Жизнь после смерти (джен)

Куда попадают коты после смерти? Ответ все знают — в Звёздное племя, если праведник, или в Сумрачный лес, если грешник.

А куда попадают после второй смерти? Этого не знает никто...

Коршун тоже не знал об этом. В его представлении кошачий призрак просто рассеивался, превращался в ничто, в пыль небытия, как только живые потомки начинали его забывать... Ну в самом деле, а разве может быть по-другому? Сама идея жизни после смерти казалась речному воителю такой абсурдной, что не подвергалась обсуждению. Кот умер — и всё. Больше ничего нет.

Когда Звездоцап стал посещать его в своих снах, Коршун засомневался в правильности своих выводов. А когда, пронзённый острым колом, с раной на горле, словно горящей огнём, он попал в Сумрачный лес, все выводы, казавшиеся ранее такими правильными, осыпались в прах. Раз он не исчез, загробная жизнь есть, а раз она есть, значит всё, что он считал идеальным раньше, не более чем иллюзия. Коршун принял удивительную правду безо всякого смущения, ибо она устраивала его. Жизнь есть — хорошо. Можно посвятить её мести.

Но всякая жизнь, какой бы загробной она не была, имела своё начало и свой конец. Началом её считалась смерть в живом мире. Значило ли это, что концом тоже была смерть, только в Сумрачном лесу?

Звездоцап никогда не задумывался об этом. Он яростно бросался в бой, словно был рождён для этого, вгрызался в чьи-то глотки, рвал кого-то на части. Он не думал о смерти, и, казалось, смерть тоже не думала о нём.

Звездолому такие прозаические размышления тоже были в тягость. Он нисколько не боялся глядеть в глаза своей кончине. Возможно, именно поэтому он был ещё жив.

Снегоухий... Снегоухий, может быть, и думал когда-нибудь о том, что настанет день, когда его призрачный дух окончательно рассеется, слившись с небытием жизни. Но глядя в эти голубые глаза, полные безрассудной жестокости и уверенности в собственной правильности, Коршун сомневался, что в пылу схватки Снегоухий думал о смерти. Нет, если и были мысли, занимавшие сейчас его разум, то это битвы, кровь и всё, связанное с этими двумя понятиями.

Сам же Коршун не знал, почему такие дурацкие мысли посещали именно его голову. И почему он не мог вытряхнуть их из своих размышлений, думать только о драках, погонях, учениках и крови. И смерти. О чём бы не размышлял сумрачный кот, с кем бы не разговаривал, куда бы не шёл — мысли о собственной кончине и полном забвении пугали его, заставляли думать о себе почти постоянно и мешали вдохнуть полной грудью. Коршун знал, что рано или поздно ему придётся глянуть в глаза смерти, снова почувствовать ужас и боль, с которой душа грешника вылетает из тела и летит...

Куда? Никто не знал ответ на этот вопрос, ибо погибшие во второй раз больше не возвращались...

Всё произошло так быстро, что Коршун даже не успел испугаться. В нос, слегка притупленный невыносимым запахом крови и страданий, ударила волна ярости, и в следующий миг кто-то тяжёлый с диким рычанием навалился на него сверху, придавив к земле и мешая вдохнуть свежий воздух. Коршун сделал резкое движение, пытаясь отплеваться от пушистой шерсти, закрывшей лучи луны от его морды. В следующее мгновение острые клыки вонзились в беззащитную шею. Коршун сделал глубокий вдох и закашлялся. В воздухе разливался металлический запах крови. Его собственной крови.

«Вот и смерть», — успел подумать Коршун, прежде чем сознание поглотила тьма.

* * *

Страх и отчаяние пропитали всё окружающее пространство вокруг него. Коршун сглотнул комок, неприятно сдавивший горло. Значит, вот куда попадали души погибших призраков! Значит, тут можно было жить, и это радовало. Однако непонятный холод и страшная темнота путали его. Сам того не замечая, Коршун начал дрожать от всё усиливающегося ужаса, природу которого никак не мог объяснить.

«Почему... почему я тут один? Где Звездоцап, Звездолом, другие? Куда все делись?»

