Давай убежим? (гет)

Мягкая трава вкусно пахла летом, солнце пока ещё осторожно исследовало тёплыми лучиками землю. Красивая тёмно-синяя бабочка села на травинку совсем рядом с его носом и раскрыла крылья, показывая себя во всей красе. Но её красота казалась обычной по сравнению с красотой девочки, о которой думал лежащий на траве парень.

Эта девочка была огнём. Иногда — нежным и ласковым, готовым в любую минуту согреть тёплыми ладошками или крепким объятием, а иногда её огонь буквально испепелял на месте, стоило только заглянуть ей в глаза. Там вечно плескались язычки пламени, обычно радостно резвившиеся при виде друзей. Но стоило ему подойти к ней, как это пламя превращалось в нечто непонятное, в какое-то немыслимо сильное чувство.

Ненависть ли? Любовь?

Сегодня он мог дать волю эмоциям. Мог кричать, звать кого-то — давно утраченного или вновь приобретённого. Он мог рыдать или безумно смеяться, мог просто смотреть вдаль. Но он не мог выразить настоящее чувство. Не мог выдавить ни слова, ни звука, не мог пошевелиться. Только образ огненной девочки плясал перед глазами одной ей известный танец. Движения были то плавные и медленные, то резкие и смазанные, то грациозные и гордые, то нежные и тонкие. Но не было в этом танце маски, которую она носила всегда, которую надела на неё жизнь вкупе с многочисленными братьями. Она была настоящей.

Чем больше он думал о ней, тем сильнее сжималось его сердце, тем глубже ногти впивались в ладони, тем больше хотелось умереть. Быть может, после смерти она оставит его? Но он знал, что это не так. Он жил от встречи до встречи в коридорах. От улыбки до улыбки, адресованной не ему. Он бы отдал всё, лишь бы она посмотрела на него так же, как на своих друзей. Не с этим пламенем, а с весёлыми огоньками!

В солнце он видел её огненно-рыжие волосы; земля напоминала карие глаза; ромашки, растущие неподалёку, были бледноватой кожей, сейчас усыпанной веснушками, которые ему так нравились. Хотелось провести по ним пальцем, внимательно посчитать, не упустив не одной. Но вот только он не успел бы — она оттолкнула бы его. А этого он бы не смог пережить.

Он боялся и ненавидел себя за этот страх. Он ненавидел всех и вся, за исключением этой совсем ещё юной девочки, навсегда разбившей его сердце на миллионы несовместимых осколков. Только одно удерживало его от того, чтобы сойти с ума. Она его не отталкивала. Ни во время редких столкновений в коридорах или в Большом зале, ни в редких беседах по поводу каких-то ничего не значащих проектов. Не отталкивала. Пока.

Где-то в деревне внизу затянули длинную печальную песню. Он сразу начал думать о том, как бы она звучала в её исполнении. Но сразу понял: такие грустные песни не для неё. Он никогда не слышал, как она поёт, но любой звук её голоса был для него сладкой мелодией, пробирающей до самого сердца и ненадолго вдыхающей новую жизнь. Её голос был ни на что не похожим. В нём сочетались и звон хрустальных колокольчиков, и ласковый летний ветерок, и странная, одному ему понятная музыка. Он боялся потерять слух и больше не услышать её. Потерять зрение и не увидеть. Умереть и не почувствовать. Это была глупая, но правда. Самая страшная и хорошо оберегаемая презрительной маской на лице. Его тайна.

Он любил её за необычность, любил за задорный блеск в глазах, за несоответствие стандартам. Она выходила за рамки правил, ломала преграды только для того, чтобы вызвать улыбку у других. Она сама была воплощением радости и счастья.

А его она старалась не замечать, старалась делать вид, что ей всё равно. Он воспринимал это как ложь, как нечто ужасное. Он обижался и пытался забыть её, но никогда не получалось. Не было и минуты, когда он не думал о ней.

