Хозяева неба (джен)

— Гарик! — Ромка бежал по перелеску. — Немца выпустили!

— Как выпустили? — Гарик поднял из высокой травы голову, поправил очки. — И даже ничего… ну… он немец же.

— Говорят, он такое напел, что даже Грозный Глаз заслушался, — рыжий Ромка плюхнулся в траву рядом с Гариком.

В понедельник в первой эскадрилье случился грандиозный переполох. На полосу сел немецкий самолет, сел нагло и открыто, причем сделал это в пять часов утра, когда все приличные оккупанты спят, а советский старшина наконец-то выкроил момент, чтобы побриться. Зенитчики не были готовы, за что потом выхватили от главного такую головомойку, что глаза в столовой поднять боялись; летчики спали после вчерашних танцев с «бубновыми» асами Геринга, даже комиссар — и тот спал, вынув стеклянный глаз и положив его в стакан, впервые за неделю. На взлетной полосе был один механик, который, схватив дубину, встал возле кабины, прикидывая: самолет на четверых, одного он точно ушатает, стоит ему только голову показать, второго на спуске, а дальше и свои подскочат. Стекло кабины откинулось, и рука в черной перчатке выбросила оттуда летный шлем.

Выскочил командир, которого между собой летчики называли королем: его родители приехали в Петроград аккурат за год до создания Советского союза, переименовывать пятнадцатилетнего сына им было уже поздно, а в паспортном столе взяли да и сократили африканское «Кингсли» до более лаконичного «Кинг». С тех самых пор кличка «король», прилепившаяся на первом же уроке английского, преследовала нынешнего чернокожего командира летного полка на всех местах службы. Показались летчики и комиссар, который едва успел застегнуть на одну пуговицу рубашку. Из кабины немецкого самолета на полосу упал увесистый рюкзак, откинулось второе стекло, и показался…

Комиссар, которого все называли Грозным Глазом, аж крякнул, узрев физиономию того, кто сидел на месте пулеметчика. Следующей мыслью его было: ну и повезло же этому черту, что московский комиссар сейчас у Кинга! Мало кто поверил бы этому «испанцу», не будь здесь один из тех, кто работал с ним до внедрения к немцам!

— Возвращаю вам вашего шпиона, — раздался манерный голос с места пилота, и показался он сам: воплощенная идея Гитлера об истинном арийце. Светлые волосы, красивое, но в то же время мужественное лицо, светло-серые глаза. Форму гость благоразумно не показывал. — Хочу заметить, раскрытого шпиона. Позорно и громко раскрытого шпиона. Громче и позорнее только слепота моих сослуживцев, которые его не раскусили еще в тридцать шестом.

Акцент у него был сильный, ухмылка мерзкая, подбежавшие Гарик и Ромка даже удивились: они-то думали, что карикатуры, изображавшие зажравшихся германских бонз — преувеличение, но нет, на них смотрел омерзительно холеный фашист и скалил длинные зубы в широкой улыбке.

— Он давно работал со мной, — шпион перевалился через борт кабины и упал на комиссара, тот машинально его подхватил. — И вытащил. Я все объясню.

— Под прицел его, — велел Грозный Глаз и огляделся. — Где, черт возьми, врач?

Немец нарочито медленно выбрался из кабины, словно не замечал наставленных на него дул, надел фуражку, одернул мундир, звякнув наградами. Эсэсовец, пискнул про себя Гарик; он впервые видел рядом с собой такого так близко. Ему было всего восемнадцать, и апрель сорок третьего стал его первым месяцем, когда он воевал, по-настоящему осуществлял боевые вылеты. Их ускоренный выпуск из летного училища прибыл сюда, на территорию Украины, столкновений с немцами в воздухе было всего два, и немцы для Гарика оставались все еще абстрактным злом.

Абстрактное зло переступило начищенными сапогами по взлетной полосе и что-то по-немецки сказало в кабину. И в ней показалось второе зло: лет восемнадцати, смазливое, белобрысое, в форме Люфтваффе. Комиссар, сидевший над уложенным на носилки раскрытым шпионом, поглядел на него круглым глазом.

— Север, мы так не договаривались, — почти обиженно сказал он. — Ты что творишь, его ж не отправить никуда, с ним одним конвой такой нужен, что хоть роту вызывай! А ты двух привез!

— К сожалению, моя супруга не смогла присоединиться к нам в данной… прогулке, — по-русски сказал немец с чудовищным акцентом, размял плечи. — Иначе мы прибыли полным составом.

