Шанс на попытку (джен)

billie eilish — i love you

Она помнила ужасный жар. Помнила, как просыпалась и как погружалась в помутнение, помнила, как люди обеспокоенно метались возле неё, как раздавались ужасные сигналы будто из ниоткуда и одновременно со всех сторон, как её тело в спешке, но аккуратно куда-то поднимали; помнила бешеную скорость, неясные голоса, яркий свет и сильную слабость. Помнила боль и спокойствие, странную белую вспышку, помнила отчего-то покрасневшие глаза каких-то людей, то, как они сидели рядом с ней и как были вдалеке, помнила, как она в моменты сознания отчаянно пыталась думать, даже порой хоть что-то сказать, но это было абсолютно бесполезно. И всё это проносилось в её голове за единое мгновение, исчезало и снова рождалось.

Она не осознавала себя, но была здесь. Она хотела пошевелиться, но не могла. Она помнила, как в белое пространство, окружающее её, заходили и уходили люди, как её куда-то возили, клали, как текло что-то красное и бесцветное, как всё болело. Всё было в темноте, но она видела, однако то, что заметила — для неё было загадкой.

Так продолжалось очень долго. Или быстро? Она не могла сказать, время в какой-то миг обессмыслилось и превратилось в бесконечный водоворот странных слов, но однажды она, наконец, очнулась.

Гермиону тошнило, сердцебиение громкими ударами отдавалось в мозгу. Что-то ритмично шумело; под головой да и вообще всем телом — жужжало. Лицо болело: было ощущение, что его не раз разрезали, а потом тщательно зашили. Глаза не открывались, её жутко клонило в сон, и поэтому уже через минуту она потеряла сознание.

В следующий раз, когда Гермиона проснулась, ей было гораздо лучше, даже смогла открыть глаза и немного осмотреться. Всё вокруг тихо гудело, шторы были плотно закрыты, не пропуская ни единого пучка света, и лишь светильник на потолке слабо освещал комнату. Возле светло-зелёных стен стояло множество странных аппаратов, время от времени издающих тихие, отрывистые звуки, и несколько коек, на которых бесформенными пятнами лежали спящие люди, чуть ли не полностью перемазанные чем-то зелёным, с повязкой на голове и наполовину закрытые белой тканью. Их глаза были пугающими: опухшие, с огромными кровоподтёками, чуть ли не чёрными. К каждому из них тянулись длинные прозрачные трубки. Внутри её передёрнуло от столь неприятного зрелища. Рядом с ней стояло нечто длинное, узкое и железное на вид, строго возвышающееся над ней, но Гермиона не могла толком повернуть голову и рассмотреть получше.

Неожиданно послышался почти неслышный, теряющийся во всём гуле скрип двери, и до неё донесся голос:

— …это в самом деле можно считать чудом. Она довольно быстро восстанавливается. По расчётам, ваша дочь должна скоро начать приходить в себя, и через некоторое время её можно будет перевести в отделение сочетанной травмы, а оттуда — в реабилитационный центр.

В комнату зашло трое людей. Двое в синих накидках сразу же устремили взгляд на неё, и немой шок застыл на их лицах, а в глазах заплескалась радость и надежда.

— Гермиона!

— Доченька!

И было уж бросились к ней, но их остановил человек в белом халате.

— Подождите. У вас, конечно, сейчас законное время для того, чтобы быть здесь, но теперь я вас попрошу уйти.

— Но…

— Милая, думаю, нам в самом деле стоит уйти. Можно ведь будет вернуться завтра?

— Да, разумеется. За это время мы успеем сделать и проверить всё, что необходимо.

Женщина, бросив взгляд на него, а затем на неё, выдохнула и измученно закрыла глаза. Мужчина рядом с ней крепко сжал её руку в ободрительном жесте, посмотрел на Гермиону, мягко улыбнулся ей и вышел, ведя за руку свою возлюбленную. Другой мужчина, долго не задерживаясь, ушёл вслед за ними, но Гермиона чувствовала, что он скоро вернётся, и продолжила рассматривать комнату, которую сознание упрямо пыталось назвать «палатой», но уже совсем не обращала внимания на что-либо должного внимания.

Кто эти люди? Это её назвали «доченькой»? Что это значит? И кто был с ними? Мысли с огромным трудом складывались в полноценные предложения, память была подёрнута каким-то холодом. Что случилось? Все эти вещи, звуки, лежащие люди, зелёное на лицах и красное в прозрачных пакетах ужасно её напрягали, это казалось неправильным и заставляло в спешке пытаться вспомнить хоть что-нибудь, то, что сможет пролить свет на всю тьму происходящего, но когда Гермиона всё же ловила невесомую нить воспоминаний, она немедленно обрывалась, и в руке оставался жалкий обрывок, не дающий чего-то по-настоящему ценного, только странные фрагменты, которые никак нельзя было связать друг с другом. Это приводило в абсолютное отчаяние, лишало надежды, и начинало казаться, что беспамятство навсегда останется с ней, что эти самые люди, которые отчего-то кажутся сердцу такими родными и знакомыми, посмотрят на неё беспомощным и неверящим взглядом, что навеки останется здесь, в этом заточении, одна среди всех. Страшно. Будь у неё возможность, она сейчас же бы зажалась в самый тёмный угол и спряталась от других в своём несуществующем мире, но тело практически не подчинялось её командам, и ей оставалось лишь лежать безвольной куклой с крутящимися глазками. Единственное, чего она хочет — это просто вспомнить, понять; неужели это так сложно?..

Резкая боль пронзила виски, и Гермиона, со свистом выдохнув, зажмурилась. Ярким светом сверкнула белая звезда и в мгновение разбилась на тысячи огоньков. Когда она нерешительно, часто моргая, открыла глаза, к ней спиной сидели люди. В её поднявшейся руке, начинающей очерчивать в воздухе знак, отчего-то знакомая на ощупь палочка. Вызывая дежавю, слышались голоса. Те самые голоса, которые были в палате. Гермиона, вздрогнув, попыталась опустить руку, подать голос, спросить, почему она здесь, зачем они к ней приходили, но тело, протестуя её воле, довело неровный круг до конца и тихо, с дрожью вымолвило:

— Obliviate.

Снова вспышка. Тёмный лес кругом. Старая палатка. Высокий рыжий парень, сидя у мшистого дерева, перекидывал из руки в руку сильно потёртую палочку. Та через каждые два-три броска падала на покрытую тёмной листвой землю, по которой уже прошли первые заморозки. Губы непроизвольно скривились в неприязненном выражении.

— Ты не знаешь, куда ушёл Гарри? Мы с ним собирались тщательнее просмотреть книгу сегодня, но он куда-то пропал ни свет ни заря, — эти слова вылетели так незаметно; казалось, что она совершенно не управляет своим телом, но, возможно, так и есть.

— Эээ… Книгу?

— Да, Рон. Тебе же знакомо это понятие? В конце концов, мы вместе учились, а в Хогвартсе и учебники были, и перья, и пергаменты. В общем, всё, что в той или иной мере связано с книгами. Даже правила для шахмат в книге написаны, представь себе!.. Чёрт, до сих пор не могу понять, как ты в них играешь с таким-то уровнем интеллекта, а мне они… Так, ладно, возможно, в них требуется нечто другое, да не суть важно. Так знаешь, где Гарри, или как?

Рон, проведя палочкой по щеке, хотел было что-то сказать, но в итоге лишь немного помолчал, а потом безмолвно указал в чащу леса.

— Слава Мерлину, ну хоть что-то. Надеюсь, что ты не спутал Гарри с каким-нибудь зверьком, как в прошлый раз.

И Гермиона направилась в заданном направлении. Мысли теперь занимал лишь Гарри, который, как она ни старалась, представлялся в разуме лишь смутным образом. Ну, и Роном отчасти. Гермиона сжала губы, закусив одну из них. Серьёзно, как можно быть таким тугодумом, но при этом уметь заклятиями-то швыряться, что будь здоров? И посылать именно нужные заклинания, а не те, которые первыми в голову придут. Это казалось совершенно немыслимым и невероятным, но…

—…Но, — пронеслась молнией мысль, и губы поднялись в лёгкой улыбке, — у нас есть Гарри. А он может и мёртвого выучить.

Его навыки просто великолепны, и в школе он мог так доходчиво объяснить, что даже самого последнего ученика пронимало от того, насколько легко укладывались эти знания. Хотя умнее эти самые учащиеся и не становились, но то, что услышали, они были способны воспроизвести на экзамене или зачёте, а потом со спокойной совестью отпустить их в свободное плавание. Все преподаватели были от него в полнейшем восторге: ведь, в конце концов, сколько времени и нерв он им экономил! Просто чудо, а не ученик: гений, задаром даёт небольшие консультации всем курсам, от мала до велика, точнее, до его уровня, но всё же может сказать кое-что полезное и старшим обучающимся, помогает в устройстве школьных мероприятий (а также устраивает самые крутые вечеринки и посиделки, но это уже для факультета), один из лучших игроков в квиддич, вежлив и скромен. И главное: всё это успевает и нигде не даёт промаху! Ну и ещё, но только как дополнение, является Героем магического мира.

Однако со временем каждый свет начинает меркнуть.

Внезапно сквозь тёмную чащу вспыхнули ослепительные цвета и мгновенно потухли. По всей округе разнеслись громкие завывания, и откуда-то сверху, громко каркнув, с шумом вылетела птица. Ветер выл. Напрягшись, Гермиона стиснула пальцы на волшебной палочке и, не долго думая, ускорила шаг. Постепенно узкая дорожка стала расширяться, и перед нею расстелилась небольшая поляна. Она была вся избита, перерыта, то тут то там валялись сломанные ветви деревьев, некоторые корни были будто вытащены волшебством из-под глубокой земли, а посреди все этого погрома стоял Гарри. Даже издалека он казался невероятно раздражённым, магия клубилась возле него невидимыми грозовыми тучами, и из палочки, направленной куда-то в землю, искрами бились остаточные силы от заклинаний. Гермиона не успела понять, что происходит, как вдруг Гарри поднял руку в очередном пасу и выкрикнул:

— Avada Kedavra!