Коршун хотел задать эти вопросы вслух, но из горла почему-то не вырвалось ни звука. И тогда он всё понял.

Так вот почему старые обитатели Сумрачного леса, ставшие почти прозрачными, так боялись однажды не проснуться или быть смертельно ранеными в жестоких учебных боях! Вот почему в глазах Звёздных предков, что встречали последний бой, горела не только решительность, но и страх! Страх попасть в место, откуда не возвращаются, где нельзя разговаривать, где единственное, что остаётся — бродить во тьме вечной, постоянно дрожа от холода и необъяснимого ужаса, и потихоньку сходить с ума...

Сердце, раненой птицей бившееся в груди Коршуна, немного успокоило его. Ну, по крайней мере, в первую секунду. Однако, когда он попытался прислушаться хотя бы к этому, единственному, звуку, который раздавался в, казалось, застывшем воздухе, что-то холодное прошлось по его позвоночнику. Он не слышал биения!

«Что... что это значит?!»

Не в силах больше выносить напряжённую тишь этого странного места, Коршун сорвался с места стремительнее ветра, гуляющего по пустоши. Он бежал, не разбирая дороги, падал, споткнувшись обо что-то, невидимое в непроглядной темноте. Останавливался на несколько мгновений, когда воздух в лёгких иссякал, и, тяжело дыша, стоял неподвижно, поджав хвост и прислушиваясь. Он по-прежнему ничего не слышал, но предпочитал думать, что тут просто никого кроме него нет, и некому издавать шорохи, скрипы и прочие проявления жизни. Однако оставшимся разумом Коршун понимал, что тишина никогда не бывает такой плотной и почти осязаемой. Никогда.

Коршун не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он попал сюда. Может быть, час, а может — вечность. Тьма никогда не изменяла своих очертаний, холод не сменялся теплом. Однако смертельная усталость, поселившаяся в лапах и мыслях Коршуна подсказывали, что он здесь долго, очень долго. Намного дольше, чем хотелось бы.

Коршун устало брёл куда глаза глядели. Точнее, куда лапы вели, ибо от постоянной темноты глаза перестали выполнять свою функцию. Нет, Коршун не ослеп, но зрение больше не приносило ему пользы. Обоняние и слух — тоже. Лишь твёрдое «что-то» под горячими от постоянного хождения подушечками лап подсказывало, что он ещё жил и существовал, а не являлся плодом больного воображения высших сил.

Прошло ещё совсем немного — относительно — времени, а Коршун уже чувствовал приближение чего-то страшного и необъяснимого. Чего-то, что поднимало шерсть на загривке, заставляло сердце биться чаще, а дыхание тускнеть. Хотелось бросаться в разные стороны, кусаться и кататься на земле в попытке сбить этот странный страх, пронзающий жалкие остатки его души. Голубоглазый кот знал, что это верные признаки приближающегося безумия, и был рад им, пытаясь забыться в сумасшествии, забыть себя и потерять навеки...

Тьма стала настолько привычной, что неожиданный лучик неясного рассеянного света, возникший где-то впереди, заставил Коршуна раздвинуть губы в беззвучном шипении и зажмуриться так сильно, что из-за век потекли слёзы. Свет испугал его ещё больше, чем раньше — онемение и темнота. Что всё это значило? Кто-то узнал, что он, Коршун, находился здесь, и пришёл забрать его душу, развеять по разным мирам его призрачный дух? Коршун не знал ответа на этот вопрос. Ему было всё равно, постоянные страх и отчаяние притупили работу мозга. Коршун чувствовал себя игрушкой, слепой марионеткой, от которой не зависело ничто, даже его собственная жизнь. Лапы, измученные долгой дорогой, подогнулись, и Коршун упал на что-то твёрдое и колючее. Колючки впились в кожу, прожигая её, словно огнём, но кот этого не замечал. Он неподвижно лежал и покорно ждал своей участи.

Мягкие шаги послышались совсем рядом. Коршун не сделал ни одной попытки вскочить и убежать от неминуемой расплаты. Он настолько погрузился в собственные мысли, что даже не заметил, что снова может слышать.

