Комок шерсти (джен)

Чей-то едва различимый страшный и совершенно неуместный на чистых и благопристойных улицах Литтл Уингинга полный боли хрип дети услышали у предпоследних домов городка. Дальше начиналось короткое поле, выводящее на опушку местного леса, куда тайком убегали Поттеры, делая это обычно после посещения библиотеки, когда время уже подходило к закрытию, или до нее, но в выходные дни. Тетушка Кляча очень неохотно и через раз отпускала приемных детей на самостоятельные прогулки, явственно разрываясь между: желанием не видеть воспитанников и страхом, что они принесут своим уходом проблемы. Вполне обоснованным — племянники и трудности постоянно шли рука об руку.

Тут же замерев, Поттеры безмолвно переглянулись, подневольно прислушиваясь, и с напряженным вниманием начали водить головами из стороны в сторону, пытаясь уловить местоположение звука. Для их приличного городка подобное было нехарактерно.

— Слышал?

Одновременно со словами сестры повторился чей-то тихий болезненный хрип — и если бы Гарри не вслушивался настолько тщательно, то однозначно пропустил бы его.

— Там, — он мотнул головой.

Проследив за направлением, Хезер, не медля, сорвалась с места и побежала в указанную сторону — за угол последнего дома. Едва слышно ругнувшись, Гарри помчался следом.

…хрипящий грязно-кровавый комок шерсти.

Он выглядел ужасно: бело-рыжий мех был в крови и грязи, задние лапы были сломаны — кости торчали наружу, а мясо проглядывало сквозь шерсть, хвост, похоже, тоже был переломан в нескольких местах, одного уха не хватало, морда была в крови и на ней, кажется, отсутствовал один глаз. И при этом животное пыталось ползти — по асфальту тянулся след крови.

Успев сделать еще несколько шагов, сестра согнулась — ее вырвало. Гарри же подбежал ближе — кот снова хрипло заорал.

— Гадство!

Вытерев рот, Хезер стащила с себя ветровку и, опускаясь на колени, свернула ее несколько раз. Положив ее на землю рядом с котом, сестра осторожными движениями, искривляя лицо все сильнее, от каждого нового звука, возникающего от ее действий, перенесла животное на нее. И тут же взяла это на руки, прижав к груди, вероятно, в неосознаваемой попытке спрятать от страданий.

Опустившись рядом, Гарри хотел уже, было, сказать, что здесь милосерднее свернуть шею — не в их возможностях помочь — но поймал взгляд сестры, поднявшей голову и оторвавшей его от кровавого и грязного мехового комка в руках. Дикий взгляд, полный слез и ужаса — прости Господи! — того самого ужаса, перед чужой силой, а если точнее, своим полным перед ней бессилием — беспомощностью. Когда ничего — Господь милосердный! — совсем ничего не можешь сделать, изменить, противопоставить.

Она в резком защищающем движении прижала к себе этот меховой комок, как будто действительно увидела мысли брата. Прижала настолько сильно, что причинила ему еще больше боли, и он от этого жутко закричал значительно громче, чем раньше.

Смотря в ее глаза, Гарри в мгновение проглотил то, что хотел произнести и проговорил совсем иное, тщательно контролирую интонацию:

— Мягче, Хеззи, ему больно.

И замер, показывая всем своим видом, что поддержит ее, даже если сестра сейчас окончательно задушит этот кровавый комок, или если разожмет руки и отпустит, или если решит отдать это ему.

Смысл произнесенных слов достиг Хезер не сразу: вначале она перевела обезумевший взгляд на кота, и только после этого чуть ослабила хватку, поняв, наконец, что делает только хуже. А потом, не говоря ни слова, быстро поднялась на ноги и, развернувшись, побежала.

Поспешив следом, Гарри только сжал покрепче зубы — судя по направлению, сестра неслась к центральной части Литтл Уингинга — к дому.

О чем только думала, неся туда этот комок шерсти?

Быть может, сработало запаянное в подсознание убеждение, что нужно спрятать его в чулане — единственном безопасном месте?..

