Гин (джен)

«Я постиг, что Путь Самурая — это смерть».

«В ситуации «или — или» без колебаний выбирай смерть».

Хагакурэ кикигаки: «Записи о сокрытом в листве»,

собрание комментариев самурая Ямамото Цунэтомо к Бусидо

Ями выскользнула из портала в своём истинном виде и сразу же перекинулась в человека. Это было необходимо, ведь совсем недалеко отсюда живёт сильная колдунья, хранительница этого места: она непременно почувствует изменения силы и придёт проверить, что происходит. Если остаться в истинном виде, она учует Ями и начнёт охоту. А та совсем не хотела, чтобы колдунья её обнаружила. Лучше пусть не догадывается, что Ями здесь бывает.

В первый раз в это место Ями пришла на зов. Она услышала зов в тот миг, когда открылся этот проход: в этом мире наступило полнолуние, зовущий был недалеко отсюда, он отчаялся и очень хотел умереть. Но ему не было позволено.

Тогда в этом мире, мире людей, только закончилась большая война. Эти места были пропитаны кровью и смертью, Ями было здесь легко. Зов струился тёмно-красной нитью, увлекал за собой: «Приди, забери меня, я больше не хочу этой жизни, мне тяжело, освободи меня!»

Зов привёл Ями к огороженному колючими и толстыми металлическими нитями лагерю. В этом мире Ями бывать уже приходилось, она знала: через металл пройти не удастся, нужно искать ворота.

Около ворот стоял часовой. Он застыл, вытаращив глаза от страха: Ями стало смешно.

Да, вот пугать она умела! Нет, сразу волю смеху давать было нельзя: прежде, чем убивать тех, кто не звал её, нужно найти зовущего. В этом мире тоже есть Охотники. Если Ями отпустит себя сейчас и начнёт здесь резвиться, украшая тёмными кровавыми узорами залитую лунным светом землю, её быстро найдут. Ями нравилось убивать — но она не хотела, чтобы убили её.

Часовой, повинуясь тёмному взгляду и лёгкой улыбке Ями, открыл для неё дверь и отступил в сторону.

Волосы Ями протянулись к горлу часового, обвились вокруг него — нежно, очень нежно, совсем чуть-чуть сдавили: не убить, только усыпить. Глаза человечка закатились, он потерял сознание. Ями выпила немного его энергии — совсем немного: пусть поспит, пусть потом не сможет ничего вспомнить. Убивать каждого встречного человечка совсем не обязательно. Будет совсем неплохо сохранить возможность приходить иногда в этот мир, здесь так легко дышится. Этот запах смерти сохранится здесь ещё много, много лет.

Зов вёл её дальше; никто больше не встретился ей до самого сарая, в котором был заперт зовущий. Здесь не было охраны, только дверь из грубых неотёсанных досок; широкая металлическая полоса замкнута на большой висячий замок. Что ж, дверь деревянная, не покрыта же она вся металлом. Волосы удлинились, свились в пучки: на концах пучков появились острые крючья.

Глупые людишки, им казалось, что они очень сильные, самые умные! Ничего-то они не знали, ничего не могли, как смешно!

Холодный, звенящий колокольчиками смех повис в воздухе, крючья вцепились в доски двери, раздирая — и дверь разлетелась в щепки. Тяжёлый амбарный замок, падая на землю, зацепил один из пучков волос — пучок отдёрнулся и бессильно обвис. Проклятые людишки. Ями больше не смеялась, ей было больно.

Тот, кто звал её, уже шёл навстречу. Вежливо поклонился, сделал церемонную паузу, выпрямился — его глаза радостно блестели.

— Аригато́, спасибо, вы услышали! Я так рад!

Ями нахмурилась:

— Скажи, воин, как получилось, что ты не погиб в бою, как положено честному воину? Почему ты сидишь в запертом сарае и зовёшь на помощь меня — и не можешь уйти сам?

— Нам приказали сложить оружие. Это был приказ императора. Мы не смели нарушить приказ. Мы думали, что нас отправят домой — но нас разделили и увезли в разные места, заставили работать. Я не хочу работать на врага, я не военнопленный! Я сдался не в бою, я сдался по приказу. Мы надеялись, что нас отпустят, часть наших товарищей увезли домой — но мне сказали, что я останусь тут. Я не хочу! Уже больше года я не держал в руках оружия. Мне не нужна такая жизнь, она противоречит моей чести воина, она позорит меня перед сыном. Я хочу умереть честной смертью честного человека, прошу — помоги мне! Пусть мой сын сможет прийти ко мне в Ясукуни-дзиндзя!