Зелёный свет на секунду застелил всё существующее перед глазами, и Гермиона сдавленно выдохнула.

— Crucio!

Стремительный красный луч ударил в землю. Комки земли и листья разлетелись во все стороны, и что-то подпрыгнуло высоко в воздух, завопило оглушающим голосом и упало обратно. В этом «что-то» Гермиона распознала медальон Слизерина, который они уже какой месяц не могут уничтожить. Его не брало ни одно из заклинаний, которые они использовали: ни Diffindo, ни Depulso, ни Incendio, ни Reducto. Даже Sectumsempra использовали, но абсолютно ничего не получалось. Он оставался таким же целым и невредимым, и это приводило в отчаяние. Как его уничтожить? У них не было под рукой яда василиска, а Адское Пламя им не получится взять под полный контроль, если они смогут каким-то чудом его вызвать. Так что единственное, что им оставалось, это хранить его, пока не поймут, как его разрушить чем-либо другим, или пока не предоставится возможность воспользоваться известными средствами.

Воздух пронзило ещё пара таких Непростительных, и Гарри, уперевшись в колени руками, согнулся и с усталостью выдохнул.

— Гарри? — негромко, но слышно позвала она, медленно приближаясь к нему.

Он, будто в замедленной съёмке, повернул голову к ней. На лбу вместе со шрамом была отчётлива видна вздувшаяся, потемневшая вена. Оглядев подругу нечитаемым взглядом, Гарри сел на корточки и вновь уставился на крестраж.

— Всё в порядке?..

— Гермиона, какой порядок может быть сейчас? Не глупи. Но если ты насчёт меня, то всё хорошо.

Закусив губу, она подошла к медальону и подняла его, оглядывая. Да, как и думалось: даже Непростительные не оставили ни царапинки.

— Может, всё же не стоит использовать Тёмную магию? Я помню, что ты говорил, но…

Гарри вдруг резко поднял на неё взгляд, и она невольно отступила на шаг: его глаза будто застелила тонкая белая пелена, а кожа казалась намного бледнее — нет, серее, — чем есть и должно быть на самом деле. Это ужасно отпугивало, но Гермиона, превозмогая страх, приблизилась к нему и положила руку на его плечо. Сразу почувствовался обжигающий холод, и мрак лёгким дымком окутал её пальцы.

Это цена, которую решил заплатить Гарри за надежду, за победу над Волдемортом.

— Тьму можно уничтожить только тьмой, — проникновенно произнёс он, решительно глядя в её глаза. — Возьмём хотя бы крестраж. Мы знаем только два метода, чтобы его уничтожить, и оба они касаются тёмной части магического мира. А что насчёт Грюма? И вообще Ордена? Не думаешь же ведь, что они одними светлыми заклинаниями пользовались?

— Но это…

— Это вовсе не другая ситуация, — отрезал он, поняв её с полуслова.

Гермиона стушевалась и убрала замёрзшую руку. Нависла тишина, нарушавшаяся лишь её сбитым дыханием и карканьем воронов.

То, что Гарри говорил, казалось совершенно логичным, правильным, но нечто внутри, душа, должно быть, стойко пыталось противиться этим мыслям. Она обняла себя руками и подняла голову к небу. Солнце уже поднялось, но холод и темнота никак не сходила с леса.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Герм, — на ухо прошептал он, отчего у девушки по спине пробежались мурашки. Когда он успел подняться? — Тебе может быть страшно, но просто не забывай, что я всегда буду рядом. И Рон тоже.

— Да он только и может, что заклинаниями разбрасываться, — фыркнула она, наслаждаясь близостью и отступившим мраком.

— Ну вот и польза от него, — Гермиона почувствовала короткую улыбку у него на устах. — Мясо никогда не будет лишним.

От этой фразы в животе что-то болезненно скрутилось, забилось, захотелось отпрянуть, но всё это сразу растворилось в небытии, как только Гарри обнял её. Мало ли он может ляпнуть иногда.

Самое главное было то, что от него больше не веяло холодом. Это прекрасно, а книга может и подождать.

И одна мысль плавно перетекла в другую, одно тепло в другое.

Тускло горящий магический светильник плавно левитировал над столом, легонько покачиваясь из стороны в сторону. День уже подошёл к концу, внутри, как и снаружи было темно, и маленькие звёзды, видимые через зачарованный потолок палатки, чуть-чуть освещали окружающий мрак. В углу, возле кроватей, глухо вещал радиоприёмник голосом то ли Джорджа, то ли Фреда, но, вероятнее всего, говорили они оба: за столько лет близнецы выучились так продолжать фразы друг за дружкой, что, если не видеть их и не вслушиваться, можно подумать, что говорил один и тот же человек. Слов было совсем не слышно, но Гермиона и не стремилась их услышать, ей уже хватило новостей и событий. Слёзы катились по щекам, падали на рукава и отпечатывались там мокрыми пятнами. Душа уже была готова разорваться от боли, наполнившей её до самых краёв, мешающей дышать. Сколько знакомых имён за один раз… Мерлин, лишь в один день произошло столько смертей! Это ужасало. Рон тоже слушал и после двух слов «Перси Уизли», которые были выговорены ведущими с явным трудом, вышел наружу. Как бы Гермиона не относилась к нему, сколько бы он её не раздражал, ей было его жаль. По-настоящему жаль. Раньше она не задумывалась о его чувствах и воспринимала Рона лишь как досадное дополнение к Гарри, но сейчас… Будь у неё здесь, в магическом мире, хоть кто-то из её семьи, если б они погибли… Она стиснула зубы и спрятала лицо в скрещенные на столе руки. Она так хочет забыться, хоть на мгновение. Вернуться к родителям, затем в Хогвартс, увидеть живых и здоровых друзей, Дамблдора, крёстного Гарри, профессора Люпина, Тонкс. Даже Малфоя! Внезапно услышать про его смерть на «Поттеровском дозоре» было удивительно: на нём не сообщали о потерях Пожирателей хотя бы из-за того, что не знали о этом, а значит… Это казалось попросту ошибкой, но не станут же ведь лгать? Гермиона шумно выдохнула в попытке остановить слёзы и успокоиться.

— Герм, — на её плечо положилась прохладная ладонь.

Быстро утерев рукавом глаза, она украдкой взглянула на Гарри. Ему становилось хуже: кожа серела, зрачки полностью исчезали, оставляя за собой пустой белок, волосы выбеливались. Он постоянно использовал на себе маскирующие чары, но с каждым разом они исчезали всё быстрее и быстрее, ему всё чаще и чаще приходилось накладывать их вновь. И сейчас они также на исходе: некогда тёмно-зелёная радужка настолько посветлела, что почти сливалась с белизной, лицо было бледным, а среди чёрных локонов с заметной периодичностью мелькали белые пряди. И мертвенный холод больше не исчезал, он везде сопутствовал ему, как верная собака: в воде, в огне, в доме. Здесь.

— Неужели никак нельзя обратить этот процесс? — тихо произнесла она, отведя от него взгляд. — Я могла бы…

— Ты ничего не сможешь, Гермиона, — так по-простому сказал Гарри. — Я уже выбрал этот путь.

— Но..!

— Прошу тебя.

Всего лишь два слова, сказанные им с таким отчаянием, заставило её снова отступить. Сколько раз повторялся этот разговор? Десять? Двадцать? Или все сто? Это было неважно, ведь она всё время сдавалась, и всё, что было последующим, являлось только последними бесполезными трепыханиями, в которых Гермиона не могла себе отказать.

— Но ты же сам говорил, что с тобой случится после этого… Как ты будешь жить без души, без эмоций? Как ты можешь говорить об этом с таким… таким..? — она резко поднялась, вставая напротив Гарри. — Ты ведь обещал, что ты! Никогда! Не!

Голос сорвался, а боль с новой силой вспыхнула в сердце. С бессилием упав на пол, Гермиона обхватила себя за плечи и уткнулась лбом в колени. Её ослабевшее тело сотрясали беззвучные рыдания. Она просто уже не хотела верить ни во что, ничего не знать. Никогда. О, как ей хотелось, чтобы это она и только она осталась без всех этих чувств! Она так устала. Преследующие их егеря, радио, слушая которое, изо всех сил надеешься, что не услышишь близких фамилий, эти проклятые крестражи и то, что происходит с Гарри, и чему она бесчисленное множество она беспомощно, с глупой надеждой пыталась противостоять, толком даже не зная, чему именно нужно помешать. Он не рассказывал ей какие-либо подробности, а где найти необходимые книги? Нет путей ни в Хогвартс, ни в Косой переулок, ни в Лютный. Ну, а уж то, что поиск материала будет идти намного дольше, чем есть времени на самом деле…

— Я буду с тобой до конца.

Сильные руки аккуратно подняли Гермиону с земли и взяли её ладони в свои. Она вздрогнула и, зажмурившись, опустила голову. Слёзы по-прежнему текли, падая вниз грузными каплями. Голова ужасно болела, и казалось, что она вот-вот расколется на две части. Неожиданно Гермиона почувствовала мёрзлые пальцы у себя на шее, которые, проведя немного вверх, легонько коснулись подбородка и приподняли его, и распахнула заплаканные глаза. Всё ужасно расплывалось, но она отчётливо видела напротив себя полностью побелевшие глаза, скрытые круглыми очками. Они казались абсолютно равнодушными ко всему, но она чувствовала в них то, что так настойчиво желала пару минут назад уничтожить в себе.

— Не плачь за меня, прошу. Как бы мне этого на самом деле не хотелось, я ничего не могу изменить. И ты тоже. То, что случилось, было неминуемо. И поэтому я… Только хочу… Хоть ненадолго… Хотя бы под самый конец…

Стерев её слёзы другой рукой, Гарри всего лишь несколько мгновений вглядывался в неё, но ей показалось, что прошла целая вечность. Она ощущала его нежность, его любовь, его чувства, она осязала всё, и это вызывало болезненный трепет. Когда морозное дыхание почувствовалось на её щеке, все мысли исчезли, и Гермиона закрыла глаза.