— «Бы», ты забыл частицу, — слабым голосом напомнил Север. — Люц… — и потерял сознание.

— И так всю дорогу, — хмыкнул немец. — Хорошо еще, когда человек в обмороке, его не тошнит, а то веселье моему сыну было бы обеспечено.

Упомянутый сын смерил Гарика и Рому надменным взглядом и поджал губы.

А что потом началось! Эскадрильи гудели от противоречивых слухов. Гарик не знал, во что верить, но от панических конспирологических обсуждений спасла волевым решением подруга — Эрмине, единственная девчонка в их выпуске, летавшая не на «этажерках», а как все парни, на «девятках». Идеальная ведомая. Рем, один из стариков, за которым она летала, нарадоваться на нее не мог. Эрмине заявила, что рассчитать исход ситуации невозможно, слишком много переменных, слишком много неизвестных, потому надо ждать, пока появятся еще хоть какие-то факты.

Рем пользовался давним знакомством с комиссаром и пытался выведать. Эрмине подговорила подругу из госпиталя, Лаванду, чтоб подействовала на Грозного Глаза своими женскими чарами, но бесполезно, он любит только партию. Немцы не появлялись в столовой, не гуляли по территории, из чего был сделан вывод, что они все же не разведчики, а шпионы, и посему так им и надо.

И вот — гром среди ясного неба. Север, внедренный к немцам еще в Испании, сумел доказать, что Люциус — представляете, этого немца зовут Люциус! — помогал ему и Советскому Союзу все эти годы, а когда его, Севера, раскрыли, Люциус угнал самолет, на котором должен был летать его собственный сын, только что закончивший обучение на военного летчика, и привез его на сторону советских, рискуя быть сбитым, убитым, и что ему никто не поверит. Север был в жутком виде потому, что его долго били и выбивали признание и информацию, но жив потому, что бил его Люциус, которому он нужен был живым и относительно здоровым. И да, тот, кто проходил под кодовым именем «блондинка» в течение всех этих лет, и есть Люциус.

Грозный Глаз перешерстил все, что было связано с «блондинкой», и выяснилось, что та не раз прикрывала советскому шпиону по имени Север неосторожную задницу, пуская в ход не только свое умение виртуозно уболтать любого, включая фюрера, но и немалые деньги, все траты она скрупулезно записывала в совершенно несолидный блокнот. «Но что твоя блондинка делала в СС?» — поинтересовался комиссар. «Она пошла туда за красивой формой», — мрачно отозвался Север. Люциус хмыкнул в углу.

— Ты представляешь себе, он, оказывается, писал предупреждение о нападении тогда, в сорок первом, — рассказывал Рома. — Но ему никто не поверил. А он считал, что Рейху не нужна война с СССР, потому что там придется воевать, а в Европе у него… бизнес.

— И если война, то все работает на фронт, какие уж тут деньги и личная выгода, — закончила за него Эрмине, подойдя и садясь рядом. — Утром телеграмма пришла, чтоб Грозный Глаз с него глаз не спускал, но отправлять его никуда нельзя, потому что он… ну, непредсказуемый.

— Знаете, что он сказал? — перебил Рома. — Что в знак того, что он на стороне СССР, он отдает своего сына в советские летчики!

— Немец будет с нами летать?! — вытаращился Гарри. — А папаша его тут жить?

— Пока да, — вздохнула Эрмине. — Пока Грозный Глаз не уедет в Москву, он тогда с ним отправится.

Изменения стали очевидны сразу. Еще до завтрака командир, таращаясь в сторону бледного Севера и невозмутимого Люциуса, который после уговоров и угроз изволил отказаться от ношения фуражки и наград, но все еще стоял в серой форме, несколько скомканно объявил о зачислении в первую эскадрилью Драко Малфоя.

— Драго? — переспросил Ромка. — Он югослав, что ли?

— Может, мама его? — шепнула Эрмине.

— Дракон, идиоты, — объяснил Драко в столовой. Советская форма сидела на нем как влитая, Гарик, который свою подгонял, даже позавидовал. — Мама хотела назвать меня Джансар или Гиансар, что значит «ребенок с волосами пшеничного цвета, дорогой, как душа» по имени одной из звезд созвездия Дракона, но отец решил, что созвездие Дракон — более масштабно, чем звезда.

