Бессонница (гет)

Гермиона знала, что оказалась плохой матерью. Эта мысль зрела в ее сознании долго, очень долго — с того далекого, почти выцветшего в ее памяти дня, когда маггловский тест на беременность, тайком купленный в ближайшем супермаркете, оказался положительным. Гермиона помнила шкафчик на стене, дверь, к которой прижималась лбом, и затопившее голову странное чувство, от которого темнело в глазах. Ребенок. Ре-бе-нок. Она повторяла слово про себя раз за разом, по слогам, как будто это могло помочь ей осмыслить, охватить происходящее и разложить его по полочкам, как и все остальное в своей наконец-то приведенной в должный порядок жизни. «Радость, — подумала она, — наверное, это такая сильная радость. И Рон тоже будет рад».

Рон действительно радовался — когда притащил ей помолвочное кольцо не по размеру, когда притащил ее в Нору, когда Молли обнимала их обоих, вытирая слезы краешком фартука, когда Артур с чувством жал ему руку. «Ты станешь отцом, сын», — это было комично, как и устроенный близнецами шум, как и смущенная улыбка Гарри, как и двусмысленное хихиканье Джинни, которая была уверена, что забеременеет и родит первой. А потом, после того вечера, радость понемногу поблекла и зачахла. Гермиона заметила это не сразу: она считала, что, раз Рон теперь станет отцом, у них все просто обязано быть правильно, надежно и навсегда. Как у Молли с Артуром, как у ее родителей, которые, к ее удивлению, отнеслись к «новости» довольно прохладно… А на что вы станете жить? А как же твоя карьера в Министерстве? А когда вы с Роном поженитесь? А дети-волшебники сильно отличаются от нормальных?

Гермиону безбожно, мучительно и страшно выворачивало чуть ли не с первой недели. Сперва она стойко держалась, гуглила форумы для беременных, когда выбиралась на ежедневную прогулку в парк после рабочего дня. «Неважно, что дождь, тебе ведь так необходим свежий воздух», — повторяла Молли, которая взяла за правило звонить Гермионе каждое утро, проверяя, проснулись ли они, позавтракал ли Рон и не опоздает ли он на работу — именно тогда, когда Гермиона, выйдя из душа, начинала чувствовать первые, пока еще не сильные, но изрядно раздражающие рвотные позывы. Вечером звонок повторялся — часов в девять, чтобы пожелать спокойной ночи и ненавязчиво — совсем ненавязчиво, ты же понимаешь, я просто немного беспокоюсь за своего шалопая, — поинтересоваться, ужинал ли Рон, во сколько он вернулся домой и чем Гермиона сегодня его накормила.

Через полтора месяца, когда к рвоте стали примешиваться прожилки крови из-за постоянно воспаленного горла, Гермионе начало казаться, что нерожденный ребенок за что-то ее ненавидит и старается таким образом с ней поквитаться. Или сжить со свету. Она знала, что это было глупо — так сказал ей и Рон после того, как однажды она устроила истерику. «У всех беременных тошнота и перепады настроения, Герм. Почитай что-нибудь, в библиотеку сходи или поговори с моей мамой, не знаю», — посоветовал он. Мама позвонила через пару часов, когда Гермиона судорожно пыталась разобраться с накопившимися на столе документами с надписями «срочно» и «очень срочно», и полчаса рассказывала про чудодейственный имбирный чай.

В тот же день Гермиона в очередной раз отпросилась с работы пораньше, привычно стараясь не обращать внимания на выражение лица начальницы, и отправилась на срочный прием в больницу святого Мунго. Там ее приняли, уверили ее, что с ней и ребенком все в порядке, но не прописали никаких лекарств и запретили пить любые зелья без консультации с колдомедиком. Гермиона вернулась домой успокоенной, они с Роном провели чудесный вечер у телевизора, поедая картофель фри — он притащил с собой пару порций из маггловской закусочной и уговорил Гермиону разделить с ним это немудреное лакомство. «Ты просто слишком много беспокоишься и думаешь, милая, — все женщины через это проходят и забывают через пару месяцев». На следующее утро Гермиона не смогла не только ответить Молли на ее уже ставший традиционным звонок, но и выйти на работу. Ее рвало желчью, так что она умоляла Рона вызвать ей бригаду парамедиков. Рон сбежал на работу, заварив Гермионе бесполезного имбирного чая, и, как только ее перестало выворачивать наизнанку, она побрела в маггловскую аптеку, купила какое-то противорвотное и выпила, едва пробежав глазами инструкцию. Противопоказано… Противопоказано… Противопоказано… Тошнота так и не прошла, мерзкая и обжигающая горло волнами кислоты, зато выворачивать перестало. Вечером Рон, приметив на столе забытую коробочку с таблетками, устроил страшный скандал, крича, что Гермиона навредит ребенку.