Очень холодно. Ледяные губы впились в тёплые приоткрытые уста, и Гарри отпустил её подбородок, но затем крепко прижал девушку к себе. Гермиона пальцами заплелась в мягкие чёрные волосы, сердце жарко билось в груди. Её душу бросало из крайности в крайность: было больно — было нежно, было мимолётно — было бесконечно, было страшно и было так спокойно. Невозможно. Это просто сон. Всё сейчас должно закончиться.

Но нет, поцелуй, столь мягкий и томный, всё продолжался. Гарри лобызал её губы, будто стараясь растворить Гермиону в своих чувствах, раскрыть всего себя перед неизбежным угасанием. Она отвечала. Так страстно, так волшебно, так… так…

Гермиона не желала его отпускать. Никогда.

Продолжал гореть всё тот же светильник, радио всё так же тихонько щебетало в углу, и звёзды медленно двигались по ночному небу.

Холодно, но её тепла с лихвой хватит на двоих.

Неожиданный вой множества голосов и приглушённый издевательский смех разнеслись по округе, и Гермиона застыла. Мыльный пузырь воспоминаний лопнул. Разрушенный замок возвышался за спиной, множество людей, наскоро перебинтованных, в крови и в пыли стояли вокруг неё. Она всё ещё ощущала тот долгий поцелуй, но теперь он казался таким невесомым и несуществующим, будто из давно прошедших времён. Рядом находился Рон. Он хмурил глаза и кусал губы, грубые пальцы напряжённо стискивали рукоять палочки. Впрочем, как и все остальные. Напротив, за грудой камней, стояли Пожиратели и скалили зубы в торжественной ухмылке. Перед ними с высокомерной небрежностью крутил в руке палочку директора Волдеморт, а рядом с ним, опустив голову и еле заметно сотрясаясь, находился Хагрид, держащий на руках тело. Тело, на которое она буквально тридцать минут назад накладывала маскирующие чары.

— Гарри Поттер мёртв! Он был убит при попытке к бегству. Он пытался спасти свою жизнь, пока вы тут погибали за него. Мы принесли вам его тело, чтобы вы убедились, что ваш герой мертв. Битва выиграна.

Оцепенение, захватившее защитников после первых слов, наконец спало, и нестройный хор отчаянных выкриков охватил двор. Гермиона же, наоборот, разом осознавая, замерла, а сердце бешено пустилось вскачь. Этого не может быть. Всё то, что делал Гарри, не может быть напрасным. Ослабевшие в одно мгновение пальцы выронили палочку из рук. Дерево с отчётливым звуком, будто отпечатываясь в памяти, ударилось о камень, и она вспомнила, как Гарри настойчиво ей твердил, что ни при каких обстоятельствах непозволительно выпускать оружие из рук, но, чтобы поднять его, у неё попросту не было сил. Среди Пожирателей послышались безумные смешки Беллатрикс, рывком вырвавшейся из толпы и поднявшейся на упавшую во время недавнего сражения часть стены одной из башен. В воздухе чувствовались торжество и ужас. Весь этот гам разрезал властный голос Волдеморта:

— Молчать! Сдавайтесь и преклоните колени. Игра окончена.

— Ничего ещё не закончено!

Гермиона запоздало скользнула взглядом по отделившейся от них высокой фигуре, держащей в руке потрёпанную Распределяющую шляпу. Невилл встал прямо напротив врага и решительно поднял голову:

— Гарри никогда бы не попытался сбежать! То, что ты говоришь — ложь! Но это далеко не главное, — и на мгновение обернулся к своим друзьям, при этом обращаясь ко всем, — Неважно, что Гарри умер! Люди умирают каждый день, каждый час, каждую минуту! Да, сегодня погиб Гарри, — сердце дрогнуло, — но как же Фред? Ремус? Тонкс? Другие? Они все… Да что они, что Гарри! Все мы, живые и умершие, — символ Света! Никто не погибнет напрасно! Пока мы живы, пока кровь течёт в наших венах, мы будем продолжать сражаться! Мы!..

— Да, да, очень интересно, мальчик, — насмешливо прервал его Волдеморт, — но это сопротивление будет бесполезно, так тебе не стоит мучить бедную голову. Нагайна…

И тихо зашипел что-то змее. Та незамедлительно, необычайно стремительно поползла в сторону Невилла, набирая скорость с каждой секундой и собираясь напасть. Он, отшатнувшись на пару шагов, встал боком к ней и отвёл руку к шляпе. Гермиона хотела было произнести отбрасывающее заклинание, помочь Невиллу, но, разумеется, палочки у неё не оказалось в руке. Тем не менее, на помощь пришли защитники, и каждый уже собрался произнести какое-то заклинание, однако змея оказалась быстрее. Она накинулась.

И серебряный меч, резко появившийся из шляпы, отсёк ей голову с отрывистым звуком.

Всё произошло очень быстро. Гермиона увидела, как тело змеи с глухим звуком упало на землю, как Пожиратели двинулись вперёд и сразу застыли после краткого жеста лорда, как лицо Волдеморта исказилось в яростном выражении.

— Что ж. Если вы этого так желаете, — и он уже собрался поднять руку, позволить своим бойцам начать последний бой, как вдруг…

Гермиона вздрогнула и затаила дыхание: Хагрид резко дёрнулся назад, и с его рук упал Гарри. Взлохмаченный, с горящим взглядом он сразу же поднялся и пустил в Волдеморта заклинание, которое взорвалось прямо в появившемся щите. Вокруг раздались вздохи, но сразу же смолкли, как только прямо возле них, защитников, пронеслось несколько заклятий. Все начали защищаться и сражаться, обретя второе дыхание, Гермиона же, замерев, заворожённо смотрела вслед исчезающему в одной из арок Гарри. Внезапно её кто-то схватил за предплечье и дёрнул на себя. Рядом сверкнул луч.

— Идиотка! Что ты зависла?!

Она отстранённо взглянула на Рона, разозлённо смотрящего на неё. Он на это лишь закатил глаза и, вручив палочку, выпустил её из рук, а затем быстро накрыл их щитом. Раздался треск. Сняв защиту, Рон бросил заклинание в сторону нападения и скрылся, оставляя девушку одну.

Он действительно изменился за последние два месяца: исчезли неосознанность, болезненная неловкость движений, проблемы с выражением мыслей, и Гермиона ни с чем не могла это связать. Рон просто в один момент, за единственный щелчок пальцев преобразился, и с каждым днём это замечалось всё больше и больше. Он внезапно поумнел, или это связано с…

Рядом в землю ударило заклинание, и Гермиона резко отступила в сторону от него, поднимая наконец осмысленный взгляд на Пожирателя, начинающего бормотать что-то под нос. Не время отвлекаться. Не время думать о Гарри. Для этого будет ещё полно времени.

Воспоминание о живом Гарри поддерживало в ней силы, будоражило кипящую кровь, заставляло превозмогать боль и продолжать сражаться. Он выживет в этой битве, она в этом уверена. А потом они вместе смогут заняться поиском пути из места, в которое забрела его душа в поисках победы. Они обязательно справятся. Иначе и быть не может, как бы раньше ей не казалось, и что бы ни говорил Гарри. Он не может знать абсолютно всё, и год, проведённый в поисках крестражей и их уничтожении, её убедил. Вообще было глупо так считать на протяжении шести лет, обманывать себя.

Всё закончилось так же быстро, как и началось. Несражённые Пожиратели, будто что-то почувствовав, стали аппарировать через полуразрушенный барьер. Некоторые не успели и упали парализованными. Те, которые остались на ногах, продолжили отбиваться, но уже не так рьяно и через пару десяток секунд присоединились к остальным. Шум битвы начал стихать, и под конец Большой Зал полностью охватило мучительное затишье. Люди неуверенно переглядывались с друг другом. Всё закончилось? Всего пару минут назад казалось, что это никогда не прекратится, но уже сейчас… Никто не вымолвил ни слова. Постепенно все начали расходиться кто куда, а Гермиона осталась стоять, напряжённо вглядываясь в разбитые витражи. А потом резко сорвалась с места и выбежала из зала.

Гарри был где-то наверху, Гермиона это чувствовала. Ей необходимо было срочно его увидеть, она не хотела ждать, и без разницы, что этот поиск может занять гораздо больше времени, чем если бы она осталась внизу, куда бы Гарри непременно спустился. Перескакивая через ступеньки, Гермиона стремительно поднималась всё выше и выше, этаж за этажом. Мелькали портреты, пытавшиеся её остановить разговором, но она не обращала на них внимания, продвигаясь вперёд к своей цели.

Наконец, она оказалась на месте. Сверху, с башни, нёсся леденящий ветерок, ещё раз подтверждая, что Гарри именно там. Схватившись за лестничные перила, обжигающие ладонь холодом, Гермиона стала размеренно подниматься, пытаясь успокоить себя. Отчего-то разум стал подкидывать ярко разукрашенные кровью картины того, что может там оказаться. Вдруг Гарри мёртв? Или уже… опустел? Или он всё же погиб, и это ловушка Волдеморта? Но, невзирая на все эти ужасающие идеи, она не остановилась, не стала их обдумывать, и перед ней открылась площадка Астрономической башни, затянутая лёгким туманом. Каменные стены были подёрнуты изморозью, равно как и пол. Гермиона выдохнула — изо рта вышел пар, который тут же развеялся. Посреди комнаты к ней спиной стоял Гарри над обезображенным мёртвым телом и от явной скуки легонько пинал его. Его волосы полностью побелели, и его окружал чёрный дым, больше похожий на огонь, вздымающийся кверху. Гермиона, ощущая надоедливое чувство опасения, всё же нерешительно сделала шаг. Ей нужно вернуть его из тьмы на землю:

— Гарри?