Ями не слышала в сказанном страха или лжи. Звавший Ями следовал пути воина, прилагая все свои силы, с одержимостью и честно, насколько Ями могла судить. Ему просто не повезло. Этому человеку она могла помочь. Этот воин был достоин честной смерти. Она не станет пить его душу, его душа получит достойное посмертие, он сможет увидеть своего сына в Ясукуни-дзиндзя.

— Скажи мне своё имя.

— Юдзиро, моё имя Номура Юдзиро!

— Я провожу тебя, Номура Юдзиро, ты встретишься со своим сыном в Ясукуни-дзиндзя. Но ты ведь знаешь, что истинный воин смеётся в лицо смерти?

Холодный, звенящий колокольчиками смех обвился вокруг смеха человека — хриплого, сорванного и всё же радостного. Смех человека звучал недолго, очень скоро он захлебнулся разлетевшимися кровавыми брызгами, украсившими освещённые луной травы, тропинку, ветви кустов.

Боль была недолгой, очень быстро Юдзиро стало легко. Он увидел своё тело, лежащее на тропинке, покрытое кровью; глаза дерзко смотрели в небо, на лице застыла улыбка.

Хари-онаго больше не смеялась.

— Нам нужно спешить, Юдзиро-сан. Сюда идёт хранитель этого места, нам могут помешать уйти, идём же!

Луна заливала лес иссиня-белым светом. Тишина была абсолютной, её не нарушал даже шорох травы под ногами Ядвиги — пришлось наворожить лёгкий шаг. Спешить уже было некуда, всё уже случилось. Но пришедший из нижнего мира дух был ещё здесь — кто знает, чего он хотел. Надо же было сегодня пойти в сторону посёлка перевёртышей! Никогда не подводившая интуиция Ядвиги сегодня звала её в сторону лагеря военнопленных — но было полнолуние, и неприятностей скорее нужно было ждать от перевёртышей. К тому же часть военнопленных неделю назад вывезли, остались единицы. И Ядвига пошла в Калиновку, а неладное почуяла, только пройдя больше половины пути.

Пришлось возвращаться.

Она уже почти добралась, вышла на грунтовку, за поворотом которой был виден лагерь, когда почувствовала лёгкий озноб. Замерла на мгновение, сосредоточилась. Шагах в сорока у обочины дороги словно из тумана выступили две фигуры. Первая — призрак солдата в чужом, иноземном доспехе из сшитых шнурами пластинок, блестящих в лунном свете, как чешуя дракона. Вторая — хрупкая тоненькая девушка с длинными, ниже колен, густыми чёрными волосами. Волосы девушки слегка колыхались, плавно шевелились, словно под водой.

Девушка замерла, потом медленно подняла голову: непроницаемо чёрные глаза на совершенно белом лице смотрели на Ядвигу с мрачным вызовом.

Дух смерти. Пожирательница душ. И с ней шёл призрак.

Руки сами начали складывать знаки отрицания мрака и призыва огня. Но призрачный воин шагнул навстречу Ядвиге и поклонился, прижав руки к груди:

— Прошу тебя, пропусти нас: это я позвал хари-онаго! Я хотел умереть, я просил её помочь. Мы уйдём — сразу же. Она взяла только мою жизнь. Позволь нам уйти…

Пожирательница душ молча ждала, мрачно глядя на Ядвигу. Не похоже было, что она собирается напасть. Нужно было решать: провожать этих двоих до прохода в Навь — или посмотреть, что там, в лагере, оставила эта красотка с живыми волосами.

— Подождите меня здесь, я должна посмотреть, что там, в лагере. Я скоро. Потом провожу вас, — Ядвига была уверена, что сможет догнать их: призрак вряд ли сможет идти быстрее человека, а Ядвига сейчас шла лёгким шагом.

В лагере Ядвига не стала задерживаться: часовой у ворот спал, кроме тела японца, других мёртвых не было. Напрасно всех японцев не отпустили ещё год назад. Но кто спрашивал Хранителей, что они об этом думают? Власть имущие всегда всё лучше знают. А ты вот теперь расхлёбывай.

Ядвиге было досадно. Вот сейчас — уйдёт эта хари-онаго в свой обратный мир, и кто помешает ей прийти сюда ещё, и не раз? Теперь она знает, куда пройти и как это сделать. Японец позвал одного из духов своей страны — его услышали, и это совсем не странно: ворота в Навь здесь совсем близко, их и охраняла Ядвига.

