Артефакт (джен)

Костер почти догорел. Изредка в нём вспыхивало яркое пламя и взлетал опалёнными мотыльками к небу сноп искорок, но это случалось все реже и реже. Оксана поёжилась и сильнее натянула на плечи куртку — холодало. Нужно было идти в палатку, укладываться спать. Завтра будет долгий переход. Но спать не хотелось совершенно. В голове, как искорки в костре, вспыхивали воспоминания о детстве.

Сколько она себя помнила, она хотела стать археологом. Сначала родители и их друзья просто посмеивались над её утверждениями, что она будет искать и найдёт самого большого из динозавров. Потом пытались объяснить, что археолог — это далеко не всегда романтика и удача. Это работа в жутких условиях жары, холода и под дождём, сон в палатках, и много, очень много бумажной работы. Потом, когда она уже подала документы в археологический, мама только вздыхала, а отец махнул рукой: вот пусть попадёт в первую настоящую экспедицию и тогда, мол, поговорим. И только её дядя Остап, мамин брат, всегда поддерживал её и никогда не отговаривал. Может, все дело в том, что он и сам был археологом? Он привозил маленькой Ксанке сувениры, рассказывал захватывающие истории о своих путешествиях и находках. Дядя приезжал редко, но каждый его приезд Оксана помнила, как сейчас.

Он пропал в одной из экспедиций как раз в этих местах, где сейчас разбили лагерь и они — группа исследователей, пытавшихся изучить курганы на Полтавщине. Было что-то странное в этих курганах. Они никак не могли точно определить ни их возраст, ни каким именно племенам они принадлежали. Только и было понятно, что это Скифы.

Сегодня они проделали огромную работу: не только рыли и сеяли, но и описывали множество осколков, останков, украшений. Даже несколько нетронутых артефактов нашлось, что совсем уж редкость для таких раскопок.

И вроде бы все шло к тому, чтобы радоваться и спокойно отдыхать, но...

Это "но" как раз и не давало ей покоя. Слишком много вопросов крутилось в голове. Куда мог пропасть дядя? Их команда была здесь впервые, но все они опытные археологи и вообще, путешественники. А тут хоть и много леса, но он — не тайга и не джунгли, да и села расположены относительно недалеко друг от друга. Вполне можно поплутать, да и выйти к людям. Но вот уже десять лет как от него нет весточки. Тогда его ещё искали, но полиция прочесала лес, волонтёры прочесали его дважды после полиции. И ничего, даже следов. Не мог же он испариться?

— Не спится? — руководитель их экспедиции, старый друг семьи и её дяди, Степан Иванович, тяжело опустился рядом с ней на каремат и вздохнул. — Слишком много впечатлений?

Ксана пожала плечами.

— Да не то чтобы... Просто... мысли.

Они помолчали.

— Я все время вспоминаю дядю Остапа. Все думаю, что могло тогда произойти? Куда он мог деться? — призналась наконец девушка, жалобно глядя на руководителя.

Степан Иванович вздохнул. Он, конечно, готовился к этому разговору, но собирался провести его не после тяжёлого дня, среди ночи и у костра, где в любой момент им могли помешать. Или подслушать. Но что-то подсказывало ему, что время пришло.

— Понимаешь, Оксана, дядя твой, он не то чтобы пропал...

Она вскинулась, обернулась к нему, вглядываясь в глаза.

— Только давай тихо, ладно? Без бабьих охов и слёз. Нам не нужно, чтобы нас услышали, и хоть я почти уверен, что все дрыхнут без задних ног, но все же...

— Вы хотите сказать, что знаете, где он? — шёпотом спросила Ксанка.

Степан Иванович кивнул. Она шатнулась к нему, уже готовясь задать главный вопрос, но он удержал её, приложив палец к губам.

— Давай все по порядку. Я тебе все рассказываю, а уж потом ты задаёшь мне свои вопросы. Договорились?

— Но...

— Договорились? — Строже спросил он и Оксана тут же закивала. — Тогда слушай внимательно.