Он, не дрогнув, сразу же повёл рукой, и её тело, подобно марионетке без ниток, упало на пол. Спину обожгла боль, и она вскрикнула. Попытки хоть как-то подвигаться, дотянуться до палочки увенчались полной неудачей: ни руки, ни ноги её не слушались, и она могла только уставиться на Гарри в немом ужасе. Она опоздала? Когда Гарри повернул к ней голову, а затем и всего себя, Гермиона вздрогнула: мрак и чувство отчаяния, смешанное с искрой яростной надежды, накрыли её с головой, мешая здраво мыслить. Но всё это разбилось вдребезги, как только его потемневшие и потрескавшиеся губы приподнялись в жестокой, безумной ухмылке.

— Ты что-то хотела, Герм? Можешь сказать, если желаешь, от этого ничего случится.

Но Гермиона не смогла выдавить из себя ни слова. Гарри улыбнулся ещё шире, его абсолютно белые глаза засветились.

— Нет? — наигранно удивлённо произнёс он. — Ну, мне же к лучшему. Хотя ты уверена, что не хочешь послушать душещипательную историю? Стоп, погоди, её, к огромнейшему моему сожалению, у меня нет, но я могу рассказать что-нибудь другое… Молчишь. Ну ладненько. Так что…

— Что… ты сделал с Гарри? Ты не он.

Белые брови взметнулись вверх, улыбка исчезла. Гермиона же понимала, что это всё неправда: то, что описывал Гарри в случае своего преждевременного угасания, совсем не было похоже на происходящее сейчас.

— Почему я не я? — и опять оскалил зубы в усмешке. — Должно быть, ты вспомнила о том, что я тебе говорил об этом моём «ужасном состоянии». Но с чего ты решила, что я сказал тебе абсолютную правду? Хотя зачем бы тебе сомневаться во мне тогда? Это было бы позором на мою голову.

Вдруг он резко сдвинулся с места, будто увидев что-то интересное и захватывающее. Подойдя к Гермионе, он наклонился и, взяв её лицо в ладонь, провёл большим пальцем по её глазу, смахивая что-то.

— Ну-ну, не плачь. Я же просил тебя этого не делать. Хочешь узнать, почему? Потому что любишь меня, а любовь со слезами мне не нужна. Она горькая на вкус для них. Слишком, — и, приблизившись, захватил её губы.

Это было ужасно. Гермиона хотела отодвинуться, отпихнуть его от себя, но всё ещё не могла пошевелиться. Он не целовал, он жестоко кусал до первой крови, напористо открывал её рот и отдёргивал её голову назад за волосы. Слёзы лились из глаз одна за другой, душили и попадали в их поцелуй, и, кажется, Гарри это только сильнее раззадоривало. Он, отрываясь от губ, проводил шершавым, как у её кота, языком по солёным ручьям, по закрытым глазам, и, если Живоглот вместе с небольшой болью приносил чувство уюта, то он — только мучения.

— Но если быть точнее: тогда не нужна была, — сказал Гарри, наконец отдалившись. — Сейчас сойдёт и так.

Всё лицо, кажется, пульсировало, слёзы больше не текли, она просто не могла больше плакать и только рвано выталкивала из себя воздух, пытаясь привести мысли в порядок, но безрезультатно.

— На самом деле я не представляю, что делал бы без тебя, — задумчиво сказал он, смотря на уходящее в мрачные тучи солнце. — Конечно, существуют и другие барышни, влюблённые в меня по ушли, но их чувства не настолько ярки, как твои. Не могу дать точный ответ, почему это так. Наверное, мне бы пришлось поработать над каждой, но это очень утомляющая работёнка, да и рисковее, чем тёмная магия, — и повернулся к ней, тепло улыбаясь. — Так что мне повезло, что у меня есть ты.

Нависла тишина. Гермиона ничего не пыталась произнести. Голова была пуста.

— Жаль тебя убивать прямо сейчас, — выдохнул Гарри после нескольких минут молчания, не дождавшись от её реакции. — Ты бы… Точнее, твои чувства мне бы ещё пригодились, но ничего не поделаешь. Стереть такое из памяти на сто процентов, особенно если это связано с тьмой, очень проблематично, и переделать тебя, как Рона, — тоже. Вероятность огромных осложнений велика. Можно заключить обет, но это не особо подходящее решение для такой ситуации. Так что…

Гарри поднял палочку. Та была другой, полностью белой, явно не из тёмного анчара, такой, как у…

Всё померкло: она видела только белый, изгибающийся луч, стремительно летящий в неё. Несмотря на свою бесцветность, он переливался всеми оттенками, был жгучим и леденящим, был всем и ничем.

И раздирающим всю душу.

Было ощущение, что тело пронзили множество копий, боль проникла в самый центр разума, и казалось, что это — константа всего её сущности. Перед глазами всё мерцало, красный переходил в чёрное, чёрное — в белое. Это нельзя было сравнить даже с Crucio, которое однажды послал в неё Пожиратель. Хотелось плакать до боли в голове, хотелось смеяться до смерти, хотелось кричать, хотелось вырвать себе язык. Гермиона не могла поверить, что это Гарри, тот человек, которого она любила так долго, который всегда был добр ко всем и решительно беспощаден к истинным врагам, готовый пожертвовать собой ради спокойствия. Идеальный герой. Как глупо. Ведь она, узнав настоящую личность Локхарта, сама потом не раз говорила, что верить в идеальность — нелепо. «И опасно», — пронеслась в голове мысль, и теперь, сквозь пелену боли, она видела заместо совершенности только наслаждающееся её болью существо, без души, с пустыми глазами и длинной улыбкой.

Она не хотела видеть и принимать это. И в один миг её желание исполнилось.

Гермиона резко открыла глаза и грузно задышала. Её память была забита до отказа. Теперь она помнила всё: и родителей, и Хогвартс, и то, как встретила добродушного черноволосого паренька в одежде не его размера, и рыжего, следующего по пятам за ним, их истории, красочный бал, долгие дни и короткие ночи и наоборот, трудности и опасности, чувства и поцелуи, всё, абсолютно всё.

Она не поняла, где находится, почему скрипнула дверь, но уже через пару мгновений это было неважно. Её глаза медленно закрылись, и Гермиона погрузилась в беспокойный сон.

* * *

sia — angel by the wings

Рон, резко распахнув глаза, стремительно перекатился, поднялся и рванул с места. Глаза его лихорадочно блестели и прыгали от места к месту, оценивая обстановку в лесу. Рука мелко дрожала, пульсировала от глухой боли: кажется, ударили режущим заклинанием. Каждый миллиметр тела горел, но он не переставал бежать. Грязь неприятно хлюпала под ногами, но останавливаться абсолютно запрещено, необоснованное торможение в битве без щита и меча — это гарантированная смерть. Особенно с таким противником.

Палочки, как и чехла с запасной, не было: видимо, в конце концов слетела в одном из головокружительных пируэтов. Так и знал, не нужно было торопиться и скупиться на нормальные чары. Он раздражённо сплюнул. Конечно, можно было попробовать сражаться беспалочковой магией, но Рон отлично понимал, что Реддл его сразу вынесет, он и пикнуть не успеет. Дело было дрянь: если сейчас же он хоть что-нибудь не придумает, то всё накроется медным тазом. Оставшееся сопротивление, разумеется, будет сражаться до конца даже после его смерти, но как они победят Волдеморта, если из всего руководства, имеющего больше всего информации и о крестражах, и о дополнительных секретных штабах, остался он один? Думай, думай, думай!

Ненависть и боль от того, что Невилл, Шеймус, Энтони, Ремус, Кингсли и Северус, все его ближайшие товарищи, одни из выживших после масштабного доноса, погибли буквально в течение полчаса в чёртовом столкновении с боевым Внутренним кругом Вальпургиевых рыцарей с лордом во главе, разъедали его изнутри и ещё больше подстёгивали его к сражению. В их гибели он был уверен: не ощущалось ни одной из связи, существовавших между ними. Почему всё сложилось так по-идиотски? Надо же ведь было так неудачно напороться на этих ублюдков. Судьба им явно перестала благоволить: за четыре месяца после двух годов успешной борьбы их количество опытных бойцов, полноценно готовых к битвам, сократилось почти наполовину, целителей, зельеваров и артефакторов начали намеренно выслеживать и убивать, а поток новичков неуклонно сокращался. В принципе, это неудивительно, всё к этому и шло: новое правительство оперативно промывало мозги, а те, кому всё же не удалось — незамедлительно уничтожались, если те не успевали сбежать. Их оппозиция старалась спасти как можно больше людей от этого ужаса, но с каждым полугодием это получалось всё хуже и хуже. И это ужасно.

Внезапно он потерял равновесие и покатился вниз в какой-то овражек. Великий боевой маг! А ещё тренировал новобранцев, тьфу. Будь Аластор жив, то просто бы отпинал его за это. Рон горько усмехнулся и, собираясь подняться, почувствовал что-то не то со своим телом: оно было меньше, намного меньше, чем должно быть. И деревья, в свою очередь, стали намного больше, чем запомнились. Вот и бдительность вся, ещё одна причина, по которой Шизоглаз мог его отлупить своим посохом: ударил адреналин в кровь — и побежал, как дурак, ни на что не обращая внимания. Уизли неслышно выругался, осознавая.

Почему за то время, что он скакал, как горный баран, не выстрелило ни одного заклинания? А потому что врага нет! Реддл не стал бы с ним церемониться и ждать, пока он наиграется: кинул бы авадку или ещё что-нибудь эдакое и свалил бы в закат. И правильно бы поступил на самом-то деле. А что насчёт его уменьшившегося роста… Рон нахмурился. Волди что, тоже поиграться решил? Выбросил дурацкое заклинание, отрубил на пару минут и ушёл? Как благородно. И самодовольно. Отрастил себе обратно нос и волосы и ходит с величественным видом, урод. Хотя хитрый урод, ничего не скажешь, как-то поумнее стал по сравнению с тем, когда со змеиным личиком щеголял. И сейчас не уворачивается настолько вёртко, раньше попасть в его щит равнялось чуду. К счастью, тот и сам в то время как-то по-левому и косо направлял палочку.