Задыхаясь от быстрого бега, Гарри едва поспевал за сестрой — она буквально летела как одержимая, не замечая ничего вокруг: ни огладывающихся и недоумевающих прохожих, ни машин, резко тормозящих, когда та едва ли не кидалась под колеса, вероятно, в желании срезать путь, ни расстояние. Затормозила она только у входной двери дома ебанутой семейки, и тут же дрожащей рукой, вымазанной в крови и грязи, повернув ручку, влетела внутрь. Опаздывающий Гарри едва успел следом, до того, как дверь захлопнулась и тут же непроизвольно замер, пытаясь отдышаться: картина в коридоре была не очень благоприятная.

Растерянная тетушка Кляча с подносом в руках стояла в проеме, ведущем на кухню, в нескольких ярдах от сестры. Последняя, сжавшись и одной рукой прижимая к себе хрипящего кота, а другой его прикрывая, находилась у изголовья лестницы полу боком к Петунье. Воспитанница не успела добраться до чулана, наткнувшись на приемную мать, и это ее остановило. Как, впрочем, и самого воспитанника — миссис Дурсль умела делать подобное только одним своим видом.

— Что это?..

Спина Гарри в одно мгновение покрылась холодным потом — и отнюдь не из-за быстрого бега! Нельзя было сказать однозначно, какая реакция приемной матери стала бы следующей — сейчас она была сдержана и серьезна, смотрела строго и тяжело.

— Те…ушка…кот, — из-за одышки произнес Гарри прерывисто.

Переведя взгляд на него, Петунья, посверлив несколько долгих секунд им воспитанника, громко произнесла:

— Вернон.

И тут же, сделав несколько шагов вперед в направлении приемных детей, поставила поднос на телефонный столик.

Только увидев, что приемная мать начала движение, Гарри в мгновение ока подлетел ближе к сестре, встав рядом, чтобы дать ей почувствовать его присутствие и, в том числе, закрывая от мистера Дурсля. Хезер же от действий Петуньи ощетинилась еще сильнее, и кот захрипел, перекрывая шум телевизора.

В этот момент в проеме, ведущем в гостиную, показался дядюшка Морж, с кряхтением поднявшийся из кресла.

— Что случилось, Пет?..

В явном замешательстве он так и остолбенел на пороге, вытаращив глаза и переводя взгляд с приемных детей на жену.

— Заводи машину.

Именно этот тон тетушки Клячи затыкал любого собеседника. Когда она его использовала, все вокруг подчинялись, не споря. Даже сам глава семейства предпочитал быстро позабыть, что это он принимает решения, а все остальные следуют выбранной им политики.

Так до сих пор не восстановившая дыхание Хезер прижалась к перилам лестницы, стараясь в них вжаться и еще сильнее прикрыть хрипящего кота. Не говоря ни слова, мистер Дурсль прошел мимо Поттеров к входной двери, кинув по пути взбешенный взгляд на старшего. Тем самым обещая, что пусть сейчас он и проглотил возражения, но по приезду обязательно выплеснет все накопленные негативные эмоции на приемного сына.

Проводив прошедшего дядюшку Моржа внимательным взглядом, Гарри положил руку на плечо сестры, понуждая ее немного расслабиться — насколько это вообще могло быть возможным в ее состоянии — и показывая, что она не одна. Он, как и раньше, будет до последнего защищать их интересы.

— Отдай мне, Хезер.

Это был едва ли не третий раз за всю осознанную жизнь, когда тетушка Кляча обратилась по имени к одному из воспитанников. Настолько нереально, что приемный сын даже на мгновение потерял самообладание от удивления. Впрочем, быстро его проглотив, Гарри чуть сжал пальцы на плече сестры и с мягкой осторожностью произнес:

— Отдай, Хеззи.

Возможно, именно мягкость помогла, поскольку Хезер протянула трясущиеся руки с ветровкой и его содержимым Петунье. А, может быть, подсознательное доверие к единственному человеку, любящему ее больше, чем себя. Хотя, может, дело было и в совокупности этих факторов.

На воспитанников тетушка Кляча смотрела твердо, не читаемо и очень тяжело — так, что выдержать этот взгляд и глядеть в ответ дольше нескольких секунд было чертовски сложно. Она достаточно аккуратно забрала из рук племянницы ветровку с продолжающим хрипеть котом — настолько невыносимо, что разрывалось сердце.