А ещё он замечал её взгляды, наполненные пламенем неопределенного чувства. Она смотрела на него, наивно надеясь, что он не замечает этих долгих взглядов. Это было невыносимо больно, но он терпел, не поднимал головы, заставляя её тут же отвести взгляд. Ему нравилось её тайное внимание, но он понимал, что ни её, ни его родители ничего не поймут. Тем более, что он давно научился скрывать свои мысли от других. Эти взгляды давали надежду, поддерживали в нём те немногие капли жизни, оставшиеся после войны. Эти взгляды заставляли забывать обо всём, особенно на совместных уроках. Учителя ругали его, но он не слышал даже их, полностью уйдя в себя, погружаясь в мысли о маленьком огоньке, взглядом прожигающем его спину. Он старался не горбиться, держаться как обычно прямо и холодно.

Но получалось не всегда.

Он приподнялся на локтях, и лёгкий ветерок растрепал его волосы; откинул голову назад и зажмурился от яркого света солнца. Он любил эти лучики, нежно ласкающие лицо, дающие коже недостающее тепло, приподнимающие настроение. Он любил сидеть вот так на полянке, окружённой непроходимым лесом с самого детства. Казалось, это единственное солнечное место во всём мрачном лесу. Когда ему было плохо, он убегал сюда.

Он знал здесь каждый цветок, каждую травинку, каждую бабочку и место, где она любила сидеть. Это было его место. Только его. И был только один человек, которого он впустил бы сюда. И это была она. Ведь эта полянка была путём к его душе, к самому сокровенному и тайному. Он мог только сидеть здесь, боясь неосторожным движением или даже мыслью осквернить это место.

Он улыбнулся так, как улыбался только здесь, этой улыбки не видел никто. Не мог видеть никто. Эта улыбка предназначалась только ей, но при других он не мог показать её. Ведь эта улыбка не уродовала его лицо, она не была надменной или холодной. Не была презрительной, не была отстранённой. Она была тёплой, мягкой и немного печальной. Ему нравилось так улыбаться, но он делал это нечасто, боясь, что кто-нибудь увидит. Эта улыбка была ещё одной слабой стороной, он был уязвим и открыт, улыбаясь.

Послышались мягкие шаги. Эти шаги он узнал бы и во сне, даже если бы вовсе не слышал их раньше. Он резко сел и повернулся, в чём не было никакой необходимости. Он знал, кто идёт, но всё равно замер, не в силах пошевелиться, не в силах заговорить с ней. Она была так привычно красива. Рыжие волосы, обычно собранные в хвост, спадали на плечи. Они переливались под солнцем всеми оттенками оранжевого. Ветерок колыхал тонкую ткань белого платьица до колен. Она не была идеальной, и за это он был ей благодарен. Он завороженно разглядывал её, стараясь запомнить каждую деталь. Вот такой он её и представлял, такой он и видел её в мечтах.

Она молча села рядом, и он стал всматриваться в её лицо, но не смотрел в глаза, боясь увидеть только ревущий огонь. Но она сама заглянула в его бледно-серые глаза. Чёрные угольки зрачков расширились, носик смешно сморщился. Огоньки в её глазах нежным бальзамом залечивали все раны на его сердце. Она была не накрашена, демонстрируя невероятную, сногсшибательную естественную красоту.

— Как ты меня нашла? — выдавил он, не отводя взгляда. Голос не желал приобретать прежних язвительных ноток, он и забыл, как он звучит на самом деле. Её это тоже удивило, она долго, слишком долго пристально вглядывалась в него, проникая без труда и сопротивления через несгибаемые стены в душу.

— Я... хотела побыть с кем-то. Лишь бы не одна.

Её голос был для него музыкой, он прикрыл глаза и с нетерпением ждал следующих слов.

— А ты разве одна? — чуть насмешливо, но мягко и тепло спросил он, боясь пошевелиться и спугнуть её. Она была такой хрупкой и лёгкой, что сильный порыв ветра унёс бы её, словно пушинку.