Несомненно, позже будет «решающая битва», негоже лордам в простых стычках убивать последнего из лидеров и символов сопротивления, нужно с помпой, как бы глупо это не было. Но хотя бы неудивительно, как этот смазливый придурок Поттер вообще выжил после двух встреч: недостаточно торжественно было. Хотя и третья, Рон готов был поспорить, была не тем, чего хотел Реддл, но выбирать тому не приходилось: если бы оставил в живых «Избранного», то тогдашним Упивающимся показалось бы, что он внял его мольбам. А так дело не делается, и ему пришлось убивать его не в величественной битве, а на простой и скучной, на его взгляд, показательной казни.

Окончательно поднявшись и будучи уверенным в отсутствии врагов, Уизли наконец осмотрел окружающий его лес. Кроны деревьев возвышались над ним, везде было довольно мокро, что было странно: последний дождь был два дня назад, так что более-менее высохнуть должно было успеть. А тут будто пару часов назад накапало, но такого быть не может… Не провалялся ли он в отключке больше трёх часов? Беспалочково наколдовав Tempus, что неожиданно раздалось кратковременным неприятным ощущением, посмотрел на время: 20:01. Вышли они в районе семи вечера, так что нет. А пока была битва, ничего не было. Рон в задумчивости постучал пальцами по губам. Может, он в каком-то другом месте? Вполне может быть. Присмотревшись к деревьям более тщательно, можно было сделать вывод, что это совсем другой вид, хоть и похожий. И очень знакомый. Рон застыл.

Этот лес не должен быть цел. Он сгорел дотла в Адском пламени.

Что за бред? Покрытые каплями листья безмятежно шелестели. Неужели Реддл бросил кое-что помощнее? Уизли стал перебирать всё, что Снейп говорил о ментальных заклятиях, однако ничего не подходило. Но и эта местность никак не могла исцелиться, особенно за полтора года. Рон выбрался из овражка и, пройдясь, перешёл на бег.

Перепрыгивая через массивные корни и пригибаясь, Рон быстро осматривал проносящуюся местность. Никакой засады всё же не было, как подумалось — зато через некоторое время он увидел крупную вмятину в земле, как будто кто-то упал с большой высоты под наклоном, и метлу. И опять же очень знакомую: такая была у близнецов, пока Поттер не купил для «своей» команды другие. Внутри привычно ёкнуло, и глаза противно защипало. Нет, нельзя вспоминать, нужно сосредоточиться. Он сжал в руки в кулаки и сквозь зубы выдохнул. Мысли завертелись, выстраиваясь в барьер и отгоняя воспоминания, но те всё настойчиво наступали, пробивая его. Рон запустил руку в волосы и упал на колено. Он так и не смог научиться защищать свой разум от своих собственных чувств, и поэтому от этих треклятых приступов его спасали лишь амулеты, которые — проклятье! но как предсказуемо и глупо — слетели вместе чехлом. Как он это ненавидит: ему, как лидеру, за которым следуют люди, уверенные в его устойчивости, быть зависимым от каких-то побрякушек. Так низко.

— Дыши, — издалека слышалось эхо из множества голосов. — Ты не можешь сдаться. Ты знаешь, что будет, если мы позволим и дальше распространяться этой тьме. Мы обязаны продолжать. Они не хотели бы, чтобы ты наложил на себя руки. Твоя семья гордится тобой.

Подобные утверждения действовали отвратительно. Они все это знали. Скорбь распространялась по душе пожаром и испепеляла целиком и полностью. Но именно это сжигание и заставляло двигаться в такие моменты, воскрешало, пока обереги не стали неотъемлемой частью жизни.

Это сработало и сейчас. Всё внутри пылало, обращалось в пепел и возвращалось к жизни, повторяя бесконечный цикл раз за разом.

«Нора» горела. Он помнит это до мельчайших деталей; то, как языки огня поднимались всё выше и выше, как внутри умирали родные, до сих пор стоит ужасающим зрелищем перед глазами. Он не смог их уберечь, он не пришёл вовремя. Это он виноват. Почему не убедил их уйти с ним, когда было не поздно, почему сдался под их напором? Он ведь знал, абсолютно точно знал, что может случиться. Рон заскрипел зубами: проклятая Грейнджер! То, как они вместе подзуживали Поттера на всякие глупости, как смеялись, как составляли планы, ссорились и целовались… Он теперь ненавидит её также, как когда-то любил. Как можно быть такой двуличной сволочью? Как можно, будучи членом Ордена и Отряда, предать доверие товарищей? Ей верили, а она сдала их всех ради дурацкой должности в Министерстве, ради того, чтобы жить в прогнившем мире! И не только их, но и местонахождения нескольких штабов, в число которых входил и его дом. Дом, в котором принимали её, как родную! Как он рвался вырвать ей язык, сжечь её дом, уничтожить всё, что она любит; о, как он её выслеживал, рискуя всем, чем мог! Это было так глупо, так по-детски, но совершенно необходимо: он уверен, что сошёл бы тогда с ума от ненависти, если б ничего этого не было. И не будь его товарищей, то он…

Сердце бешено стучало, в глазах потемнело. Рон привалился к дереву и сполз на землю. Сил совсем не было. Всё тело билось в мелкой лихорадке, дыхание сбилось. Как он жалок. Никто из его друзей не стал бы так унижаться, они бы стояли, были бы в ужасе, но стояли и сражались, действовали. Но он не мог. Разум застелила пелена. Как он будет без них? Будущее представлялось полностью чёрным. Он не сможет, не справится, он лишь всех подведёт. А смерти…

Нет! Рон резко поднялся, чуть не упав. Он обязан сражаться. Ни смерть его семьи, ни членов сопротивления, ни кого-либо другого не должны быть напрасны. Ничто и никто, даже он сам, не остановит его. Внутри зажглась надежда и сила.

Подхватив метлу, он бросился из леса. Его всё ещё колотило, но Рон не останавливался. Нужно выяснить, что за лес, почему он так похож на тот, в котором когда-то гулял, и почему здесь метла близнецов. А потом ещё не забыть обратиться к целителю: рост явно просто так не вернётся. Пробежка длилась недолго, и вскоре он оказался на холме. Солнце уже начало заходить — последние лучи освещали землю особенно ярко и ослепляли глаза. Прищурившись, Рон вгляделся в горизонт и замер, никак не ожидая того, что увидел: огромная тень несуразного, но столь родного дома, высилась перед ним тёмным пятном. Из трубы шёл лёгкий дым, в окнах горел свет, всё так, как должно быть: без смертей, без ужаса, без горящего леса вокруг. Рон сжал крепче древко метлы. Это какая-то ловушка? «Нора» не может быть здесь. Или это сон? Он…

Руки вспотели. Ментальное заключение? Слова Северуса и Ремуса всплыли в памяти. Если это так, то… Рон сразу же сорвался с места.

Спотыкаясь на ухабах, он бежал вниз по заросшей тропинке. Он понял, где находится: это воспоминание и одновременно — ужасная тюрьма. И не умей Рон осознавать и контролировать себя в снах, то всё сложилось бы очень печально. Что может быть хуже, чем навсегда потеряться во лжи? Высокая трава неприятно била по ногам, метла тяжёлым грузом волочилась вслед за ним, заплетаясь и путаясь в ней, но оставлять её нельзя: большое отклонение от настоящей истории в памяти может плохо закончиться, сколько бы эта деталь не казалась незначительной, нужно лишь немного потерпеть. До дома оставалось уже не так много.

Почему именно в этот момент его отправили? Эта была глупая, столь идиотская ситуация, что начинало тошнить от собственной тупости. Она не выделяется чем-то важным: никто не погибал, никто не сражался в героической битве, не выигрывал и не проигрывал. Это был обыденный день, в который молодой он, ещё ребёнок, в очередной раз обиделся на шуточки близнецов и по этой причине угнал Чистомёт одного из них. Так хотел, чтобы они помучились, чтобы мама их наказала за исчезнувшую метлу, а в итоге пострадал сам: ведь надо было так «благоразумно» решить, что дождливый и ветреный день — лучшее время, чтобы поиграть в обиженного и полетать. А затем неожиданно для себя потерять управление и влететь прямо в землю с огромной высоты. До сих пор интересно, как он вообще уцелел. Скорее всего, в этом сыграла немалую роль грязь, чтобы он без неё делал! Так что когда он пришёл домой, чумазый и в ссадинах, с чудом выжившей метлой, мама неплохо так его отругала. И обняла, несмотря на грязь на нём. И наказала. В этом и была вся она. Рон затормозил перед самой «Норой». Там есть они, вся его умершая семья. В отличие от вещей, они не будут материальны после пробуждения сознания, и от этого становилось страшно. По телу пробежались мурашки: он совсем не был уверен, что не разревётся, когда вместо тепла получит пустоту, когда услышит родные, но мёртвые голоса. И не передумает ли возвращаться? Остаться здесь вполне возможно, заставив разум стереть ощущение нереальности. Рон боялся этого, боялся, что решит так, что эгоизм всё же возвысится над ним. Он не должен бросить настоящий мир. Его ждут там. Нужно всего лишь найти то, что не относится к этому времени, что вернёт его обратно. Ему говорили, что это будет просто. И поэтому, закусив нижнюю губу, решительно толкнул дверь.

Звук моющейся посуды мгновенно донёсся до него. Где-то наверху скрипнула ступенька лестницы, брякнули тарелки на кухне. Рон затаил дыхание. Так хотелось развернуться, унестись, избежать этой встречи. Сделал шаг вперёд: непозволительно отступать. Послышались шаги, и он опустил взгляд.

— Рональд Билиус Уизли! Где ты, спрашивается, был столько времени?! И… О, Мерлин! Что с тобой? Что произошло?!

Голос матери… Рон сдавленно выдохнул и зажмурился. Нужно успокоиться, это всего лишь воспоминание, оно не раз воссоздавалось в памяти, как и все остальные.