Кинг, которого перекосило еще тогда, когда Люциус с умиленной улыбкой начал аплодировать, сделал вид, что не слышит. Немцы. Немец в его полку. Вот не хватало ему забот из-за собственного происхождения, так еще и немец! Будет летать немец! А за каждую его ошибку кому голову тупой ножовкой спиливать будут? Грозный Глаз еще мялся, как школьница первый раз на танцах, когда говорил, что так и так, Люциус на самом деле свой, и не надо делать стойку на эсэсовскую форму, а Драко прошел выучку чуть ли не у Геринга лично, а боевых вылетов над территорией СССР не совершал, вообще прибыл только неделю назад, его даже не распределили. Потому и за штурвалом был Люциус.

— Люциус летает? — удивился Кинг.

— Если верить Северу и его донесениям, водит танк, служил на флоте, самолеты — его хобби, а вообще у него производство не помню чего во Франции, потому он бизнесмен, ну или как там они называются.

Север был фигурой легендарной: один из самых юных внедренных агентов, проколовшийся чуть ли не в первую неделю перед Люциусом и с того момента работавший с ним вместе. Люциуса привела в партию мода, а выйти оттуда он уже не мог, да и невыгодно. На фабрике у него работали одни евреи, потому что им можно было вообще не платить, а он платил, правда, столь мало, чтобы не ощущать расходов, но слыл благодетелем и спасителем. Впрочем, об этом стало известно только после войны, спустя два года, а в тот момент Кинг просто молча страдал, представляя себе, что теперь будет твориться в первой, некогда образцовой эскадрилье.

Первая была особенной. Там летали такие соколы как Рем, сын преподавателя с истфака, который называл ребенка в честь одного из основателей Рима, Сириус, чьего имени никто и не помнил, так тот был зациклен на идее полетов в космос, что звездное прозвище так и закрепилось, новенькие тоже были как на подбор: Гарик, Рома, Эрмине. Механики ехидно просили у второй и третьей краску для звезд, чтобы рисовать на борту за сбитые немецкие самолеты, добавляя, что у первой она постоянно кончается. И вот теперь в этот образцово-показательный коллектив включили немца! Сына эсэсовца, и пусть за него хоть лично товарищ Сталин поручается, Кинг не мог, просто не мог нормально смотреть на его наглую морду.

И не только он. Ромка и его старшие братья, тоже летчики, правда, во второй эскадрилье, невольно сжимали кулаки, стоило только Драко появиться в поле зрения. Гарик утыкался в планшет и рисовал угловатые спирали, всеми силами избегая разговора, но немец явно избрал его своей жертвой.

— Никогда не видел летчика в очках, — заявил он, разваливаясь рядом с Гариком на скамье.

— Это для чтения, — тихо ответил Гарик.

— Ты ведь еврей.

— А это имеет для тебя значение? — поинтересовался Гарик. — Наполовину.

— Север тоже еврей наполовину, но мой отец с ним общается, — Драко бесцеремонно разглядывал его лицо. — Национальный приоритет экономически невыгоден. Как показывает наша фабрика, с евреями можно работать. Дело в воспитании и восприятии.

— Вы считаете, что лучше других! — подошел Ромка, услышал последнюю фразу. — По рождению!

— Это так, — кивнул Драко. — Но не потому, что мы немцы, а потому что мы Малфои.

Гарик пошел к своему механику, остановился неподалеку, наблюдая за тем, как тот копается в моторе.

— Рубен, — окликнул он несмело.

— А… эта… здравствуй, Гарик, — грузный механик выпрямился, утерся испачканной в масле рукой. — Завтра вылет, ну, я и перебираю.

— Спасибо, — Гарик подошел ближе, протянул механику половину булки: Эрмине последнее время озаботилась тем, чтобы ремень застегивался на последнюю дырочку, и хлеб не ела. — Я не видел тебя за ужином.

— Так эта… не успел, — механик улыбнулся. — Что смурной такой?

— Немец, — вздохнул Гарик многозначительно.

— А-а, — протянул Рубен. — Ну это да. Это точно, — он сплюнул. — Ходит, космами своими трясет, смотрит так, как будто ему все должны.

Он о Люциусе, догадался Гарик. Люциус в какой-то момент вытащил из-под воротника формы длинный хвост, перевязанный лентой, переоделся в белую рубашку, которую надевал без майки, шокируя работниц столовой и медсанчасти, и теперь вся первая эскадрилья могла любоваться на татуировку у него на ребрах. Рубен и другие механики постарше смотреть на него не могли, а новички то и дело ловили себя на том, что нет-нет, а поглядывают в сторону немца, удивляясь странной, чуждой, почти театральной красоте. Вместе с сыном они смотрелись как картинка.