Чьё-то тёплое тельце прижалось к его израненному колючками телу, и голова Коршуна взорвалась картинами из прошлых жизней. Предательства, счастье, радость, злоба, боевой азарт, потери и приобретения, хитрость и обман — всё промелькнуло перед мысленным взором Коршуна и потухло раньше, чем он смог выбрать из яркой круговерти нужное воспоминание. Неожиданно оно само выскочило из толпы своих собратьев.

Он снова был среди семьи, среди племени. Весёлая Невидимка, задумчивая Мотылинка, храбрая Саша, испуганный Уголёк, яростный Чернохват... Каждый кот, ранее виденный им в предыдущих жизнях, неожиданно наполнялся новым смыслом, открывал в глазах Коршуна новые черты характера, новые стремления и новые проблемы.

Он видел, что Невидимка не всегда такая весёлая, какой он её знал и порицал за спиной: по ночам глашатая долго не спит и плачет, беззвучно плачет от тоски по умершему брату, Камню...

Мотылинка задумчива не от того, что хочет быть такой — он, Коршун, сам обрёк сестру на жизнь, полную лжи и тоски. Терроризировал в течение многих лун, заставлял врать предводительнице, соплеменникам, самой себе...

Храбрая Саша, его мать, которую он так ненавидел за то, что она ушла, оставив их с сестрой одних в Речном племени. Только теперь Коршун понял, что бывшая домашняя кошка, яростная бродяга не смогла бы прижиться в чуждом ей племени. Она бы чувствовала постоянное неудовлетворение и тоску, несмотря даже на то, что дети были счастливы. Уход был лучшей альтернативой.

Уголёк... он вовсе не трус, каким считал его Коршун, встретившись с ним у озера. Уголёк тяжело переживал предательство Белки, не знал, как жить дальше, каждый день умирая от боли и ревности... Что, если из-за его плана Уголёк тоже когда-нибудь окажется здесь? Это будет вина Коршуна!

Чернохват яростен и жесток, но он никогда не хотел предать своё племя. Напротив, каждый день, каждую минуту он думал лишь о том, как сделать племя Ветра сильным и независимым от Грозового племени. Неожиданное решение Звёздного Луча очень сильно потрясло его. Он был верен, готов был отдать все свои жизни на службу племени Ветра, а тут — Одноус, кот, не могущий сам постоять за себя, жалкий и слабый. А Чернохвату оставалось лишь смотреть, как Грозовое племя всё больше и больше ввязывалось в жизнь его родного племени. Или умереть...

Коты продолжали выстраиваться в ряд перед его перекошенной мордой, а Коршун, сжавшись в жалкий комочек и не обращая внимания на острые колючки, немилосердно впивающиеся всё глубже и глубже в тело, беззвучно плакал от позднего раскаяния. Как он был слеп! Почему позволил Звездоцапу завладеть своей душой, сделать её чёрной, как сама ночь? Уж не потому ли, что внешне властолюбивый и наглый, внутри Коршун оставался котёнком — тем самым котёнком, который жалел, что так и не увидел отца, и завидовал Ежевике, которому повезло больше? Коршун не мог дать ответа, он не хотел больше видеть своих бывших друзей и врагов, не хотел страдать... Лёжа в болезненных тисках, он мысленно молил всех, кто мог откликнуться на его зов, о смерти или другом состоянии, в котором он мог бы забыться, забыть о своих ужасных ошибках, которые совершил по собственной глупости...

Неожиданно перед глазами снова встала тьма, древняя и бездонная, высасывающая, казалось, последние силы из утомлённого горем тела. Чьё-то горячее дыхание защекотало ухо Коршуна, и он заново обрёл слух.

Уши тут же наполнились неясным тихим шёпотом, словно сотни невидимых котов и кошек сновали рядом, в темноте, шепча успокаивающие слова. Кто-то тихо мякнул — и Коршун почувствовал, как тяжёлая, плотная темнота начала рассасываться перед его потухшим взором, постепенно превращаясь в обычную ночную темень, украшенную звёздами и надеждой. Теперь Коршуну не было страшно. Словно бы он снова был маленьким котёнком, лежащим у бока матери, такого тёплого, родного, успокаивающего...