— Я… Я взял метлу и… — слова застревали в горле, — Я…

Совершенно внезапно его обхватили руки и прижали к телу в объятиях, и Рон дёрнулся от неожиданности, открыв глаза. Где ругань, которую он помнит? Где отец, который должен прийти? И почему так тепло, а не холодно?

— Мы все так волновались! Твоя стрелка указывала на «смертельную опасность», но потом сразу же, как мы это заметили, сместилась на «потерялся». Это так ужасно! Я уже хотела отправиться на твои поиски, собралась, но на часах уже было «в пути». Стали тебя ждать, а то так запросто могли разминуться… — и всё это она выпалила на одном дыхании. — Слава Мерлину, ты здесь! Такое волнение…

Её руки крепко его обвивали, будто защищая от всех зол, а Рон не мог понять. Он всё чувствовал, ощущал, как она дышит. Этого не должно быть. И становилось ещё хуже. Он начал всхлипывать. Метла выпала из рук.

— О, милый мой! Не бойся, теперь ты дома! Теперь всё будет хорошо… — и успокаивающее провела по спине. — Ты в безопасности…

Это не воспоминание, нет, слишком больно, слишком реально. Сердце разрывалось на куски, мысли путались, как никогда. Слёзы потекли по щекам, и Рон отчаянно схватился за мать, боясь потерять её в одно мгновение.

Или же это неправда? Руки в который раз задрожали.

— О, малыш Ронни! Неужели ты…

Рон стремительно поднял голову, с потаённой жадность смотря на лица близнецов.

— Снова запачкался? Впрочем…

— А ну-ка замолкли! — громко сказала Молли, выпуская его из объятий, и отвернулась к ним. — Я ещё не забыла, что вы успели натворить, так что… — послышались удаляющиеся топот и смех, — Куда вы пошли! Вернулись быстро!

Она раздражённо выдохнула и вернулась к Рону.

— Scourgify! — чары мгновенно убрали грязь. — Ты ведь устал, да? Иди, помойся и ложись спать. Но, — спустя пару секунд строго добавила она, — не думай, что всё сошло тебе с рук! Мы поговорим об этом позже. Конечно, крови… многовато, но у тебя ничего особо серьёзного нет, как я погляжу, будет только немного болеть. В ванной найди аптечку, а там — мазь. Помнишь, какая? — Рон бездумно кивнул. — Хорошо. Нанесёшь на ссадины, только сначала отмой их от грязи. Она немного подлечит. Но не смей кого-либо просить, чтобы тебе заживили раны полностью! Я всё равно узнаю. А теперь иди, — и ушла обратно на кухню.

Он как под Imperius начал подниматься по лестнице. Голова была абсолютно пустой. Где-то мелькала мысль, что надо искать то, что здесь не должно находиться, но она меркла по сравнению с тем, что он только что ощутил. И это явно не было потерей осознания: будь это так, то он бы и не сомневался в реальности происходящего, не размышлял бы так, как обычно. Рон остановился перед дверью в ванную и устало провёл рукой по лицу. Сплошной бред. Где выход? Интуиция кричала, что его нет, однако он не хотел про это думать. Он обязан вернуться, но вот как — сплошной туман неизвестности. Может, это всё обдумать после сна? Сил терпеть совершенно не осталось. Рон зашёл в комнату и, долго не раздумывая, наполнил ванну водой; снимая грязную одежду рывками, шипел от колющей боли: кое-где ткань слиплась с ранами и теперь с трудом отрывалась от тела. Это было неприятно, но уже так привычно, после битв и не такое получишь. Погрузившись в воду, он откинул голову на бортик и закрыл глаза. Это тело начало ныть, начиная в конце концов понимать, через что ему пришлось пройти: и через падение, и через долгую пробежку, к которой оно не готово, и через беспалочковое волшебство. Конечно, оно через некоторое время привыкнет к его силе, но первый раз для него явно был несколько неожиданным.

— Стоп, — резко остановил свои мысли Рон, постепенно выходя из шока и возвращаясь к родному анализу. — С чего это я говорю об этом теле, как будто о не моём?

Но оно явно было не его, но и не являлось воспоминанием, он это чувствовал. И принял, наконец, этот факт: лгать самому себе — бесполезное и проигрышное дело и даже, можно сказать, преступление: сокрытие важной правды как от себя, так и остальных ужасно и всегда приводит к хаосу. Единственное, что нужно теперь разузнать — это то, как он здесь появился. Не с бухты-барахты же ведь. Рон усмехнулся и опустился в воду глубже, до подбородка. На самом деле, думать и стараться не надо. Он умер. Вот просто как можно было выжить, когда всех твоих товарищей отвлекли враждебные приспешники, а ты сам, далеко не самый раскаченный игрок, остался один на один с боссом? Итог очевиден. Но зато…

Может ли быть так, что он таинственным образом воскрес, что у него именно на этом моменте была так называемая «точка сохранения»?

Нечего цепляться за прошлое, когда понимаешь, что ничего не обратится вспять.

* * *

dnmo, sub urban — broken

Гарри, приходя в сознание, с трудом разлепил глаза. Голова нещадно гудела, яркие пятна перед глазами кружились в бешеном хороводе, так что уже через пару мгновений мир снова погрузился в полную тьму. Тело совсем отказалось слушаться: ни руки, ни ноги не сгибались и не двигались, и всё, что Гарри мог — это прислушиваться к своему прерывистому дыханию, которое то и дело перемешивалось с резкими выдохами и вдохами. Такое уже с ним бывало, и не раз: исправно в несколько дней организм чуть ли не полностью отказывался функционировать, как и вообще принимать пищу, выблёвывая её на холодный каменный пол камеры. Было невыносимо, было больно, было жутко и страшно. Когда-то, уже очень давно, у Гарри была надежда, что его выпустят отсюда, что это всё — большое недоразумение, что его разум, умирая, всего лишь отсчитывает последние секунды жизни и вот-вот этот кошмар закончится, и он, наконец, заснёт и перестанет биться в агонии каждый божий чёртов день. Но нет, это не ошибка, не бредовая и ужасающая фантазия погибающего мозга, это жизнь, это самая ни на то есть настоящая реальность, всё это происходит на самом деле: и холодные стены, и маленькая решётка, служащая окном, единственным источником освещения, и заблёванный угол, и дежурящие авроры, и грязные, признанные виновными, впавшие в отчаяние и почти обезумевшие люди, сидящие в точно таких же комнатках напротив, от которых Поттер, по нынешнему мнению изредка вспоминавших его волшебников, ничем не отличается. Возможно, они правы. Или нет. Гарри уже не может понять, виновен ли он или его обвинили ложно. Воспоминания, подобно земле для будущего цветущего сада, тщательно перерыты и смешаны с другими. Был ли над ним вообще суд? Но вспоминать становится так сложно, так больно, что лучше и не пытаться. Но память, лишь несколько секунд выждав для приличия, с огромной скоростью начинает вскрывать закрытые на семь замков воспоминания годовой давности, от которых Гарри так старался сбежать и спрятаться. Он не хотел об этом ни думать, ни принимать как неопровержимый факт. Это не могло произойти. Его друзья, его наставник, его товарищи не могли лгать ему на протяжении стольких лет. Просто не могли.

Тем не менее, это случилось.

Слёзы покатились вниз по вискам тяжёлыми камнями, Гарри не мог вздохнуть полной грудью, во рту пересохло, и всё его существо замерло и сосредоточилось на точке обратного отсчёта, на том моменте, когда всё тайное стало явным, а он оказался закованным в небольшой комнатушке где-то под судебным залом. Дико холодные кандалы впивались в руки, тяжёлая цепь на ноге приковывала его к стене, а он ждал решения Визенгамота и не мог принять того, что произошло. Перед глазами мелькало, как его, только что очнувшегося, обвинили в убийстве десятка сражающихся учеников Хогвартса и, заключив в магические путы, повели куда-то по коридору. Он яростно сопротивлялся, пытался выяснить, что за шутки, но никто не обращал на его вопросы внимания, грубо толкали его вперёд и пресекали глупую борьбу. Мимо проходили немногочисленные волшебники, Гарри с затаившейся надеждой смотрел на них, но те лишь хмуро поднимали взгляд и уходили прочь. Время от времени слышалось: «Ничтожество». Наконец его дотащили до массивной арки. Он вспомнил это место: памятный зал суда №10, неизменно чёрный и нагнетающий. Послышались шепотки: было открытое слушание. Ему не позволили осмотреться, и таким образом его довели до кресла. Усадили. Цепи сразу же угрожающе звякнули и как змеи оплели его запястья и лодыжки, не давая пошевелиться. Поттер, внутренне дрожа, осмелился поднять взгляд. На скамьях, стоящих на возвышении, сидели мрачные члены Визенгамота, а прямо перед ними — Председательствующий. Раздался стук молоточка — начался суд. Всё было очень официально, даже по-издевательски празднично и торжественно, всё в лучших традициях. Зачитали обвинение. Гарри с силой сжал подлокотники и, срываясь на шёпот, сказал, что это неправда, что они ввелись в заблуждение, может, кто-то из Упивающихся притворился им; что он никого, кроме заслуживших, не убивал, кричал об этом, но его заставили замолчать, говоря, что ему не давали права открывать рот; не желали слышать, пропускали его слова мимо ушей. Был шум и гам. Когда в качестве свидетелей начали вызывать выживших членов Ордена, Гарри успокоился: у него есть поддержка. Но всё оказалось ложью. Они холодно, с еле скрываемой ненавистью, выплёвывая, рассказывали, что они видели. Поттер всё это отрицал. И тогда внесли его единственную надежду — зелье Правды. Гарри был уверен, что сейчас-то всё прояснится, найдут и накажут настоящих виновных. Всё и прояснилось: он и вправду был преступником. Веритасерум опровергло все его заверения. Гарри не мог разобраться, как это случилось. Неужели он в самом деле убил кого-то после победы? Почему он не помнит? Крестраж в нём не исчез после его смерти в лесу? Но что тогда случилось, почему он был на границе жизни и смерти? Ответов на эти вопросы не было, разум застелило бельмо ужаса и страха, и лишь после, как Председательствующий постучал несколько раз молоточком в попытке успокоить и привлечь внимание взбудораженной толпы, теперь с ненавистью смотрящего на бывшего Национального Героя, отныне являющимся предателем, его, застывшего и с гулко бьющимся сердцем, увели вниз до окончательного обсуждения дела.