Своей нечисти хватает, ещё японскую теперь карауль. Если эта парочка пошла дальше своей дорогой, не дожидаясь Ядвигу, их ещё и догонять.

Нет, вот отчитываться в том, что здесь случилось сегодня, Ядвига не станет. То, о чём начальство не знает, никому не повредит. А Ядвига не может не пропустить ту единственную, кто сейчас может проводить мёртвого воина домой.

Чужие обычаи следует уважать. Воин сам выбрал свой путь, он просил Ядвигу не мешать. Человек имеет право выбирать свой путь, и в жизни, и в смерти.

Они ждали Ядвигу на том же месте. Она проводила их до врат, незаметно сняла сигнальные чары, открыла проход. Японец поклонился с благодарной улыбкой.

Перед тем, как хари-онаго вошла во тьму обратного мира, Ядвига шагнула к ней:

— Не приходи сюда больше. Не надо.

Хари-онаго, задержавшись на мгновение, взглянула в лицо Явиге непроницаемыми чернющими глазами, слегка поклонилась — и беззвучно скользнула в темноту.

И вот как это понимать? Услышала, не придёт больше? Плевала она на всякие предупреждения — и придёт, если захочет? Эх…

Ядвига совершенно не была уверена, что сегодня поступила правильно. Но поступить иначе она просто не могла.

* * *

Ями нередко приходила сюда, в этот мир. Здесь всё ещё сохранилось эхо той войны, сохранились запахи крови и смерти. Люди уже давно не чувствовали их — кроме некоторых, умеющих слышать сердцем. И у Ями был свой интерес: иногда здесь она встречала неупокоенных призраков, тех, кто не знал, куда ему теперь идти.

Они были очень вкусными. И их потом никто не искал.

От хранительницы Ядвиги Ями пряталась, быстро перекидываясь в человека. Главное было — спрятать волосы.

Раз в год Ями обязательно бывала в старом лагере военнопленных. Она приходила сюда в память о воине, который призвал её тогда. Дух Номура Юдзиро с тех пор жил в Ясукуни-дзиндзя, он сумел увидеть там своего сына и свою семью, его посмертие было почётно. А Ями приходила сюда, к развалинам того сарая, в котором был заперт Юдзиро в ту ночь.

Как и всегда, Ями прошла врата в своём истинном виде, но сразу же перекинулась в человека, а волосы скрутила в пучок и спрятала под шаль. Ядвига непременно почувствует изменения силы и придёт проверить, что происходит. Совсем не хотелось привлекать её внимание, пусть и дальше не знает, что Ями бывает здесь.

Ночь была ясная, луна светила ярко. Ограда вокруг лагеря не сохранилась, весь металл давным-давно растащили человечки, и Ями ничего не мешало. Сарай, хоть обветшавший и покосившийся, всё ещё стоял.

Но сегодня Ями была здесь не одна. В сарае кто-то возился, были слышны подозрительные звуки, какое-то подвывание и кряхтенье. Плач? Брёвна с одной стороны просели, через щель в стене можно было заглянуть в сарай. Ями и заглянула, очень осторожно.

На тряпке, брошенной прямо на заросший мхом пол, сидела молодая женщина. Она уткнулась лицом в скомканный большой платок и плакала, раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом с ней лежал совсем маленький ребёнок. Без пелёнок, ничем не прикрытый. Ночь была достаточно холодная, но эта безумная человечка даже не обращала внимания на ребёнка! Вместо того, чтобы рыдать в свой платок, лучше бы ребёнка в него завернула.

Вот женщина всхлипнула, решительно вытерла лицо рукавом, скомкала платок — и потянулась обеими руками, в которых держала платок, к ребёнку.

И тут Ями почувствовала, что волосы её расплетаются сами и она перекидывается в свою истинную форму.

Женщина не собиралась пеленать ребёнка. Она хотела его убить.

Ями почувствовала, как внутри вскипает яростное веселье; желание разорвать тело этой женщины и выпить её душу захлестывало хари-онаго.

Женщина всхлипнула, отшвырнула платок, с трудом поднялась на ноги и поковыляла к выходу из сарая. Выскочила под свет Луны — и неверными шагами пошла прочь. Ями она даже не заметила: не до того ей было.

Она с трудом сдержала желание полететь следом, догнать и растерзать проклятую человечку. Ядвига всё равно не даст выпить эту девку до конца. Ями перекинулась, и Ядвига, скорее всего, уже направлялась сюда.