— Мне одиноко, — пожала она плечами, отчего локон огненных волос упал на спину. Она откинула остальные волосы и неловким движением пригладила их. Они опять сверкнули на солнце, заставляя его затаить дыхание. Он еле отвёл взгляд, заставляя себя смотреть ей в глаза. В них застыло такое грустное выражение, что он решился.

Осторожно и медленно он придвинулся ближе, раздумывая, что бы сказать этой девочке. Он пообещал себе, что это одиночество должно в скором времени раствориться. Он должен был его растворить.

— А со мной? Со мной тебе не одиноко? — это прозвучало так по-детски, что она улыбнулась. Он опять забыл, как дышать. Жизнь в нём поддерживала только эта улыбка. Она улыбалась ему так же, как друзьям. Нет. Как-то особенно, или ему просто казалось. Еле заметные ямочки появились на щеках, делая её лицо таким милым, что его сердце начало медленно собираться в единое целое.

— А с тобой мне не одиноко. Знаю, ты считаешь меня недостойной и вообще...

Он отпрянул и широко распахнул глаза, не веря своим ушам. Недостойной?

Она попыталась встать, видимо, подумав, что всё так и есть. Но он схватил её за руку, мгновенно ощутив тепло от её маленькой ладошки и тонких пальчиков. Он усадил её рядом с собой, не выпуская её руки и почти не замечая этого. Она сжала его руку и с тревогой посмотрела, заглядывая в самые потаённые уголки глаз.

— Нет, — твёрдо сказал он. — Ты самый достойный человек.

Он попытался открыться ей, показать свою любовь без слов, но знал, что ей этого недостаточно. Ей нужно было уверенное подтверждение, на которое он вряд ли был способен. Он видел своё отражение в карих глазах, видел, что она тоже не может смотреть в другую сторону.

— Ты не против, если я побуду здесь немного? — спустя несколько минут спросила она, с надеждой смотря на него. Как будто он мог отказать! Он был готов на всё ради неё, было даже как-то обидно услышать от неё этот вопрос.

— Конечно, — усмехнулся он. — Хоть целую вечность.

Опять повисло молчание, но не тяжёлое и неудобное, какое бывает в разговоре с просто знакомым человеком. С ней было легко молчать, вдыхая свежий воздух вместе с лёгким ароматом персиков, исходящим от неё. Он мог бесконечно чувствовать этот запах. Лето и персики. Это так подходило к маленькой и нежной девочке, сидящей рядом.

Они легли на траву, и она повернулась к нему лицом, внезапно оказавшись слишком близко. Он будто остолбенел, её тонкие губы резко сжались, но тут же расслабленно вернулись в прежнее положение, образуя маленький аккуратный ротик. Он и не заметил, как стал пересчитывать веснушки, постоянно сбиваясь со счёта и начиная снова.

— Почему ты в школе такой противный? — она серьёзно посмотрела на него, кладя руку под голову и прижимая ноги к груди, став похожей на маленький комочек, на свернувшегося котёнка. Она таким образом защищалась, но для него выглядела беззащитной и маленькой.

— А сейчас что, не противный? — уголки губ дёрнулись, но внутренне он с тревогой ожидал ответа.

— Сейчас ты милый. Ну, в смысле, не смотришь на меня как на что-то недостойное. И ты не такой холодный, не такой колючий, как там, — поспешно добавила она, заметив его удивлённый взгляд.

И тут он улыбнулся. Улыбнулся так, как не улыбался никому, кроме солнца и ветра. И она поняла. Она следила за каждым движением, за каждой эмоцией. Её брови взлетели наверх при виде его улыбки, но мягко, словно два парашюта, опустились вниз. Ей явно нравилось происходящее, она широко улыбнулась в ответ, а потом тихо рассмеялась. Её смех не походил ни на что земное, он был слишком чистым и звонким для этого мира. Но он предназначался ему.