Гарри не знал, что думать и делать. Мрачные каменные стены давили на него, заставляя съеживаться и пытаться хоть как-то согреться — от них веяло стужей. Внезапно железная дверь за спиной жутко заскрипела, и заключённый резко выпрямился и повернул голову: в помещение зашли двое грозных авроров в строгой форме и сразу же проследовали стройным шагом по обе стороны от выхода, давая понять, что подниматься обратно ещё рано. Свет от зажёгшихся свечей отбрасывало острые тени на их безразличные лица и обезличивали борцов. Потом в комнату незаметной тенью проскользнула фигура, которую Гарри сразу узнал и обомлел от этого. Гермиона, волосы который по-привычному, так знакомо топорщились во все стороны, тихо обошла стол и села напротив, взглядом вгрызаясь в повернувшегося в её сторону Поттера. Дверь с грохотом закрылась, и над ними двоими в то же мгновение нависла мёртвая тишина — авроры наложили заглушку из соображений конфиденциальности, — а Гарри с тайной жадностью, упорно игнорируя жёсткость в глазах, стал вглядываться в такие родные, но одновременно чужие черты лица подруги, ища нечто скрытое, то, что сможет прояснить всё, ведь Гермиона всегда освещала самые тёмные переулки незнания. И не только не находил, но и не узнавал её: она была хмура, не было той теплоты, которая всегда, даже в самые мрачные моменты их дружбы, присутствовала. В мыслях бился тревожный колокольчик, но Гарри упрямо его глушил, не позволяя ему вырасти в колокол. Он непроизвольно сглотнул, несмотря на сухость во рту. Положил руки на стол — зачарованная цепь кандалов раздалась оглушающим лязгом. Сложил руки. Гермиона вслед за ним тоже сцепила руки в замок на столе; придвинула железный стул к столу — раздался неприятный скрип, острым лезвием резанувшим по слуху. Ставшее в миг напряжённым молчание никто не пытался прервать. Капля пота сорвалась и покатилась по спине. Опустил взгляд, закрыл глаза, выдохнул. Сердце, только недавно успокоившееся с надеждой на то, что это всё просто очень странная путаница, снова забилось в бешеном ритме. Теперь Гарри понял, что дело в самом деле серьёзное и не является глупой оплошностью. И только он, подняв взгляд, собрался нарушить затянувшееся молчание, спросить, что произошло, как Гермиона отрывисто сказала:

— Я тебе не давала права говорить.

Гарри замер с полуоткрытым ртом. Раздался звучный колокольный звон.

— Закрой рот, пожалуйста. Спасибо. Что ж, полагаю, ты хочешь узнать, что происходит. Не нужно кивать, я тебя не спрашиваю — я утверждаю. Итак. Да, ты не убивал никого: после твоей победы над Волдемортом я сразу же погрузила тебя в сон. Вообще, согласно плану Дамблдора, ты не должен был выжить, но, как видишь, твоя реально сверхъестественная удача сыграла тебе в некотором роде на руку, а нам — не особо: ты жив. Так что пришлось быстро продумать дальнейший ход действий. Хотя я тебе благодарна за эту живучесть — это была неплохая зарядка для мозга. А ещё удивительно — неужели директор в самом деле был уверен на сто процентов в том, что ты погибнешь, и даже не стал думать про другое развитие событий?.. Всё же вряд ли; пожалуй, просто не сказал нам — желал посмотреть на шоу талантов в случае чего. Всегда веселиться ему хочется, даже на том свете. Ну да неважно. После того, как ты заснул, мы собрались всем Орденом. Было много вариантов, что с тобой можно сделать, но в итоге остановились на моём: он показался «самым изящным». Хах, очень польстило, сразу видно, что к чему ведёт. Пришлось повозиться: порыскать немного по замку, кое-кого убить, воспоминания собрать. Минут за десять справились. Только с их внедрением не смогли достаточно быстро управиться, так что, как заметил, ты их не помнишь, но разум — да и воспринимает их за настоящее. Ментальные искусства воистину одни из самых хитросплетённых отраслей магии: каждый недочёт может дорого стоить. Но Рон, пусть и учился как попало, на самом деле умён — смог сделать так, что и с ошибками хорошо сработало. А ещё завистлив, как незнамо кто, и, слава Мерлину, это отражается на нём положительно — всё время грыз гранит науки, которой мы в школе не изучаем, — а то были бы плохи наши дела. Ремус мог бы помочь, но, как знаешь, погиб. Не повезло, так не повезло. Менталист неплохой был. Да и Северус, он бы тоже помог, да ещё с огромной радостью: и по тебе бы проехался, и по Рону за то, что тот сам «по-нормальному» не может, так и не смогли поладить. Как дети малые, серьёзно…

А Гарри слушал и слушал, то и дело порываясь что-либо вставить, но останавливаясь, и не мог поверить в слова, которые она говорит: они казались ему фантастикой, выходящей за все доступные границы. План Дамблдора? План его жизни от рождения до смерти? Притворство лучших друзей на протяжении столь долгого времени? Ремус? Орден… Джордж, мисс и мистер Уизли? Флёр, профессор МакГонагалл и мистер Бруствер? Билл и Чарли? И даже те, кто умер? Нет, это уже слишком, такого не может быть…

Должно быть, Гермиона заметила в его глаза недоверие.

— Зачем мне лгать? — и мягко улыбнулась. — В этом нет необходимости: ты уже осуждён на пожизненное заключение в Азкабане: и за необоснованные убийства сторонников, и за огромную потенциальную опасность обществу: как жаль, что Волдеморт настолько хотел жить, что, чувствуя, что ему не победить, он смог заключить в тебе свою частичку, которую никак не уничтожить и не убрать. Держать тебя даже в Святом Мунго очень небезопасно. Кстати, колдомедики подтвердили наличие в твоей душе инородного вещества, так что не беспокойся.

Гарри, проведя языком по засохшим губам, шёпотом спросил:

— Почему…

— Я тебе всё еще не давала позволения говорить, но так уж и быть: перед смертью ведь не надышишься, да? На самом деле очень глупый вопрос, ты же не настолько бестолковый?.. Однако кому я это говорю. Объясняю. Вся твоя жизнь — большая игра, ты не больше, чем полезный инструмент для достижения цели. Ты свою задачу выполнил, а кому нужны использованные, бесполезные марионетки? Возможно, Дамблдор и был бы не против в случае твоего выживания ещё с тобой поразвлечься — какая политическая фигура! — но он мёртв, а больше ты никому и не пригоден. Так что, как видишь, избавление от тебя — закономерное действие. Хотя, если тебя это утешит, мисс Уизли пыталась нас уговорить оставить тебя в живых: Джинни замуж-то всё ещё хочет, статус жены Героя, прошедшей с ним через огонь и воду, довольно неплох, не так ли? Но тогда пришлось бы с тобой возиться дополнительно, а, к сожалению, у других времени на то нет, да и второго Дамблдора тоже… Ладно, он есть, но не подпускать же Аберфорта к интригам так близко? Он слишком далёк от таланта досточтимого директора.

И с этими словами Гермиона, на этот раз почти не слышно отодвинув стул, поднялась.

— Что ж. Всё, что было необходимо, я тебе рассказала. Готовься: через пару минут после моего ухода за тобой придут. Рассказать ты никому ничего не сможешь: здесь не только заглушка, но и Обет на неразглашение. Это допустимо для использования на преступниках. Авроры, кстати, ничего не слышали. Это я так, к сведению. Ну-с, я пойду, — и двинулась прочь.

— Погоди…

Грейнджер, уже почти поднявшая рука в знак отключения чар, опустила её и глянула на Поттера в немом вопросе.

— Зачем ты мне это рассказываешь? Какая разница, знаю ли я это или нет, раз уж у меня совсем шанса на…

— Затем, чтобы ты знал, — прервав его, хмыкнула она в ответ. — Да и, может, так будет честнее, и возместит тебе ущерб? В конце концов, знание — действительно дорогая и нужная вещь. Ты теперь знаешь наверняка, в чём виноват, а в чём — нет; что ты и кто ты, для чего ты был нужен, а для чего ты бесполезен. Знаешь, свобода — такая странная штука, для тебя она теперь страшна. Это к лучшему, — и снова подняла руку.

Чары спали, и на Гарри обрушились миллионы звуков: наверху что-то обсуждала толпа, где-то внизу капала вода, скрип двери, цокот каблуков и топот подошв по каменному полу. Везде, везде, везде. Выступили слёзы. Резко встав, Поттер схватил стул и со всей силы швырнул его об стену. Звук раздался как будто откуда-то издалека. Перед глазами всё плыло, кандалы казались ещё более тяжёлыми и ужасно бесили: хотелось их разорвать, выбросить, сжечь в Адском пламени или хотя бы прекратить всё это безумие, сейчас же задушив себя цепью. Гарри не хотел в это верить, ни единому её слову, но они уже так сильно впились в его сломанный разум, подобно змее пробрались в его душу и отметились там вечным, неисцеляемым клеймом.

Гарри, казалось, совершенно не помнил, что и как происходила дальше, всё всплывало разрозненными фрагментами: вот его выводят в зал, на него обрушивается шквал голосов, один выделяется среди них, и, не задерживая его на нижнем этаже для преступников, отправляют с группой пустых авроров портключом на тёмный и далёкий остров.