Он ушел через четыре месяца после рождения Кэтрин — названной в честь Кэтрин Эрншо из «Грозового перевала». Который Молли назвала отвратительной и унылой книгой. У Гермионы тогда уже не было сил спорить. Восьмичасовой ад, о котором ей говорили, что это «почти совсем не больно, нужно просто дышать и слушать доктора и все», и бессонные сутки с истошно вопящей Кэтрин на руках лишили ее и голоса, и мыслей. Молли покивала, явно довольная тем, что строптивая почти-невестка, наконец, научилась ее слушать, и все вместе они отправились в Нору, где их ждали приглашенные друзья и родственники, чтобы отпраздновать рождение дочери Рона. Гермиона весь праздник качала Кэтрин, сидя в комнате Джинни на диване, и полусонно жалела, что не настояла на своем и согласилась рожать в больнице святого Мунго. Она, конечно, доверяла колдомедикам, но считала, что прозаичная маггловская аппаратура, эпидуральная анестезия и опытный акушер были бы куда надежнее.

Время тянулось медленно и страшно трудно. Кэтрин могла кричать сутками — невзирая на все попытки Гермионы ее утихомирить. Ее приходилось постоянно носить на руках, днем и ночью, так что иногда Гермионе казалось, что у нее вот-вот подогнутся ноги, и тогда она упадет и больше не сможет встать. Когда Кэтрин засыпала, Гермиона тоже проваливалась в тяжелый сон без сновидений, но едва ли не каждые полчаса ей приходилось просыпаться — Кэтрин будто бы дожидалась, пока мать уснет покрепче, чтобы испачкать подгузник или скорчиться в очередном приступе болей в животе. Колдомедики, к которым Гермиона носила дочь чуть ли не каждую неделю, качали головами и предлагали потерпеть. Рон помогал — точнее, старался помочь изо всех сил, но его постоянно задерживали на работе, качать Кэтрин ночами он не мог, потому что утром ему нужно было рано вставать, чтобы ехать на работу, а Кэтрин и без того не давала ему выспаться бесконечным криком. Зато он сам готовил себе поесть и иногда мыл посуду, беззлобно попрекая Гермиону, что и без того устал на работе.

К концу четвертого месяца Гермиона стала ловить себя на том, что забывает слова, может простоять полчаса у стены, тупо разглядывая разводы на обоях, и постоянно покачивает руками и напевает про себя, даже если Кэтрин, наконец, соизволила затихнуть в своей дорогой, красивой и почти новой кроватке. Самой Гермионе удавалось уснуть с огромным трудом. Она часами могла лежать в постели, глядя в потолок воспаленными глазами, потому что боялась засыпать — стоило ей забыться, как Кэтрин тут же требовательно звала ее к себе. По утрам у Гермионы раскалывалась голова, но она не могла ни выпить таблетку, ни принять зелье, боясь, что это навредит Кэтрин, если попадет к ней вместе с молоком. Поэтому Гермиона ела, ела, ела все, что попадалось под руку, и ее тошнило от еды и от сознания того, что сегодня у Кэтрин болит животик из-за того куска пиццы, но остановиться она уже не могла.

Они приехали в Нору отпраздновать день рождения Гарри. Виновник торжества и остальные гости после застолья отправились во двор испробовать какую-то новую уникальную метлу, подаренную Сириусом, а Гермиона осталась на кухне с Молли, потому что погода была ветреной, а Кэтрин, по мнению бабушки, была слишком легко одета. Кэтрин недовольно кряхтела на руках у Гермионы, которая ходила с ней по кухне взад-вперед — только так удавалось не дать Кэтрин сорваться на пронзительный визг, от которого у Гермионы через десять минут сдавали нервы, так что ей хотелось начать колотить кулаками в стену, и она сама пугалась себя. Молли поглядывала на нее неодобрительно весь праздник и, наконец, закончив мыть посуду, заговорила:

— Давно тебе хотела сказать, дорогая, что ты ужасно избаловала Кэти — с такого возраста. К чему это дальше приведет? Нельзя, чтобы ребенок все время был на руках.

— Я бы и рада ее положить, Молли, — попробовала отшутиться Гермиона, которой Кэтрин вцепилась ручонкой в волосы, — но она с рождения такая требовательная. Она совсем не дает мне спать.

— Просто ты не умеешь распределять свое время. Я, если честно, ожидала, что так будет, дорогая, ты ведь единственный ребенок в семье и, конечно, все детство провела с нянями, ведь твоя мама постоянно работала… Она ведь и сейчас работает?