— Так он действительно был на нашей стороне, Север про него писал… говорят, — неуверенно сказал Гарик. — Еще у него жена осталась в Германии или Франции, не помню.

— Не нужна ему жена, — сердито сказал механик.

— Что? — не понял Гарик.

— На черта ему жена, когда Север есть, — пробурчал Рубен и сплюнул. Гарик так и замер с раскрытым ртом. Это… это как? Еще в училище кто-то рассказывал, что у немцев, у штурмовиков, были эти, как их там… педерасты, но Гарик и подумать не мог, что когда-нибудь запросто встретит кого-то из них лицом к лицу. А разве они не должны носить женские платья и красить губы?

— У него сын, — проговорил он, глядя на то, как огромный Рубен перебирает детали, пристально оглядывая, потом ставит на место.

— Ну так и все, больше ему жена и не нужна, — развел ручищами Рубен. Гарик попятился, спиной зашел в перелесок и так и сел в траве между деревьями. Ну ничего себе новости! Он вспомнил Люциуса, высоченного, широкоплечего, и тряхнул головой, прогоняя мысль о том, что в него-то может влюбиться кто угодно независимо от пола.

А Драко? Он знает, кто его отец? Нет, наверное, а может, просто уже свыкся с мыслью.

На следующий день тренировали полеты снова. Малфою выделили самолет один на двоих с Гариком, чтоб летали по очереди ведомыми за Сириусом — день обещали тихий. На полосе появился Люциус, как всегда не один, а едва ли не под ручку с комиссаром, который, как и было положено, не спускал с него глаз. Люциус в длинном черном плаще на рубашку — как выяснилось, вместительный рюкзак был доверху набит его одеждой на все случаи жизни — подошел к сыну и, ничуть не таясь, его перекрестил и поцеловал в лоб. Гарик дернулся, увидев это. Ведь… сын? О чем ты думаешь вообще, прервал он сам себя. Ромка проследил за Драко с завистью: еще бы, никого из них не провожал отец в первый полет.

— Слыш, немец, от меня не отрывайся, — сказал Сириус на немецком, застегивая шлем. — Держись строго за мной, можешь не стрелять. Удержишься — будешь летать.

— Я и так буду летать, — высокомерно отозвался Драко по-русски.

— Где так насобачился по-нашему говорить? — удивился Сириус.

— Я, к твоему сведению, знаю еще французский и английский.

— Удивил, — фыркнул Сириус, знавший и их.

— Никакой иностранной болтовни в эфире, — рявкнул старшина. — И, Сириус, будешь засорять эфир своими дурацкими анекдотами, назначу дежурным, вечным дежурным по аэродрому!

Рем на счастье дернул Эрмине за косичку, видневшуюся из-под шлема — это был их ритуал, и полез в свой самолет. Драко, рисуясь, вспрыгнул на крыло, поскользнулся и чуть не грохнулся на радость Ромке и Гарику, которые пока оставались на земле и ждали своей очереди. Рубен, ненавидящим взглядом посмотрев на Люциуса, пошел убирать от винта «девятки» маскирующие ветки.

Бинокль у молодняка был один-единственный, потому Гарик смотрел сам, отталкивая Ромку локтем. Вот, снова показались. Немец был хорош, по-другому и не скажешь; Гарику даже завидно стало в какой-то момент, потому что когда он сам летал с тем же Сириусом, тот, приземлившись, коротко сказал Кингу, что все было отлично, а потом отвел Гарика в сторону, в березы, и там отчитал так, что у него до завтрашнего утра уши горели. Рем с Эрмине уже слетались настолько, что действовали как единый организм, но немец-то сел за Сириусом впервые!

«Девятка» Драко приземлилась ювелирно; немец откинул крышку и снял шлем, запрокинул голову, подставляя ветру взмокшее лицо. Сириус уже бросил своему механику перчатки и шлем, перевалился через борт и подошел к «девятке», вспрыгнул на крыло.

— Молодец, — проговорил он по-русски, потом перешел на немецкий, Гарик не понял, но судя по интонации, Драко хвалили. За что?

Этот вопрос заинтересовал и Кинга, на что Сириус, спрыгнув на землю, сказал, что когда они поднялись и отошли на значительное расстояние и от позиций, и от Рема с Эрмине, на них вышел фашист; не бубновый, обычный разведчик. Сириус мгновенно провалился в облако, как и надо, но это сложный прием, но Драко сделал то же самое, и когда они из облака вышли, выяснилось, что он даже дистанцию не изменил.