Порой мелькали мысли, что слёзы, как появились в Министерстве, так и не исчезли. Но он помнил, как пытался брать себя в руки, как старался рассказать правду глухим к нему дежурным, и как горло перекрывало Обетом. Кашель после был ужасным, он резал горло изнутри, и всё внутри горело. Это было как в Аду, однако попытки Гарри не прекращал на протяжении, как он помнит, трёх месяцев, пока он совсем не охрип и не замолк от ужасной боли.

И вот, он теперь лежит как труп, с закрытыми глазами и слезами, не в состоянии подняться. Кажется, совсем рядом пролетел дементор: повеяло каким-то особым холодом, но Гарри не мог сказать точно: целый год нахождения в этом забытом Богом месте обесчувствили его к этим тварям, ведь теперь каждый последующий день ни капли не отличался от прошедшего, все по-настоящему счастливые воспоминания были уничтожены десятиминутным разговором с Гермионой, а те, что остались, были поглощены вечными стражами. И оставалось только прерывисто дышать и думать, что если ему настолько плохо уже через год, то страшно представить, что вытерпели те, кто прожил здесь больше. Как Сириус, его крёстный. Кажется, он был единственным, кто не врал про своё отношение к Гарри: Блэк любил его, как ребёнка Джеймса и Лили, но не как кого-то отдельного. Без родителей Поттер был бы никем для него, не будь он так похож на своего отца. Сколько бы обидно и грустно от этого ему не было, он искренне принимал это и любил крёстного, особенно теперь. Такой прямолинейный, такой простой и понятный… Время от времени он думал, что его смерть, как и Седрика, подстроили, ведь мало ли что тот мог сдуру сказать. И от этой мысли его рука всегда сжималась в кулак.

Внезапно Гарри что-то захватил в руку, а именно нечто… мягкое. Тканевое. Разум бешено заработал, сердце забилось как в припадке, и он сжал другую руку. То же самое. На ощупь эта ткань была как будто старой и застиранной. Пронеслась невозможная мысль: неужели всё это был необычайно долгий кошмар? Волдеморт перед тем, как погибнуть, бросил в него не Avada Kedavra, а тёмное проклятие? От этой догадки всё тело вздрогнуло, освободилось от оцепенения, и теперь Гарри ощущал каждым нервом окружающие его, как он думал, простынь и тонкое одеяло. Нет, он не думал, он был уверен в этом. Весь дух воспрянул: друзья его не предали, его не заключили в Азкабан! И он, оперевшись на руки, поднял было себя в сидячее положение, но сразу же упал. Тело казалось странно маленьким для него, он был будто не в своей тарелке. Последствия проклятия? Гарри резко распахнул глаза, ожидая увидеть либо медицинское крыло в школе, либо палату в Мунго, либо хоть что-то, напоминающее больницу, но то, что он увидел на самом деле, заставило его обомлеть одновременно и в ужасе, и в удивлении.

Он находился у себя в чулане под лестницей, он никогда ни с чем не сможет спутать это место. Свет бился из маленького решётчатого окошка, пыль в воздухе медленно парила, а где-то в ногах находились старые потёртые игрушки, несколько из которых безжалостно сломаны когда-то Дадли. Повинуясь инстинкту тела, Гарри приподнялся и слабым жестом дёрнул за тоненькую верёвочку. С глухим дребезжанием включился светильник и тускло озарил каморку — стали отчётливо видны многочисленные провода на стенах, ведущие куда-то вниз, под матрас; потревоженные пауки на потолке быстро скрылись, пробравшись наружу через маленькие щели. Всё так, как было в детстве. И нет душераздирающего холода, как ему казалось — он находится только в памяти. Закрыв глаза, Гарри слегка мотнул головой — стало теплее. И ощущения намного чётче: чувствовались теперь не только простынь и одеяло, но и очки, неудобно и больно расположившиеся на носу. Окончательно сев и поправив очки, он ещё раз оценил столь неожиданную обстановку; выдохнув, опустил взгляд. И снова замер: ноги, скрытые потёртой тканью, на которой яркими пятнами выделялась засохшая кровь, были откровенно маленькими, и Гарри вновь ощутил себя не на своём месте. Что случилось? Сознание замедлилось. Проведя тонкой рукой, украшенной саднившими множественными порезами и кровоподтёками, по постельному белью, он аккуратно стал стаскивать с себя его. Помятые несуразные брюки были подраны и точно также окровавлены. И его внезапно озарило: давным-давно, за несколько месяцев до письма, кузен с его компанией избили его практически до смерти и оставили на пустой площадке со скрипучими качелями под открытым небом, украшенным многочисленными звёздами. Тогда он ещё не знал, как неожиданно, на сто восемьдесят градусов, повернётся его судьба, и жизнь казалась бесконечной чередой чёрных событий. Нет начала — нет конца. Кровь не прекращала течь густой рекой, а тело так ужасно болело, что он, десятилетний мальчик, в самом деле думал, что умрёт, и эта мысль приносила ему облегчение. Это было очень запоминающееся. Но он выжил: добрался до дома — погибать на улице не хорошо, как тогда подумалось, случайные прохожие не виноваты в его судьбе, — попал в него через запасной вход, залез в чулан и, не переодеваясь, заснул, рассчитывая на вечное спокойствие. На утро он проснулся. Гарри не мог вспомнить, что приносило ему большее разочарование, чем это пробуждение, даже смерть Сириуса не могла перекрыть его. О, как он тогда рыдал, не понимал, почему всё ещё здесь, пока разгневанная тётя, дико стуча по дверце, не приказала ему успокоиться и не мешать добрым людям спать. От этого слёзы с большей силой потекли из глаз, и Петунья в бешенстве открыла проход ключом и уже хотела разразиться гневной тирадой, как увидела состояние племянника. Поттер не видел её лицо, поэтому не мог точно сказать, как именно она отреагировала, но с минуту было молчание, прерывавшееся всхлипами. До этого он плакал в открытую лишь раз, после этого дядя выпорол его. И такого больше не повторялось. Сейчас же ему было все равно, накажут или нет: хоть за слёзы, хоть за кровь. Но она ничего не сделала — лишь сказала встать, пойти умыться в ванную и затем переодеться. Вернувшись, он не заметил ни единого признака, указывавшего на его недавнее положение, даже на полу ничего не было. И лёг снова спать. Тётя не упоминала про этот случай, и Гарри тоже молчал. Жизнь потекла своим чередом. Но это не давало ответа на то, почему он здесь. Может, это воспоминание, разум всё же решил поиграть на прощание? Верилось с трудом, хотя бы потому, что полностью осознавал происходящее и это не Омут Памяти. Но чего только не бывает в магическом мире? Так что он, улёгшись и выключив свет, просто стал ждать, пока что-нибудь произойдёт.

Ожидать пришлось недолго: минут через десять над головой раздались шаги. Сверху посыпалась штукатурка — ничего не меняется даже во лжи. Раздался стук в дверку, что-то сказала «тётя», но Гарри это проигнорировал. Спустя пару минут снова послышался голос — он погрузил свой мир в тьму. Ключ в скважине натужно заскрипел, и чулан полностью осветила люстра из прохожей. Привычная атмосфера дрогнула после еле слышного вскрика тёти, и та совершенно неожиданным движением положила руку на пульс. Слишком реалистичным. Поттер дёрнулся, раскрыл глаза и затравленно взглянул на перекошенное лицо. Крылья её носа затрепетали, и она начала грубо высказывать всё, что думает о его притворствах. Он её толком не слушал и озирался по сторонам, переходя от одного предмета к другому. Внезапно его схватили за ухо и силком вытащили из убежища. По-настоящему неприятно.

— Так ты думаешь, что можешь разводить везде грязь, а потом не слушать и молчать, как будто так и надо?! — злобно, но по-тихому шипела тётя Петунья ему на ухо, явно чтобы не разбудить раньше времени любимого мужа и Дадличку. — Иди, быстро мойся, переодевайся и будешь убирать, что натворил! Пошёл!

И, бросив презрительный взгляд, скрылась в гостиной. Сразу включился кран. А Гарри, неверяще осматривая дом и запинаясь, отправился на второй этаж.

Что он здесь делает? Странное послесмертие? В том, что он умер, сомнений даже не возникало: интуиция в кои-то веки правильно заработала. Зайдя в туалетную комнату, взгляд сразу задержался на зеркале. Оно было ожидаемо высоковато, так что Гарри взял маленький пластмассовый стульчик с незатейливым рисунком динозаврика и, встав на него, посмотрел на своё отражение. На него глядел десятилетний он, с синяком под глазом и мелкими порезами на щеке. Память услужливо подкинула, как он тогда вглядывался и сравнивал ранения с шрамом на лбу. Всё происходящее казалось невозможным, неполноценным дежавю. Как же он ненавидит это чувство, преследовавшее его изо дня в день в Азкабане. Открыв воду, Гарри набрал её в маленькие ладошки и ополоснул лицо. Боль, до этого будто мирно спящая, мгновенно ударила в мозг и разнеслась по всему телу. Он сдавленно выдохнул и стиснул зубы. Опустил руки и сжал пальцами край раковины. Слёзы опять навернулись на глазах. Было страшно. Очень-очень страшно. Почему всё так реально? В тюрьме все чувства притупились, так почему сейчас?..

Какая-то мысль заворочалась на краешке сознания, а потом переросла в воспоминание. Маховик Времени! Какая-та нить тонко связывала то, что происходило сейчас и тогдашние приключения. Он переместился в прошлое после гибели? Это тогда бы объяснило его нахождение здесь, как и многие другие ощущения. Но как это реально? И почему именно этот день? Гарри кинулся к окну. Солнце уже поднялось и блаженным лучами гладила траву. По небу плыли лёгкие облака. По улице уже ходили старушки. Всё было так, как в детстве. Он чувствовал это.

Пронеслась идея, что надо будет ненадолго умыкнуть газету, чтобы убедиться в дате, но в этом явно не было острой необходимости. Затем он подумал ещё кое о чём, и душа забилась в предвкушении, губы поднялись в большой и подрагивающей улыбке.

Неужели это его шанс… его шанс всё… абсолютно всё…

…исправить?