделия, присмотрись к нему. Да, подчас он бывает глупым, вздорным — но я уверен, он мог бы тебе подойти».

Отец сватал её за покойника. С тем, что стареющий соберано отчего-то вообразил себе трижды предавшего оруженосца невинным, хотя и строптивым юношей, она давно смирилась. Даже попыталась рассмеяться, устраивая отца поудобнее в кресле у окна: отсюда прекрасно просматривались входившие в порт корабли. Вот уже почти полгода он покидал свой наблюдательный пост лишь для того, чтобы отправиться спать.

В свои двадцать Корделия — младшая из дочерей герцога Алвы — всё ещё была не замужем. То, что делает красавцем мужчину, не всегда становится залогом неотразимости его дочери. К тому же она знала, что десятки семей в Талиге или иных землях почтут за честь, если кому-то из их наследников посчастливится повести к алтарю герцогиню Алва. Некуда торопиться. Тем более что сейчас ее долг — присматривать за отцом.

— Знаешь, он… — улыбка на отрешённом лице старого герцога казалась почти детской, — он такой взбалмошный, дерзкий, а вот спорить побаивается. Вообще боится меня, дурачок надорский. Корделия? Корделия! Отчего он не пишет? Говоришь, его задержали дела? Отчего тогда не пишет?!

* * *

— Ты пойми, — объяснял ей дядя Миль в один из кратких наездов из Олларии, — тот, кто прошёл Лабиринт и выбрался наружу, уже никогда не станет прежним. Конечно, мы все уже старики, но я никогда не подумал бы, что именно Рокэ… Видишь, как всё вышло… Как Родриго, справляется?

— Отец даже не спрашивает о нём! Говорит, раз замок не осаждают голодные озверевшие толпы, значит, его наследник на своём месте. Отец говорит только об Окделле. И ждёт корабль!

… Когда с гор дует ветер, он волнуется, что мальчик продрогнет в дороге. Пытается звать Кончиту или Хуана, чтобы они поскорее растопили камин в комнатах его оруженосца и подогрели вина.

— Постой, но ведь Хуан и Кончита…

— Да, дядя Миль! Они умерли от лихорадки два года назад, ещё когда мы были в Олларии! Отец будто живет среди мёртвых.

— И ждёт, когда корабль из Агариса доставит к нему еще одного мертвеца… — дядя Миль хмурится и продолжает спустя некоторое время, когда вина в его бокале остается всего на один глоток. — Мы все ошибаемся в жизни, Корделия. Да, все. И за это рано или поздно приходится расплачиваться. Твой отец тоже в это верил. Только отчего Создатель или кто там есть на самом деле предпочитает получить свою плату тогда, когда мы стары и немощны? И рады бы огрызнуться — а зубов-то и нет… Надо же, Корделией тебя назвал. А ведь всегда твердил, что терпеть не может Дидериха.

— Но дядя Миль! Рич… Клятвопреступник был отвратительным человеком! Убийцей!

— Да нет, просто молодой дурачок. Наивный, пылкий, доверчивый. Спорщик — вот прямо как ты сейчас. Сам не знаю, как его угораздило. Ты знаешь что… не сиди целыми днями с отцом. Ты молодая девушка, должна думать о кавалерах и нарядах.

— Я должна быть при нём, — упрямилась она.

И тогда она рассказала ему про свой план — совсем простой и в то же время опасный — вдруг Рокэ заподозрит обман? Хотя в старости зрение стало подводить его — почерк должен быть похожим, только и всего.

— Хочешь написать ему письмо от имени мёртвого Окделла? — насмешливо уточнил Савиньяк, и трудно было догадаться, одобряет ли он ее затею.

— Да. Пусть отец уже успокоится и перестанет ждать.

— И что будешь писать?

— Я… Я подумала… Можно ведь сказать, что Эсперадор передал Ричарду тайное послание в Гайифу. И тот должен оставаться при императорском дворе, пока не дождётся ответа.