Подспудно Гарри начал ожидать, что сейчас приемная мать сомнет, выкинет, а потом еще прижмет ногой взятую ношу. Предчувствовал, что она начнет орать и, вероятно, поднимет руку для пощечины. Готовился к самому худшему и даже уже сожалел, что поддался внутреннему чутью и в порыве позволил сестре отдать этот переломанный комок шерсти. Проклятый кусок меха, видимо, за это короткое время уже успевший стать для сестры олицетворением ее самой: такой же беспомощной, сломанной, безнадежной, бессильной и никому ненужной, заслуживающей умереть в грязи и равнодушии проходящих мимо.

Ощутив, как сжалась сестра — куда уж больше! — Гарри невольно подался вперед, загораживая ее от Петуньи.

Не обращая внимания на его действия, тетушка Кляча быстрыми шагами двинулась к выходу, по пути бросив короткое:

— Приберись.

И тут же вышла из дома, тем самым ставя точку в этой ситуации.

Гарри потребовалось, наверное, полминуты, чтобы вернуться к уравновешенности и заставить себя сосредоточиться на приказе. Это, однозначно, был хороший выход — так можно было не думать, а главное — находиться в действии и движении.

Пребывавшая в отстраненном состоянии Хезер никак не прореагировала, когда брат, взяв ее за руку, потянул на лестницу, ведя в ванную. Сестра была поникшей и явно потерянной. Не сопротивлялась, но и не помогала — подчинялась его указаниям и совершенно не желала возвращаться в реальность.

Спустя время Гарри смог привести ее в относительный порядок: умыть, стерев следы грязи с лица, отмыть руки от крови, вытереть и одеть в чистую футболку. А потом и даже на минуту немного растормошить — добиться вялой улыбки и страдания во взгляде вместо потерянности. Когда Поттеры спустились вниз, Хезер не захотела уходить в чулан, гостиную или на кухню, предпочтя сесть на ступеньках лестницы. Гарри даже смог перебороть себя и оставить ее одну, пока приводил себя в нормальный вид, а потом мыл входную дверь и коридор. От этого небольшого комка шерсти было очень много крови. Грязи, впрочем, тоже. В этот промежуток, пока брат был занят, ссутуленная поза сестры и ее безучастность к происходящему никак не изменились.

Когда все дела закончились, Гарри сел на ступеньку, находящуюся выше, и, полу обняв, начал поглаживать сестру по голове, не столько успокаивая ее, сколько себя. Он уже сто раз пожалел, что они свернули к тому дому. Тихо злился на кусок переломанного меха, не сдохший к их появлению — на его невообразимую живучесть. И в тоже время презирал себя за бездействие, за промедление — ну что стоило ему сообразить на секунду раньше и забрать это комок шести и втихую свернуть ему шею, пока сестра не видела? Ни одна живая душа не стоила страданий сестры: будь то человек или животное. Но сильнее всего — он люто ненавидел эту чертову несправедливость, преследующую Поттеров по жизни.

Пока воспитанники ожидали приезда приемных родителе, братец Свин так и не вернулся — вероятно, зависал у Крысака дома. Если Петунья не отводила детей на главную детскую площадку, то Дадли отправлялся в гости к лучшему другу. Впрочем, бывало и, наоборот, последнего приводили в дом ебанутой семейки.

Чета Дурсль возвратилась через мучительный час. Полный молчания, шума от невыключенного телевизора — быть может, именно он не давал сойти с ума? — гула от проезжающих по улице редких машин и угнетающих размышлений.

Услышав звук паркующегося автомобиля, Хезер встрепенулась, выпрямилась и оцепенела. Гарри невольно притянул ее ближе к себе. Ни один из Поттеров больше не пошевелился за те минуты, пока в дом заходила тетушка Кляча. На ее белом с рисунком в мелкие красные, синие, желтые цветы платье в районе груди и на юбке находились грязно-бордовые пятна. Совсем неуместные и неправильные, несвойственные педантичной натуре Петуньи. Руки женщины, впрочем, были чистые и совершенно пустые.

Даже не взглянув на сидящих детей, приемная мать направилась на кухню, но потом, видимо, передумав, резко остановилась как раз напротив воспитанников, немного не дойдя до телефонного столика. И, повернув голову, посмотрела прямо в глаза Гарри. Голова последнего как раз находилась почти вровень с тетушкиной —ему было непривычно смотреть на миссис Дурсль с такого ракурса: были видны малейшие морщинки и ее взгляд сразу терял половину своей суровости.