— Сбили? — спросил комиссар, подходя вместе с Люциусом.

— Сбили, — удовлетворенно кивнул Сириус и вдруг вздрогнул. — Ой…

Люциус дернулся и буквально взлетел к кабине, вытащил Драко и, спустившись вместе с ним на примятую траву, обнял его и повел в сторону, что-то тихо говоря на ухо. Гарик с тревогой успел заметить белое лицо немца, его трясущиеся губы, как будто он плакал, и внезапно понял: это Драко сбил тот самолет. Они все радуются, а он мало того, что убил впервые, так еще и своего соотечественника.

— Вот вообще не подумал, — тихо сказал Сириус и глянул на подошедшего к ним Рема. — Но он хорош. Отложить истерику до приземления — такого я еще не встречал.

За ужином Драко не сидел с остальными, ушел к отцу, но так и не поел. Люциус сначала уговаривал и успокаивал его сам, потом пришел зеленый от слабости Северус, попробовал он, не получилось, подключились Рем и Сириус. Все старики эскадрильи сидели и успокаивали немца, пока комиссар и Кинг тихо охреневали от происходящего. Наконец Грозный Глаз отмер и заорал, что они совсем уже, все мозги им выдуло, а если одна фиалка каждый раз будет устраивать цирк с конями по поводу сбитых самолетов, то война никогда не закончится.

— Слышишь, сынок? — ласково спросил Люциус, со злобой глядя на комиссара. — От тебя зависит исход войны.

Ночью Гарик, дежуривший на аэродроме, натолкнулся на полуночника: Драко вышел курить. Курил он явно впервые, потому что не затягивался, только набирал в рот дым и выпускал, а потом разочарованно смотрел на сигарету, которая не помогала успокоиться. Гарик остановился рядом, глядя на освещенное огоньком зажигалки лицо Драко, и ничего не сказал, только вынул свою сигарету и вопросительно посмотрел на Драко. Тот протянул руку и поджег кончик.

— Почему вы прилетели? — спросил Гарик. — Север… он ведь вам не родственник. Твоему отцу ничего не угрожало, он бы его не сдал.

— Папа считает текущую политику фюрера провальной, — сказал Драко. — Одно дело — национальный приоритет, другое — массовые убийства. Там как… круговая порука. Папа никогда не имел дела с еврейским вопросом, больше с министерством иностранных дел, французским правительством и так далее, но… его хотели назначить комендантом, а он сказал, что мясником не нанимался.

— А ты что считаешь? — спросил Гарик. — Да не бойся ты, не сдам я тебя никому. Скажи честно.

— В школе всегда говорили, что евреи — враги, — ответил Драко. — Что они хотят нас убить. Папа говорил, что евреи — нечестные конкуренты, которые дают привилегии друг другу по национальной принадлежности. Но за это не убивают… да и Север еврей. А деньги считать вообще не умеет. Я ничего не считаю, потому что я их не видел никого, кроме Севера. И тебя.

— Что ты будешь делать после войны? — спросил Гарик.

— Маму найду, — ответил Драко. — Не знаю. А ты? Вернешься к родителям?

— У… у меня их нет, — растерянно сказал Гарик. — Они в Киеве были, а меня отправили в Москву на соревнования. А Сириус, он их знал, потом рассказал. Мама еврейка, а отец отказался ее оставить.

— Мой отец маму не оставил, — резко сказал Драко, отшатнувшись. — Она в безопасности.

— Я ни на что не намекал, — отмахнулся Гарик. — Просто сказал.

Сигарета кончилась, и Гарик отступил на шаг. «Ты вернись лучше, — посоветовал он. — Если Кинг или Грозный Глаз заметят, костей не соберешь». «Если ты хочешь, я спрошу у отца, кто занимался Киевом из начальников, — напряженно проговорил Драко. — И ты будешь знать, кого ненавидеть». «Я и так знаю, — отозвался Гарик. — Сириус нашел ту крысу, которая их сдала, и убил. Представляешь, бывший одноклассник…» — он повернулся к немцу спиной и ушел в темноту, думая про себя, что никому на свете не рассказывал о родителях, о том, почему они погибли. Но почему-то хотелось верить, что Драко на правильной стороне. То есть, нет. Что он на его стороне.