И тут он понял, что такое счастье. Он навсегда запомнил это ощущение безграничной лёгкости и радость, переполнявшие всё его существо. Счастье было таким сильным, что он еле сдерживал себя от того, чтобы не вскочить и не закружиться в безумном танце. Он готов был смеяться так громко, что птицы отлетели бы подальше в лес. Но он рассмеялся так же тихо, как и она. Так же по-доброму и нежно. Так же тепло.

— Это странно, верно? — прошептала она еле слышно. Ему показалось, что ветер донёс до него эти слова, хотя она сидела совсем близко.

— Что именно? — не понял он. — Наша жизнь ведь полностью состоит из странностей. Пора бы привыкнуть.

— Ну, мы так сидим... Мне кажется, все люди, весь мир против этого.

Она неуверенно придвинулась совсем близко, давая понять, что сама совсем не против. Он готов был разорваться от счастья, готов был сделать всё, чтобы счастливой была она. Слова сами легко вылетали из приоткрытого рта, губы двигались будто по повелению ветра.

— А разве мир против? Солнце, по моему, очень даже за. Не имеет значения, что думают все, главное — то, чего хочешь ты.

— Я хочу быть счастливой, — словно повторяя его мысли, сказала она, и вдруг маленькая слезинка скатилась по её щеке, странно выделяясь на таком милом, поцелованном солнцем личике. Он аккуратно отвёл её руки от лица и смахнул слёзы. Она попыталась улыбнуться, но вышло как-то слишком грустно.

Он обнял её и несколько долгих секунд напряжённо ждал. Он был почти уверен, что она оттолкнёт его, закричит или ударит — что угодно. Он даже вздрогнул, когда тонкие ручки обхватили его, а рыжие волосы, от которых приятно пахло персиком, оказались прямо рядом с его лицом. Она прижалась к нему, цепляясь, как за спасательный круг, и не двигалась, чтобы он сам не отодвинулся. Она уткнулась лицом в его плечо и заплакала, не сдерживаясь. Он гладил рыжие волосы, вдыхал чудный аромат и мягко прижимал её к себе, словно боялся сделать больно. Хотя физическую боль она вряд ли почувствовала бы. От неё волнами расходилась боль душевная, такая сильная и пронзительная, что он вздрогнул и крепче сжал её в объятиях.

— Никто не должен мешать твоему счастью! — сбивчиво начал он, проводя рукой по шелковистым волосам. — Не слушай их. И я не буду слушать.

Она пыталась возражать, но он уверял её. Уверял в том, что всё хорошо, что всё страшное и опасное позади. Что вся боль должна остаться далека, прошлым живут только неудачники и слабаки. И она поверила. Она перестала плакать, но не отстранялась, видимо, боясь, что он увидит её заплаканные глаза.

— Давай убежим? — неожиданно не только для неё, но и для самого себя произнёс он. — И никто не будет нам мешать.

Несколько минут она сидела молча, напряжённая и тихая как никогда. Даже слабого звука дыхания не было слышно. Лес тоже затаил дыхание и умолк в ожидании ответа. Птицы замолчали, ветер перестал играть в кронах деревьев.

— Куда? — в полнейшей тишине её голос разнёсся по всему лесу, эхом уносясь вдаль. Одно слово было одновременно и вопросом, и ответом. — А как же школа, семья, дру...

Он накрыл её губы поцелуем, не давая продолжить. Она ответила, и он растворился во вкусе её губ и запахе персиков. Он подхватил её на руки, и они исчезли.

Лес снова наполнился звуками, но на этот раз в них слышалась неприкрытая печаль. Эти двое, казавшиеся кусочками чистого счастья, никогда больше не вернутся на эту полянку. Но в шуме леса слышалась гордость за светловолосого мальчика, которого они достойно воспитали.

А двое самых счастливых людей во Вселенной были уже очень-очень далеко.