Она открыла рот, потом закрыла, посверлила приемного сына тяжелеющим с каждой новой секундой взглядом и, наконец, произнесла:

— Он умер.

Гарри почувствовал, как сестра, услышав, перестала дышать, и сам ощутил, как проваливается в пропасть. Бесконечную темню пропасть.

Чертов кусок меха!

Этот мир не был справедливым.

И не будет никогда.

Слабые именно этого и достойны — сдохнуть от боли в грязи обочины или по пути в больницу, если вдруг их случайно пожалеют и захотят помочь.

Лицо тетушки Клячи исказилось в странном выражении, ясно одно — совсем недобром.

— Идите в чулан, живо! — процедила Петунья, отвернувшись первой.

И тут же, не медля, стремительно умчалась на кухню, даже не обратив внимания на то, что телевизор так и не был выключен, а чай и пирожные остались на подносе — Гарри совершенно о них позабыл.

Звучно хлопнула входная дверь, и зашедший дядюшка Морж остро взглянул на продолжающих сидеть детей.

— Скройтесь с глаз! — сказал он и быстрым шагом направился на кухню.

У Гарри хватило сил собраться и подняться на ноги, а потом спуститься ниже и встать на колени, чтобы поймать взгляд сестры — без эмоций и с полным пониманием происходящего.

Вместе с этим чертовым комком шерсти что-то умерло в Хезер.

Несколько минут он смотрел в ее глаза, тщательно подбирая слова и интонацию к ним. Черт возьми, именно в этот момент ему нужно было вернуть сестру к жизни, дать ей якорь, чтобы продолжать бороться — чтобы были силы и дальше бросать вызов новой несправедливости.

Это была самая сложная задача — намного сложнее ее вопросов, последовавших после столкновения с социумом в первый раз и от недоумения, что где-то семьи жили иначе, совсем не так, как они. Намного сложнее объяснений, что они не отбросы, что и они имеют право на счастье и чужую любовь — а то, что происходит за стенами дома четыре на Тисовой улице — это несправедливость. Нестоящая эмоций — потому что их будущее ждет впереди. И он — Гарри сделает все возможное, чтобы оно было счастливым. Именно это «впереди» давало — до этого проклятого комка! — мотивацию закрывать глаза на происходящее, на плохое отношение, на окружающее безразличие.

Чертов кот.

Бессильный перед чужой волей комок шерсти, умерший из-за своей слабости.

Где-то фоном зрители смаялись над шутками ведущего в телеигре «Мистер и Миссис», подходящей к завершению, на кухне тихо и невнятно говорила Петунья, а ей басовито отвечал Вернон.

Хезер закрыла глаза и, резко выдохнув, разом расслабилась — Гарри так и не нашел слов, не смог выдавить из себя ни звука. А потом сестра распрямилась и искривила губы — видимо, пытаясь улыбнуться.

Подобранный ей комок грязно-кровавой шерсти не будет ждать впереди. И Хезер это поняла. «Впереди» перестало быть целью.

— Хеззи.

Гарри на мгновение закрыл глаза — ему было отвратительно слышать свой голос: в интонациях сквозила неуверенность, в них присутствовала слабость — а потом приподнялся и порывисто обнял сестру, сжав как можно сильнее, но не почувствовал отклика. Отстранившись, он встал, смотря на сестру сверху вниз.

Тяжело выдохнув, Хезер открыла глаза — ее взгляд был таким же пустым, как и до этого.

На секунду Гарри захотелось ударить сестру, чтобы на мгновение вернуть хоть толику эмоций в ее взгляд. И тут же стало мучительно стыдно и горько за этот мимолетный порыв.

В нем тоже что-то сломалось?..

— Мы выберемся.

Хезер опустила голову вниз и развернула руки, смотря на тыльные стороны ладоней. Теперь уже чистых, тщательно отмытых, пусть и в несколько долгих приемов, и пустых.

— Не смей сдаваться!

Когда сестра подняла голову, то в ее взгляде, наконец, появились эмоции, но от этого Гарри совсем не стало легче.

…хрипящий грязно-кровавый комок шерсти.

Лучше бы сдох сразу.