Утро началось с аристократического недомогания Люциуса, которое тот назвал мигренью, а Грозный Глаз профессионально диагностировал похмелье. Судя по благодушию, сам он был в доле, а вот немец на уровне суровой советской алкогольной нормы не удержался и теперь страдал. Драко коротко улыбнулся Гарику, садясь за стол, но немедленно поссорился с Ромкой и Эрмине, заявив первому, что тот ведет себя за столом, как невоспитанный хам, а второй, что она похожа на бобра. Рем и Сириус с двух сторон потянулись отвесить ему подзатыльник, но, почуяв нутром угрозу своей кровиночке, мгновенно очнулся Люциус и гаркнул на обоих по-немецки так, что летчики эскадрильи невольно похватались за оружие, а Кинг подавился чаем. Драко с невинным видом и сильным акцентом пояснил, что хотел сделать даме комплимент, но его познания в русском сильно ограниченны, потому, видимо, он сказал что-то не то. Гарик, который вчера ночью вообще не заметил акцента и ошибок, поджал губы, но не сдал. Люциус, поняв, что больше сыночку не грозит применение рукоприкладства, снова принялся умирать.

Слова механика не шли у Гарика из головы. Север стал выползать из медсанчасти чаще, но вечерами ему регулярно становилось плохо, и он полз обратно. Люциус, поняв, что делать ему все равно нечего, взял на себя функции лечащего врача.

— Да неужели, — заявила Лаванда Грозному Глазу, ворвавшись в землянку, которую тот делил с Кингом. — Может, у него еще и медицинское образование есть?

— Милая, вы будете смеяться, — из угла отозвался Люциус. — Но да. Конечно, я не светило, как многоуважаемый… как там его, не помню, ваш непосредственный начальник, я всего лишь фельдшер. Но и не медсестра, как вы. Отнимать ваш хлеб я не буду.

И не отнимал. У него был один-единственный пациент, которого отдали ему на растерзание, справедливо решив, что больше всех в жизни Севера заинтересован именно Люциус, который не прибьет его в любом случае, а ведь у остальных нет ни такой мотивации, ни терпения выслушивать пассажи страдающего и оттого еще более мерзкого «испанца». Люциус чуть ли не с ложечки его кормил, и раненные с интересом прислушивались к тому, что доносилось из шпионского угла. Соратники вдохновенно ругались на смеси трех-четырех языков, потом раздавалось: «Да я лучше грохну тебя и отсижу, или пусть меня расстреляют!», Люциус выскакивал весь красный от злости, успокаивался, выдыхал и возвращался. Эти спектакли были развлечением для всего полка, попасть в госпиталь означало реализовать культурную программу, ибо такого кино нигде больше было не увидеть. Но однажды Гарик, придя поздно вечером к Лаванде с вывихом, полученным в результате самонадеянного вызова на дружеский матч второй эскадрильи, увидел, как Люциус, пристроив голову на локоть, спит на одной койке с Севером, а тот во сне вцепился в рубашку немца так, словно боялся, что тот внезапно исчезнет.

Шло время. Драко прижился в эскадрилье, хотя прозвище «немец» закрепилось, относились к нему ровно. Люциус давно отбыл с Севером и Грозным Глазом в Москву и оттуда писал Драко длинные-длинные письма, и Гарик с завистью косился на немца, который по полчаса читал исписанные целые тетради, а потом садился за ответ. Ромка с Драко все еще воевал, никак не смирившись даже не с тем, что тот немец, а с тем, что он явный буржуй: Малфой продолжал светить заграничным, а точнее, французским бельем, пользовался странной формы расческой, у него были промышленные запасы геля для волос, несколько пар темных очков, перстень на пальце, золотой крестик на золотой же цепочке, большие часы, циферблат полностью закрывал узкое запястье. Форму он носил советскую, но ботинки у него были немецкие, как и перчатки; на шее шелковый шарф. Когда в часть прибыла командир женской эскадрильи с двумя другими летчицами, летчики первой пошутили, что теперь у них в гостях красота, на что летчики второй ехидно заметили, что зачем им, у них есть Драко.

— Драго? — переспросила командир, и сразу как назло появился Малфой в своих сапогах, платках и геле.

— Драко летает без ведомого, — продолжили летчики второй: близнецы, старшие братья Ромки. — Потому что запах от его геля убивает все живое позади на расстоянии трех километров.

— Остроумие так и блещет, — фыркнул Гарик, слышавший эту фразу. — Как пошутить, так это обращайтесь ко второй эскадрилье. Как что-то полезное сделать, на вылет внеочередной пойти или там на разведку — это к первой, во второй у нас шутники.

— Я не нуждаюсь в защитниках, — тихо проговорил Драко, когда они отошли.

— А я не тебя защищаю, — нашелся Гарик. — А честь и достоинство первой.

