Лунная зайка (джен)

Гулкая тишина давит на уши, и всё вокруг тонет в темноте. Шинго затыкает уши, жмурится и почти не дышит, не давая мерзкой мгле проникнуть в душу, забрать его. Тела словно бы нет, и кажется, таким бывает конец.

Когда совсем-совсем всё.

Шинго очень страшно, жутко потерять себя совсем, и он раз за разом вспоминает свою недолгую жизнь, яркими картинками расцвечивая тьму вокруг. Поднимает из глубин сознания быструю карусель земной жизни и тягучую тишь серебряной Луны и прячется за этой памятью от ледяной топкой мглы.

И не вспоминает — не вспоминает — не вспоминает резкий взвизг тормозов и сильный удар в бок, медленно подступающий холод и топкий омут беспамятства. Не хочет вспоминать.

Но всё равно не может даже на миг забыться.

Лишь изредка получается подняться выше, как сквозь толщу воды слыша далёкие голоса родных: что-то лихорадочно шепчет папа, без конца плачет мама и иногда звучит мелодичная колыбельная на так и не разгаданном языке. И эта песня как яркий всполох отбрасывает тьму, на миг открывая балкон из молочно-белого камня, бездонное бархатно-чёрное небо с огромной Землёй над головой и ласковые руки сестры, обнимающие его. Бесконечно нежный голос, обещающий не оставлять никогда.

Шинго пытается вспомнить её имя и перебирает тысячи слов, отбрасывая одно за другим. Всё не то. Имя — как тёплый свет далёкой спутницы, как свежее зелёное яблоко, как царапучая вышивка на жёстком корсете и нежное кружево белоснежного платья. Как древняя легенда, так легко вошедшая в совсем не сказочную жизнь.

Шинго силится припомнить её лицо, и не может — лишь ловит обломки воспоминаний, как перепутанные пазлы. Вот золотые волосы из текучего серебра, вот бескрайнее древнее небо в глазах на совсем юном лице, вот ласковые руки, привыкшие сражаться, и слепящий свет в хрупких ладонях. Она говорила, что звёзды умеют исполнять мечты — может быть, звезда услышит и его желание?

Шинго очень хочет вырваться из темноты и проснуться в настоящем мире. Вернуться домой, к своей семье.

И, словно откликнувшись на его мольбы, в бесконечной тьме появляется яркая искорка. Она слепит глаза своим светом, обжигает руки сияющим золотым огнём и, кажется, дарит самые настоящие крылья. Легко оттолкнуться от густой темноты и взмыть ввысь, с боем прорываясь через душные лохмотья кошмара — чтобы услышать противный писк приборов и бесшумно захлебнуться воздухом, провонявшим лекарствами. Чтобы жить.

И пусть сил открыть глаза и заговорить пока не хватает, Шинго всей кожей жадно впитывает окружающий мир — такой настоящий. И ждёт, когда придёт семья — чтобы наконец вспомнить их, ощутить надёжное папино прикосновение и вдохнуть запах сладких маминых духов, и снова услышать переливчатую песню сестры. Ждёт, пока не сможет снова вскочить с жёсткой неудобной кровати и выбежать на улицу, под золотые солнечные лучи.

Наверное, именно поэтому он не сразу замечает, что в палате есть кто-то ещё. Мамин голос встревожен и непривычно сипл, словно она долго плакала и до сих пор толком не успокоилась. Ну что ты, мамочка? Всё будет хорошо, ведь звезда услышала желание!

Наверное, именно поэтому он не сразу понимает, что говорит всхлипывающей маме незнакомый строгий голос. Старательно ловит отдельные звуки и вертит их как детские кубики, пытаясь сложить слова, но никак не выходит.

— Очень сильно повреждён спинной мозг в нижних отделах, мы ничего не можем сделать. Цукино-сан, Ваш сын никогда не сможет ходить. Мне очень жаль.

Спинной мозг… никогда не сможет ходить… очень жаль…

Понимание наваливается душным одеялом, и собственное тело неподъёмно и непослушно — Шинго кажется, что мир снова падает в тёмную пропасть, из которой уже не выберется. Как так? Он же просил, звезда услышала!..

Чудес не бывает?..

Приговор звучит в ушах, шумя как испорченный плеер, повторяется раз за разом, и Шинго хочется кричать во всё горло — но изо рта не вырывается ни звука, даже вдох самому не сделать. Глупое испорченное тело не слушается, и ужас топит сознание в черноте новолуния. С пронзительно-беспомощным треском разбивается его златокрылая мечта.

И снова тишина давит изнутри и снаружи, только теперь он сам распахивает глаза и беззвучно кричит, позволяя тьме завладеть им безраздельно. И в этой темноте нет ничего — ни жизни, ни памяти, ни мечты. Почти спокойно, и совершенно наплевать, что спокойствие это отдаёт могильным холодком.

Шинго кажется, что он уже мёртв. Жаль только, что имени сестры так и не вспомнил…

— Глупые костоправы, да что б они знали… ходить мой брат не будет, как же!.. Силой Луны!