Гермиона кивнула, изо всех сил пытаясь думать, что все это только из добрых побуждений, и Молли продолжала:

— Любая женщина должна помнить о том, что семья — ее первостепенная и самая важная задача. Будь у тебя братья и сестры, ты бы понимала, что да как. Смотрю я на тебя и удивляюсь, неужели тебе самой не хочется быть красивой ради мужа, не хочется, чтобы дома было чисто и уютно?

— О чем вы, Молли? — чужим голосом сказала Гермиона, прижимая к себе Кэтрин, которая окончательно раскапризничалась. Спина безбожно болела, как и руки, но Гермиона этого уже почти не замечала, как и гудящей, мучительно пульсирующей, звенящей тяжести в голове.

— Как о чем? — переспросила Молли. — Рон говорил мне, когда приходил…

— Рон говорил? — невольно перебила Гермиона. — Когда? Он ведь у вас уже пару месяцев не был…

Молли пожала плечами.

— Он навещает нас пару раз в неделю, ты же понимаешь, надо помочь по дому, и Джинни тоже ждет малыша, ей хочется побыть с братом… Смотрю на него и удивляюсь тебе, дорогая, вещи неглаженные, голодный, невыспавшийся… Ты ведь сидишь с Кэти дома, а он работает на такой важной должности и устает, а вечером вместо спокойного ужина ему приходится мыть посуду и самому себе готовить поесть…

— Так он, значит, говорит мне, что его задержали на работе, а сам отправляется сюда, отдыхать? — вспылила Гермиона. Кэтрин протестующе пискнула и потянула в рот ворот ее кофты, который, помимо свернувшегоя молока, немедленно пропитался слюной — у девочки резался зуб.

— А что в этом такого? — удивилась Молли. — Здесь его дом…

— А ничего, что я тоже устала и совсем не сплю, не могу даже поесть нормально? Он совсем мне не помогает, ни разу не встал к Кэти ночью, и я…

— Ты женщина, Гермиона, в конце концов. Я никогда не одобряла ваших отношений, твоего этого постоянного стремления кому-то что-то доказать, но я думала, родишь ребенка и все поймешь… В конце концов, как ты хотела? Все через это прошли. Думаешь, я много спала с близнецами и Джинни?

— Почему тогда вы мне не поможете? — зло выпалила Гермиона. — Почему ни разу не предложили привезти Кэтрин к вам? Вы не представляете, как я от нее устала, как задолбалась, и как меня уже бесит ее бесконечный крик!

На лице Молли отразился ужас.

— То есть как это — устала от собственного ребенка? Что ты сказала — она тебя бесит?

— И что с того? — удивилась Гермиона. — Я не могу рассердиться? Я все для нее делаю, но ей постоянно мало…

— Нет, все куда хуже, чем я думала, — назидательно сказала Молли. — Какая же ты мать, Гермиона, если так говоришь о своем ребенке? Ты не любишь ее, дурно с ней обращаешься, поэтому бедняжка все время плачет. А ну-ка дай ее мне!

Гермиона вернулась домой без дочери. Скорчившись у пустой кроватки, она рыдала от обиды, усталости и от того, что не могла смириться с тем, что Кэтрин нет рядом, несмотря на то, что теперь у нее появилась долгожданная возможность выспаться. Через пару дней черного отчаяния и бесполезных попыток связаться с Роном Гермиона решила, что Кэтрин и вправду будет лучше без нее, и что отец и бабушка дадут ей то, что сама Гермиона оказалась неспособна ей дать. Она позвонила своей матери с надеждой на сочувствие, но бросила трубку через пару минут разговора — Джин упорно продолжала считать, что Гермиона загубила карьеру в Министерстве и сама виновата во всех своих бедах. Еще через два дня на пороге квартиры Гермиона обнаружила мрачного Рона с орущей Кэтрин на руках.

— Забирай ее, Гермиона. Мы решили, что будет жестоко разлучить мать с ребенком. Прости, я долго терпел, думал, надо дать тебе время и все такое, но после того, как ты оскорбила мою мать, мое терпение лопнуло. Насчет денег не переживай, я буду присылать тебе каждый месяц, ну и… Можешь обращаться там, если что. Я загляну к вам на выходных. И да, мама просила передать, чтоб ты не переживала — она на тебя не сердится.

Гермиона молча приняла у него из рук вопящий сверток, бездумно рассмотрела красное залитое слезами лицо дочери и понесла ее в комнату — нужно было срочно понять, в чем дело, в голоде, грязном подгузнике, спазмах в животе или режущемся зубе.