— Понятно… — протянул Драко.

Он стал его ведомым через год. Кинг украдкой крестился, что именно Гарик считается у них лучшим, настоящим асом, который уже и Сириуса сделал; потому что на втором месте был чертов Малфой. Если бы немец стал у него лучшим, можно было б сразу стреляться, никакой Грозный Глаз бы не вытащил. Но Гарик держал лидерские позиции, и Кинг с чистой совестью сделал Драко его ведомым. Пусть, пусть так. Самая результативная пара, но главный-то все равно Гарик, свой, советский. Несмотря на форму, Драко оставался немцем, хотя Люциус — и тут Кинг просто поражался — уже ручкался с маршалами, толкал преисполненные пафоса речи, учил цитаты Ленина, чтобы производить впечатление идейного, не читая и не разбираясь, клепал комплементарные статьи чуть ли не в «Правду» и явно клянчил себе какую-то награду, квартиру, машину, радуясь как ребенок, что в СССР за это все платить не надо. Север — и тот осознавал печальный закат своей шпионской деятельности и грустил, ну, а Люциус присваивал себе все его успехи, так что складывалось впечатление, что когда-то Севера просто послали в Германию ему мешать. Он свято верил в скорое окончание войны и даже уже начал писать книгу, что-то вроде «Моя роль в победе над нацизмом и освобождении Европы», и Кинг надеялся, что все-таки кто-то из маршалов, которым он мозолит глаза, не будем показывать пальцем и называть фамилию Рокоссовский, все-таки втащит ему по набриолиненной морде и возвратит Кингу веру в справедливость в этом мире.

Худо было то, что Гарик с немцем сдружился. Покатится вниз Люциус, утянет за собой Драко — следующим под пристальное внимание попадет Гарик, а к нему Кинг относился с отеческой любовью. Или вот кончится война, и немцы отправятся во Францию искать свою маму, которую Драко называет самой прекрасной женщиной на планете, а Люциус — ведьмой, которая околдовала его и воспользовалась его невинностью и наивностью, а что станет делать Гарик? Он ведь к этому мерзавцу всей душой…

— Можешь стать послом, — сказал Драко. — То есть, не сразу послом, но работать в посольстве. Ты только напишешь, в какой стране, а я туда приеду.

— Это не так работает, — неуверенно проговорил Гарик. — Послы не просто живут в какой-то стране и все. Они работают.

— Ну… судя по тому, что папа делал… — Драко пожал плечами. — Вы, красные, слишком… как сказать-то… слишком за других, а про себя и не помните вовсе. Это неправильно.

— Очень приятно мне это слышать от того, с кем я в паре летаю, пламенное тебе мерси!

— Да нет, — Драко посмотрел на него. — Это же ты, для тебя я тоже… постараюсь. Но вы ведь так для всех! Это ненормально.

— Это всенародный героизм и интернациональная солидарность борцов за мир, — ответил Гарик. — Если хочешь знать, альтруизм… я еще много умных слов знаю, чтобы сказать тебе, что ты не прав.

— Мой отец всегда говорил, что здоровый эгоизм — признак вменяемого человека, а альтруизм — это болезненная, патологическая вещь.

— Но страна…

— Причем тут страна? — перебил Гарика Драко. — Ты не сделаешь жизнь лучше для всех!

— Если все будут рассуждать, как ты, то да, — сердито ответил Гарик. — А если как я…

— Ты очень хороший, — задумчиво проговорил Малфой. — Глупый, конечно, но я даже злиться не могу, хотя тупые, вроде Ромки, бесят меня. Но все не будут рассуждать, как ты. Потому что они хуже тебя. Или как я — у большинства не хватит интеллектуальных ресурсов. Потом ты увидишь, когда кончится война, что герои никому не нужны.

— Что-то твой отец пытается в герои вписаться, — хмыкнул Гарик.

— «Вписаться» и «быть» — это разные вещи, — Драко вытянул ноги. Его немецкие ботинки на шнуровке были просто неубиваемыми, но ему этого казалось мало, потому он еще и старался до сих пор не наступать в лужи и грязь, виртуозно оставаясь чистым даже после занятий на плацу после дождя. — Мой отец не герой, просто умный человек с большими амбициями.

— Но на ребрах у него все равно метка, — напомнил Гарик.

— Его не потопить теперь, — пожал плечами Драко. — Или он потянет за собой всех, включая трех маршалов, Берию, американского и британского послов… он не герой, и потому я за него не боюсь. А вот ты? Война кончится, но куда ты уйдешь с поля боя? Ведь и дома не осталось.