* * *

Когда-то, ещё будучи студентами-первокурсниками, мы, как практиканты, попали в одну небольшую, но очень интересную экспедицию. Наш профессор, старый и опытный полевик, здорово помотал нас по Украине и Казахстану, но, где бы он не останавливался, мы всегда находили много интересного. Он отлично знал историю, изучал места боев, походов, передвижений древних племён, и потому всегда прекрасно указывал, где именно нужно копать. Поговаривали, что его сам дьявол направляет. Но нас, студентов-комсомольцев, это только смешило, конечно.

Однажды, у костра, хлебнув лишнего, он рассказал нам, что ему помогает старый амулет, который достался ему при чрезвычайно странных обстоятельствах. Он даже показал нам его. Это была золотая бляшка в виде знаменитого скифского оленя с огромными рогами по всей спине, вот только был он вроде как не из золота, а их какого-то другого металла, тяжелее. Бляшка была не плоской, а объёмной. Профессор ещё пошутил, что ради этой штуки продал душу, и только пока она у него, будет ему удача в поисках кладов и артефактов.

Мы попытались расспросить его ещё, но он вдруг помрачнел, погнал нас спать, да и сам ушёл от костра.

Вернулись мы с той экспедиции героями, много интересного и ценного привезли в музей, нас с Остапом даже премировали часами с дарственной надписью.

А через месяц мы узнали, что в квартире у нашего профессора был обыск, милиция нашла у него какой-то артефакт, его обвинили в сокрытии ценных находок при раскопках, кои являются достояния государства, осудили и отправили по этапу.

Мы догадывались, что именно нашла у него милиция, но доказать, что эта штука не найдена при раскопках, не могли. Он вообще не объяснил нам, как она к нему попала. Буркнул только что-то про речное илистое дно, да и все. В институте студенты повозмущались, да и забыли, каждый занятый своими делами, а я все не мог выкинуть это дело из головы. Как потом оказалось, Остап тоже. Но мы почему-то совсем не говорили об этом.

Прошло довольно много времени, мы уже закончили институт и покатались по миру с экспедициями, как вдруг Остап как-то звонит мне и требует срочной встречи. При этом голос у него был такой, будто он узнал о вселенском заговоре и за ним охотятся агенты не менее пяти ведущих правительств. Ну, знаешь, как в кино? Я испугался, предложил ему приехать ко мне (мы тогда оба жили в Киеве), но он наотрез отказался и позвал меня на Труханов.

Я почему-то с детства не люблю этот остров. Вечно меня там находят дурные вести. И в этот раз я чувствовал, что после такого звонка ничего хорошего мне ждать не стоит. Так и вышло.

Остап был бледен и явно сильно нервничал. Едва поздоровавшись со мной, он осмотрелся и пошёл по тропинке ближе к Днепру. А подойдя к самой воде, ещё раз оглянулся, вздохнул и присел на старую бетонную балку, что валялась тут с незапамятных времён. Плечи его опустились, сам он как-то поник весь, съёжился, чем ещё сильнее напугал меня.

Конечно, я завалил его вопросами. Он довольно долго молчал. Видно было, что человек явно собирается с духом. А когда он заговорил, я был просто в шоке.

Оказалось, что совсем недавно он получил посылку. Даже не посылку — бандероль. От старого профессора. Поначалу он очень удивился, потому что кто же не знает, что из лагерей посылки не шлют. А с профессором всё ещё сложнее — даже мы не могли отправить ему посылку. Мы пытались, но нам сказали, что для этого заключённого передачи запрещены, как и переписка. Вот так служил человек родине, столько находок для неё сделал, столько открытий, а она... Впрочем, сейчас речь шла не о том.

Я был в не меньшем шоке. Мало того, что посылка из лагеря быть не могла, так ещё и не так давно до меня дошли слухи, что профессор наш в лагере умер. Он был уже довольно старым человеком и долго не смог выносить тягости пребывания там, так что это было вполне закономерно. Но бандероль...

Я, конечно, тут же завалил Остапа вопросам. Может, чья злая шутка? Точно ли сам профессор, вдруг по его просьбе отправили? А что в бандероли?

Это и оказалось самым странным. В бандероли оказалась та самая бляшка в виде оленя.

Остап полез во внутренний карман пиджака и показал мне его, чтобы я убедился. Сомнения мои сразу отпали — это точно был тот самый артефакт. По крайней мере, он был похож на него как две капли воды. Вот только откуда он взялся и почему был отправлен Остапу?