Маленький комочек, сидящий возле него, пошевелился, и Коршун перевёл на него взгляд.

— Головастик. — Нет, он не сказал это. Имя словно бы выжглось внутри его головы, и горло Коршуна свело судорогой. Его младший брат, так рано погибший и не успевший увидеть жизнь, сидел неподалёку, распушив чёрную шёрстку, почти сливающуюся с темнотой ночи. Лишь яркие огоньки глаз ярко сияли в тьме, изгоняя из мечущейся души Коршуна последние остатки злого рока их общего отца, Звездоцапа.

— Вернись.

Неизвестно, кто произнёс это слово — Головастик, сам Коршун или кто-то из тех, кто бродил сейчас во тьме, словно ожидая чего-то необыкновенного. Возможно, слово это и вовсе не было произнесено, а являлось отголоском страшного прошлого Коршуна, лежащего в кусте остролиста. Это было не столь важно. Важно было то, что душа Коршуна неожиданно встрепенулась, словно готовилась к чему-то неотвратимому. Тому, чего нельзя избежать.

К собравшимся приближалась кошка. Она была чёрная, как тьма, блуждающая вокруг котов, как бездонная ночь, скрывающая все недостатки под своим тёмным покровом. Лишь жёлтые глаза сияли, словно фонари, и приносили успокоение своим светом.

Коршун встрепенулся. Все страхи, которые он пережил в Месте-Откуда-не-Возвращаются, разом ушли, оставив кота в блаженном покое.

Жёлтые глаза мягко глядели на него.

— Ты должен вернуться. — Первые слова, которые Коршун слышал в этом мире.

Уши его дрогнули, пытаясь вникнуть в смысл сказанного, понять...

— Как? — Коршуну хотелось задать этот вопрос, но из горла не вылетело ни звука.

Черная покачала головой.

— Ты не можешь говорить тут, странник. В твоём сердце много зла, но ещё не всё потеряно. Ты можешь вернуться и искупить свои грехи.

Коршуну показалось, что в голове его взорвался фейерверк. Он вернётся! Он будет жить!

— Как? — Но снова ни звука.

Чёрная медленно подошла и встала рядом.

— Я верну тебя, но ты никогда об этом не узнаешь.

«Что? Почему?»

Внезапно колючки, на дискомфорт от которых Коршун уже давно перестал обращать внимание, с силой вонзились в его плоть. Коршун резко дёрнулся, но на самом деле не смог двинуть даже лапой. Колючие ветви остролиста сжимали его в своих смертельных объятиях всё сильнее и сильнее, и кот начал задыхаться, в третий раз почувствовав рядом жаркое дыхание смерти...

Чёрная склонилась над его агонично подрагивающим телом.

— Ты вернёшься. Но для этого ты должен умереть.

«По...» — мысленная фраза осталась незаконченной.

Шла n-ая минута вечности, когда кот по имени Коршун исчез навсегда.

* * *

Маленький Орлёнок сидел у выхода детской, наблюдая за игрой старших котят. Стоял жаркий день сезона Зелёных Листьев, яркая и сочная листва покачивалась на небольшом ветерке. Старшие — воители и оруженосцы — разошлись по своим делам, не обращая внимания на полосатого котёнка, а его отец был занят, советуясь со старшими воителями насчёт Совета.

Орлёнок был замечательным котёнком — жизнерадостным, озорным и добрым. Он очень любил свою сестру Пеструшку, и старался ничем не огорчать мать, Белку, которая любила их больше своей жизни. В общем, малыш ничем не отличался от других котят Грозового племени. Безмятежный, как все маленькие, Орлёнок не знал ни забот, ни тревог. Лишь по ночам ему иногда снилось какое-то странное место, тёмное и страшное, пробирающее до дрожи в лапах, и незнакомая, чёрная, как ночь, кошка, склонившаяся над ним и будто бы заглядывающая в душу своими жёлтыми глазами... И тихие слова, обращённые к кому-то:

— Я слежу за тобой, Коршун. Не подведи...

Но, просыпаясь, Орлёнок не обращал на эти сновидения ровным счётом никакого внимания. Это же его фантазии, мало ли что может присниться...