— С… Сириус, у меня есть Сириус, — неуверенно сказал Гарик. — Мы останемся летчиками. Есть разная авиация.

— Ну да, — хмыкнул Драко, и разговор сошел на нет.

А через почти два года они сидели на каменной чаше венского фонтана, слушали воду, гармонь, на которой играли Штрауса, и болтовню Сириуса, который говорил, что его сейчас стошнит от этого сидра. На них оглядывались жители Вены, проходя мимо, хотя уже стоило бы привыкнуть к советской форме на улицах. Их угостили сидром, и теперь они медленно бродили под солнцем, чувствуя, что от жары пьянеют еще сильнее.

Их война кончилась в Вене, и, как и предсказывал Драко, перед Гариком распахнулась зияющая неизвестность. Ему некуда было идти. Драко оставался с ним последние минуты, как ему казалось; конечно, может, он задержится на пару дней, но разве он сделает это, когда на скамейке напротив фонтана, в благородной тени, как и положено цивилизованным европейцам, вот уже минут десять беспрерывно целуются его родители? Вполне вероятно, что Люциус заставит его остаться еще ненадолго в эскадрилье, как он сделал и на эту ночь, волевым решением отправив сына к сослуживцам, потому что тот переживет еще один раз поспать в казарме, а вот сам Люциус нет, ему казарма дома не нужна, особенно сегодня, когда он наконец-то видит жену, поэтому иди погуляй.

— Мама! — возмущенно воскликнул Драко, пока Гарик просто охреневал от ситуации, Люциуса, красоты матери Драко и ее же голодного взгляда, которым она смерила своего супруга, вылетевшего из почему-то американского автомобиля с цветами. Картина маслом: победитель по жизни возвращается домой. — Ты слышишь?!

— Кончено, слышу, дорогой, — отозвалась Нарцисса. — А вот ты что, не слышишь? Тебе же сказали, иди погуляй.

Сириус появился, как черт из табакерки, схватил Драко и Гарика за ремни и утащил подальше, где популярно объяснил для невежд, что у людей праздник, и мать, которая, между прочим, и так с Драко провела весь день, пока Люциус не явился, имеет право на развлечения. С утра Люциус сам пришел к Драко, как только его вообще пустили, извинился, сказал, что тем не менее ни о чем не жалеет, и добавил, что они останутся в Австрии. Новому правительству нужны те, кто хорошо ладит с СССР. А потом Люциус, выдержав долгий пристальный взгляд сына, повернулся к Гарику, спящему рядом, и предложил ему… тоже остаться. Есть возможность сделать это даже без каких-либо последствий для кого-либо.

И теперь Гарик сидел на холодном камне фонтана между Драко и Сириусом и отчаянно не знал, что решить, и вспоминал то время, когда в эфире раздавались похабные анекдоты и смех, а Кинг с земли орал на Сириуса, что тому лучше не приземляться, потому что он отправит его обратно на небо пинком. Драко на хвосте, он впереди — как всегда, и там, в беспредельном небе, где нет границ и утоплен в облаках горизонт, есть только они — хозяева этого бесконечного пространства, воспарившие над самой войной.

«Так что ты решил?» — спросил Драко, не сводя глаз с родителей. Люциус провокатор, хоть и нет наград, нет нашивок, но форму-то все равно узнают, к ним подходят, и он с гордостью тыкает какой-то корочкой в красной шкуре, и честь ему отдают все: что австрийцы, что советские, что американцы. Нарцисса как кинозвезда; Сириус явно забыл, что влюблен только в небо.

— Я…

Драко в волнении сглатывает, ожидая ответ. Сириус тоже напрягся, но даже не смотрит, чтобы Гарик ни в коем случае не подумал, что он на него давит.

— Я…

Вода как бриллианты на солнце; у Драко от влаги начинают закручиваться волосы в идеальные локоны. Он еще в форме, но она кажется на нем карнавальным костюмом, как и на его отце; не герои, совсем не герои. И настало их время. Сириус — вот он герой. И он обязательно полетит в космос, как хотел, и отчего-то Гарик понимает, что позывной у него будет «Нарцисс». Сириус будет воевать, бросит вызов неизвестному.

А он сам?

Солнце светит прямо на него, и нагреваются пуговицы и — да неужели — не сапоги, а обычные туфли. И форму дали другую, какую-то… нелетную. Со стороны сразу видно, что летчик, а в самолет в ней не сядешь. Мирное, мирное время.

— Я решил, что…