— О том, что никакого Эсперадора в Агарисе уже сорок лет как нет, Рокэ тоже не помнит?

— Нет.

— Хорошо. А почерк?

— У отца в шкатулке я видела какую-то старую записку и там инициалы: Р.О. Я попробую, да, дядя Миль? Пусть отец хотя бы на год забудет об Окделле.

— Что ж, попытайся, — задумчиво вздохнул Савиньяк. — Только запомни: Дик называл твоего отца «эр Рокэ». Рокэ смеялся, ругался, но отучить так и не смог. Начни письмо так же — он скорее поверит.

* * *

Быть может, она так никогда и не решилась бы воплотить свой план, если бы отец вновь не завёл разговор о кольце и шкатулке.

«Он же дал вам яд! — негодовала она. — Он собирался вас отравить!»

Об этой истории она тоже узнала от дяди Миля. В глазах старого герцога мелькнула тревога — и она поняла: он помнит, но он не хочет знать.

«Быть может, мальчик опасается вернуться? Думает, я сержусь? Его заставили, он был слишком чист для этого… Напиши ему! Да, Корделия, напиши! Скажи, я не держу зла».

Он прижал пальцы к глазам — такие тонкие, изящные, не обезображенные возрастом:

— Так легко написать на чистой странице самые дрянные слова, так легко… Видишь? — Он потянул к себе со стола фигурку игрушечного рыцаря, пристроил ее на подлокотник кресла. — Маленький мальчик скачет на лошадке… Он едет в столицу из далекого Надора, чтобы стать героем. И не возвращается. Почему он не возвращается, Корделия?

Фигурка выпала из его ослабших пальцев и скатилась на ковер.

— Я напишу ему. Обещаю, батюшка.

И пути назад больше не было. У Корделии неплохо выходило подражать чужой манере , но зная о том, как недоверчив порой бывает отец, она старалась несколько вечеров. И следовало тщательно рассчитать дни: ответ издалека не мог достигнуть Алвасете раньше, чем через два месяца. Дядя Миль, вступивший с ней в сговор, ухитрился снабдить послание настоящими гайифскими печатями. И всё же Корделия едва могла унять дрожь, передавая батюшке «ответ» от мёртвого Повелителя Скал.

Но страхи оказались напрасными: отец читал, улыбался, перечитывал вновь… «Эр Рокэ, надо же, эр Рокэ… никак не выбью эту дурь у него из головы… Сколько он еще будет болтаться в этой Паоне? Позабудет все, чему я его научил… Корделия? Корделия! Кто будет с ним фехтовать? Я уже слишком стар…»

— Что вы, батюшка, вы и сейчас первая шпага Талига, — весело подхватила она, всё ещё не веря, что ее уловка удалась.

— Ну уж, первая шпага…

Отец поднял на нее глаза: впервые за долгие месяцы в них не было безумия.

* * *

В один из весенних дней, вскоре после празднования дня Святой Октавии — соберано сам присутствовал на службе, его недуг словно приутих, затаился, и Корделия уже почти уверовала, что их с дядей Милем маленькая хитрость дала свои плоды — отец позвал её в свой кабинет.

— Вели седлать Моро, я сам его встречу. Он вот-вот будет, я знаю, — он говорил так, будто командовал на плацу.

У неё на миг перехватило дыхание: Рокэ Алва собрался выехать навстречу мёртвому герцогу на мёртвом коне. И всё же она не готова была сдаваться до самого конца.

— Но… Вы же сами сказали мне, батюшка, что Ричард послан в Паону и вряд ли будет раньше следующей зимы.

— Мало ли, что он пишет. Планы меняются, Корделия. Планы меняются. Видишь вон тот корабль, что сейчас заходит в порт?

Она выглянула в окно: на горизонте не было ни единого паруса; только несколько рыбацких лодок бороздили прибрежные воды, гоняясь за мелкой рыбёшкой.