Но и это было ещё не все. Глядя на меня испуганными глазами, друг рассказал мне, что с того времени, как он открыл эту загадочную бандероль, он будто видит землю насквозь. Не так, чтобы напрямую, но вот сидел он в кабинете у себя, разбирал старые бумаги, и вдруг наткнулся взглядом на старые карты раскопок с отметками. А дальше, все как в тумане, и в себя он пришёл, когда карта была пришпилена к доске, на которые мы обычно карты и вешаем, чтобы удобнее было, а на карте несколько отметин булавками сделано. И раньше их там точно не было. И никто там не рыл ещё. А Остап точно знал, что там что-то есть, и это что-то очень даже ценное, надо ехать и рыть.

Конечно, вначале он запил. Несколько дней не просыхал, вылакал дома все, что можно было. Пока руки трястись не начали. Потом одумался. Проспался. Решил попробовать ещё раз с картой, и снова то же самое, только уже без провалов в памяти. Просто развернул карту, глянул и знал, куда ехать и где рыть.

Он ещё с неделю пытался бороться с собой, забыть, сделать вид, что ничего не произошло, но его все сильнее тянуло в дорогу, и тогда он позвонил мне.

Мы объездили полстраны. Ты знаешь, он никогда не был жадным до золота или славы. Он просто находил и отдавал все в музеи, институты, научные лаборатории... Да ему даже повышение никто не давал — видно же, что и так человек работает с полной отдачей, чего его ещё поощрять? У нас такое не принято. Но в последние годы он стал мне все чаще жаловаться, что что-то на него порой находит. Обида на власть, на начальство, на меня даже. За что на меня, он так и не смог толком объяснить. Шутил ещё, что ведёт себя как баба при климаксе — сама себе придумала, сама себе обиделась... Ну, ты понимаешь, о чём я. Он даже ходил, проверялся на какие-то гормоны там, ещё что-то. Но оказалось — здоров. Я порадовался, а он расстроился. Говорил, что так было бы хоть понятно, почему вдруг такое с ним происходит, а если здоров, то с чего? А потом стало его тянуть присвоить себе что-то. Из экспедиции, подороже. Когда такое впервые произошло, он снова мне позвонил. Мы встретились, я его выслушал и старого профессора вспомнил. Может, милиция и правда у него что-то из экспедиции нашла? Может, на него так эта бляшка действовала? А теперь и Остап под её влияние попал?

Когда я про это заговорил, Остап помрачнел и руку во внутренний карман сунул, но сразу и отдёрнул.

— Вряд ли это она, — хмуро огрызнулся он и встал, собираясь уходить, — не думаю, что она вообще ко всему этому причастна.

Я попытался возразить, что с неё-то как раз все и началось, но он не стал слушать, только отмахнулся. И ушёл. А я про себя решил, что встречаться с ним надо бы почаще, присматривать — как бы чего не вышло. И стал сам ему названивать, предлагать встретиться, что-то обсудить, просто выпить вечерком в пятницу, по-дружески, как раньше. Он вёл себя странно. То вроде радовался звонку, а то огрызался, что это меня на старости лет потянуло на сантименты. А однажды...

Мы снова были вместе в экспедиции, в этих самых краях, когда его в очередной раз накрыло раздражение. Чем-то там не угодили ему практиканты и он разнёс их в пух и прах. Я попытался заступиться — досталось и мне. А вечером, когда мы остались вдвоём у костра, он мне все и рассказал.

Оказывается, он давно искал и изучал все, что только мог найти про этот артефакт или похожие на него. И нашёл. Были такие заклятые, как он их назвал, предметы. И использовали их в разных странах и племенах, для самых разных целей. Могли они быть заговорены на здоровье, на везение, на любовь, на смерть... а этот вот, видимо, на поиски кладов. Древние верили, что золото любит кровь и не хочет долго лежать в земле. Оно рвётся к поверхности, взывает к тем, кто его всей душой жаждет найти. А вот что дальше произойдёт, зависит уже от того, кто искал, от его желаний и стремлений. Если жадный и злой — будет много крови на пути найденного им золота. А если, как Остап, для науки, для всех людей, то может и обойтись. Но со временем любой из таких артефактов все равно подчинял себе волю хозяина и управлял им, меняя сердце и душу его в худшую сторону. И как бы не сопротивлялся тот, все равно он или подчинялся, или умирал.