Шинго уже не верит в чудеса — не верит, когда его темнота сгорает в звонком радужно-белом огне и разлетается серебристой пылью, прячется в выцветающих лохмотьях и кутается в них, бежит от воспоминаний о профессионально-печальном строгом голосе и судорожном всхлипе мамы. И не хочет — не хочет — не хочет возвращаться в непослушное изломанное тело, которое уже никогда не будет прежним.

— Эй, Шинго! Ты куда?! Стой, бака! А ну вернись!.. Я кому говорю, возвращайся!..

Серебряное пламя льётся широким потоком, и в дрожащем ореоле света угадывается кристальный цветок, в котором знакомо бьётся родное сердце. Древнее бессмертное небо отражается в гранях лепестков, и отчего-то совсем не получается не тянуться к нему.

— Я же обещала, что наше будущее будет хорошим! Не смей уходить, глупый Шинго, я ещё не показала тебе всю Луну! Ну, иди сюда…

И Шинго тянется, тянется к сестре, имя которой потерял в глухой темноте. Тянется к голосу, напевающему знакомую колыбельную, и вдруг — разбирает прежде непонятные слова. Старая сказка о зайчике, который готовит волшебное снадобье, излечивающее любые хвори — её им когда-то давно читала мама.

Нужное слово находится само собой, вспыхивая ярким серебром и разгоняя остатки тёмного сна. Слово пахнет хрустким зелёным яблоком и ликованием раскрытой тайны, играет радужными искрами в камне на цепочке и радостно протягивает руки через пропасть времён.

Ясная. ⁽¹⁾

Она — Серенити.

И голодная тьма обращается знакомыми белыми галереями, по которым Шинго бежит со всех ног к нетерпеливо ждущей его сестре, ища нужный последний поворот. Влетает, не успевая затормозить на гладком полу, врезается в хрупкое тело и опять царапает нос о дурацкую вышивку. Серенити только смеётся, крепче прижимает его к себе и легко чмокает в лохматую макушку.

А потом, не отстраняясь, протягивает высокий бокал с густым белым светом внутри. Шинго принюхивается, смотрит удивлённо — но без сомнений пьёт. Свет на вкус как сладкое молоко, невесомо прокатывается по языку и стекает по спине горячим потоком. Голову вдруг ведёт, а тело теряет всю тяжесть, отрываясь от пола.

Хочется смеяться — и Шинго радостно хохочет, уворачиваясь от рук сестры.

— Ши-и-инго, хватит! Пойдём!

Летать совсем легко, когда свет течёт по телу с кровью — всё как Серенити говорила. И даже просыпаться — нестрашно.

— Хай, онее-сама!

— С возвращением, — светло, как только она может, улыбается Усаги, небрежно набрасывая на шею цепочку с Серебряным Кристаллом. Шинго только кивает, стаскивая с лица кислородную маску, и жадно прислушивается к ощущениям: тело послушно и невесомо, а внутри как будто щекочет пушистыми лучами маленькая звёздочка. Тихий смешок срывается с губ сам собой, и только теперь получается выдохнуть по-настоящему.

Чудеса всё-таки бывают — вот одно торчит на больничной койке и помогает ему сесть поудобнее, то и дело отбрасывая в сторону длинный хвостик. Шинго только сейчас замечает, как сияет изнутри нежная кожа сестры, а на высоком челе мерцает золотом полумесяц — принцесса Луны, подарившая ему исцеление, сидит в форме обыкновенной средней школы, как ни в чём ни бывало.

Совсем как в сказке.

А потом Усаги приносит выуженное из школьного портфеля бенто. Смеётся, но без возражений отдаёт палочки, делая вид, что не заметила сырых ресниц и намокшего края пододеяльника — хотя наверняка ведь всё видит. И Шинго улыбается, поедая невероятно вкусный недоваренный рис с подгоревшими овощами. Ну, сестрица явно готовила сама — и от этого счастье затапливает с головой, и Шинго… взлетает?!

Серенити только хохочет и стаскивает его вниз, помогая снова улечься на кровати. А после — рассыпается серебряными искрами, напоследок чмокнув в макушку. Наверное, возвращается на Луну, думает Шинго и зловредно представляет себе шокированное лицо врача с поставлено-печальным голосом, который завтра наверняка придёт его проверить. А ещё — мамину радость, когда сын встанет и сам обнимет её…

И тихо подкрадывающийся сон забирает его с собой на далёкую серебряную Луну, где живет красивая принцесса и держит в хрупких ладонях волшебный цветок, сияющая пыль которого исцеляет любые болезни и дарит бессмертие.

Лунная зайка из детских сказок.

Цукино Усаги.

1) Одна из теорий о значении имени лунной принцессы гласит, что Серенити — это видоизменённое Serenitatis, название одного из лунных морей. В переводе с латыни mare Serenitatis — Море Ясности. По-моему, Усаги очень подходит

Вернуться к тексту