— Он там. Я знаю, не спорь, — отец легко встал со своего кресла, как будто не было этих долгих месяцев безумия и болезни, и Корделия низко склонила голову, чтобы он не заметил блеснувшие в её глазах слезы.

Рокэ Алва, прямой и статный, как в былые времена, такой, каким Корделия помнила его только по парадным портретам, шагнул через порог, в перекрестье света и тени, и упал, чтобы больше уже не подняться. А через несколько минут колокольный звон возвестил всему Алвасете, что отныне у них новый соберано — новости в городе распространялись быстро.

* * *

Она почти не плакала на похоронах. Родриго, поддерживающий ее под локоть, был скорбен и молчалив. Простое мраморное надгробие: только имя отца и две цифры. Большего никому и не надо — Корделия не сомневалась, что и спустя не один Круг никто в пределах Золотых Земель не посмеет забыть о том, кем был Рокэ Алва.

Они спускались сюда каждое утро, стояли, низко склонив головы, отдавая последний долг отцу, приносили цветы, которые тут же вяли в полумраке подземного склепа. И уходили: Родриго — править, она — тосковать в одиночестве.

Это произошло дней через десять после кончины старого герцога: служанка вбежала в её комнату чуть ли не на рассвете, и Корделия в первые минуты никак не могла разобрать, о чем же та толкует.

— Колдовство, дорита Корделия! Колдовство! — твердила та. — Поднимайтесь поскорее!

— Какое ещё колдовство? Где?

— Да там, в усыпальнице. Там, где батюшка ваш.

Колдовство? Там, где батюшка? Не прошло и нескольких минут — а Корделия уже сбегала по ступеням, ведущим к старинным гробницам. Впереди маячила широкая спина брата — значит, ему дали знать первому.

— Кто посмел? Кто? — гневно вопрошал молодой соберано, а хранитель родовой усыпальницы так трясся от страха, что никак не мог попасть ключом в замочную скважину. — Я сам, отойди!

Брат и сестра быстро шли вперёд мимо изваянных из камня древних герцогов и герцогинь, мирно почивавших на своих постаментах. Рыцари и прекрасные дамы Дома Ветра… Герцог Алонсо не жаловал ветхую пышность — и после его кончины всем Алва приходилось довольствоваться скромными плитами из белого мрамора. Соберано Алонсо, Рамон, Рубен, Карлос, соберано Алваро и Долорес…

— Быть такого не может! — факел в руке Родриго дрожал, где-то далеко позади боязливо семенил перепуганный хранитель. — Я не отдавал приказа! Ты мне веришь? Корделия? Веришь мне?

— Никакой скульптор не справится с такой работой за пару дней, — тихо отозвалась Корделия, всматриваясь в преобразившиеся очертания отцовской гробницы.

— Тогда кто?

— Сам камень. Ты можешь верить или нет: но эти фигуры — дело рук самого камня. Лита, Абвениев — я не знаю.

…Мальчишки порой бывают такими недогадливыми, даже когда их провозглашают соберано Кэналлоа.

Рокэ Алва, подобно своим древнейшим предкам, возлежал на широком ложе из камня. В ногах его был щит, голову венчала корона, а в перекрещённых руках он сжимал скипетр и диковинный то ли меч, то ли кинжал, украшенный самоцветами. Но самым удивительным было вовсе не это: на полу, примостившись в изножье, расположился мраморный юноша. Он беспечно улыбался, прижавшись затылком к постаменту, как будто вслушивался во что-то неизъяснимо приятное. И в каменных пальцах был зажат кубок — казалось, замечтавшийся мальчишка вот-вот его опрокинет.

Корделия вгляделась в мраморные черты: что ж, пожалуй, отец был прав — Ричард ей бы понравился.

— И что прикажешь с этим делать? — Родриго враз растерял всю свою властную решительность.

— Пусть всё будет как есть, — предложила она. — Идём, мне кажется, получилось красиво.

В конце концов отец всё же получил то, чего желал. И лучшее, что они могли сделать — это оставить их одних. Эра и его оруженосца.