Я спросил, верит ли Остап во все эти байки, и он грустно мне усмехнулся.

— Если бы не видел и не чувствовал всего того, что было со мной с первого дня, как эта безделушка у меня, не поверил бы. А так...

— И что же будет дальше? Ведь если все это правда, то нужно что-то делать, да? Уничтожить его? Как? — мне очень не нравилось обречённое выражение глаз Остапа.

— В том и дело, что можно, да сложно. Я не могу, — ответил он.

— А я? — Я и правда готов был к такому.

— И ты. Его уничтожить непросто. Есть несколько способов. Первый — это чтобы тот, кто его создал, сам снял с него наговор. Сам понимаешь, этот способ нам никак не поможет. Ему же не один десяток лет. Даже не одна сотня, наверное. А второй — это если бы я, когда только получил его, сразу бы его сжёг. Расплавил, точнее. В тех рукописях, что я нашёл, говорилось, что сделать это должен человек, который только узнал о нём, но ещё не опробовал на себе его действие. А передать его можно только кому-то молодому, кто мудростью лет ещё не обременён. А потому ты тоже не сможешь его уничтожить, даже если я его тебе сейчас подарю — старый ты уже для этого...

* * *

Ксанка повернулась к руководителю, начиная понимать, чем закончится этот разговор, и её сердце заколотилось от страха и странного предвкушения увидеть своими глазами что-то загадочное, магическое.

— Ты все правильно поняла, девочка, — сказал Степан Иванович. — Дядя твой тогда и ушёл. Он сам отдал мне этот артефакт и попросил передать тебе, когда ты подрастёшь настолько, чтобы выезжать в экспедиции, но ещё будешь достаточно молода, чтобы принимать решения сердцем, а не умом. Я хранил его для тебя, и сегодня, — он вынул из кармана завёрнутый в пакет предмет и протянул его Ксанке, — тебе решать, чего ты хочешь. Или бросить его в костёр или оставить себе и стать знаменитым археологом, всегда знающим, где и как глубоко нужно копать.

Ксанка молча взяла пакет и развернула его. На ладонь легла тяжёлая красивая бляха в виде золотого оленя с тяжёлыми завитками рогов. Небольшая, вполне поместившаяся на ладошке девушки, эта безделушка завела одного человека в лагеря, а другого заставила бежать... А что ещё творила она с теми, о ком Ксанка и не подозревала никогда? Хотела ли она для себя такого? Мечтала ли о славе, богатстве?

Она так задумалась, что не заметила, как ушёл Степан Иванович, подбросив в костёр пару веток и оставив её наедине со своими мыслями.

Крутой бок оленя поблёскивал в отсвете пламени, завораживая, притягивая. В нем она видела отражение себя будущей, знаменитой, успешной, богатой... Можно будет уехать заграницу, можно защитить диссертацию, стать...

Ксанка тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Нет! Она ведь не этого хотела! Она мечтала найти что-то такое, что принесёт славу её стране, поможет сделать открытие в науке, но сама. Сама! А не с помощью каких-то заговоров, колдовства и всякой прочей нечисти. И ей вовсе не хотелось сбегать, как дяде Остапу, когда эта штука начнёт затягивать её в свои сети.

Поднявшись во весь рост, она протянула руку к костру, замерла на миг, а потом швырнула артефакт прямо в жаркое пламя. Что-то в костре затрещало и языки огня взметнулись ввысь, но возможно это просто вспыхнула сухая ветка. В жёлтых и красных сполохах не было видно, как расплавился и потёк крутой олений бок, но Оксане и не нужно было этого видеть. Она чувствовала, как что-то, сдавившее сердце, отпускает её, как становится легче дышать.

Сильные руки приобняли её за плечи, накинули упавшую куртку.

— Ты все правильно сделала, девочка, — тихо сказал подошедший Степан Иванович.

Ксанка кивнула.

— Пожалуйста, передайте дядя Остапу, что он может больше не бояться, — тихонько попросила она. — Я чувствую, что эта штука больше не имеет власти. Ни над нами, ни над кем бы то ни было.

Степан Иванович кивнул. Они ещё постояли вместе, глядя, как искры взлетают в небо и тают в нем, и молча разошлись по палаткам.