Проклятая человечка! Принесло же её…

Ребёнок в сарае закряхтел; всё-таки горе-мамаша не смогла заставить себя убить его. Ладно, пусть она живёт как сможет. Ребёнок сейчас важнее: Ями не хотела, чтобы он погиб, а ведь ночь была холодной. Она поспешно перекинулась обратно в человека и вошла в сарай.

Ребёнок выглядел плохо. Ями попыталась завернуть его в платок — но, похоже, было уже поздно: губы у девочки начали синеть, она едва шевелилась. Кажется, девочка и сама скоро умрёт. Ями почему-то стало так жалко этого не нужного никому ребёнка, так обидно! Щёки стали мокрыми. Неужели Ями ещё была способна плакать?!

Так она и сидела, плачущая, с умирающим ребёнком на руках, когда в дверях сарая появилась Ядвига. Колдунья было рванулась к ним — но остановилась, сделав пару шагов. Потом подошла, уже тихо, заглянула в лицо младенчику.

— Поздно. Не выживет. Ты видела, кто её здесь оставил?

Ями промолчала. Потом вскинула на Ядвигу злые глаза:

— Я могу вернуть это дитя, вдохнуть в неё жизнь — только она будет похожа на меня, когда вырастет. Не сразу, сначала она будет просто ребёнком. Но я не могу взять её с собой, не сразу — она должна расти среди людей. И я не могу её бросить! Она не заслужила, она ничего ещё не видела в этом мире. Она родилась сильной — смотри, она и сейчас хочет жить! Что мне делать?!

Ядвига смотрела на пожирательницу душ удивлённо, слегка не веря в реальность происходящего. Немало лет прожила Ядвига, но никогда ей ещё не приходилось видеть плачущего демона, искренне горюющего над человеческим ребёнком.

— Знаешь, я могла бы её взять с собой, если ты не против. Мне дочку давно хотелось. Присмотреть за ней найдётся кому, — тёмный взгляд хари-онаго напряжённо упёрся в лицо Ядвиги, а та дружелюбно улыбнулась. — У нас тут целый посёлок перевёртышей, там кого только нет, приживётся! Не дай ей умереть, если можешь…

Ями сняла с ребёнка прикрывавший ту платок, отдала его Ядвиге. Прижала к себе всё ещё слабо шевелившуюся девочку, вышла из сарая под свет Луны. И перекинулась в истинную форму прямо с девочкой на руках. Лунный свет словно притянуло к ним, обе они засияли мягким бледным свечением: поднявшаяся в воздух хари-онаго с парящими вокруг змеящимися пучками волос, и ребёнок, затихший у неё на руках.

Несколько секунд тишины — а затем над полянкой зазвенел радостный детский смех.

Ями опустилась на землю, перекидываясь в человека. Девочка у неё на руках жизнерадостно размахивала руками и ногами, кожа её ещё отсвечивала лунными отблесками. Когда она повернула голову, Ядвига увидела её глаза. Светящиеся ярким лунным сиянием, совершенно белые.

— Она останется такой? — напряжённо спросила Ядвига.

— Нет, это сейчас пройдёт. Вернётся тогда, когда она начнёт перекидываться. Не скоро ещё, — Ями смотрела совершенно умиротворённо, даже шевелящиеся вокруг волосы не свивались в крючья на концах, просто гладили малышку, укутывая её. — Я хотела бы приходить иногда, видеть её. Позволишь?

— Приходи. Мешать не стану. Я знаю, ты часто бываешь у нас, — Ядвига коротко глянула на Ями, хмыкнула. — Думала, я тебя не почувствую, если ты перекидываешься сразу? Ты не беспредельничаешь, живых не трогаешь, а призраки — их здесь слишком много. Те, кто забыли, куда идти, становятся опасны. Так что я ещё и поблагодарить тебя должна: не ты их упокоишь, так мне придётся. Людям только не показывайся, чтобы шума не было.

Ями промолчала.

— Разрешишь мне дать ей имя? — хари-онаго говорила тихо и медленно. — Я назвала бы её Мэрико. Ей подошло бы имя Гин — серебристая, но пусть её природа пока будет скрыта, — мрачно взглянув в лицо Ядвиги, Ями спросила уже с нажимом, почти с угрозой: — Ей ведь будет хорошо у вас, в деревне, куда ты хочешь её отнести?

— Не волнуйся, детей у нас не обижают. Выкормим, вырастим; не первая — и последней не будет, — Ядвига осторожно забрала ребёнка у хари-онаго, замотала в платок, как сумела, прижала к груди. — А теперь Манечку покормить бы не помешало, коль уж она пока человек. До врат сама дойдёшь? — она глянула на хари-онаго, чуть склонив голову. — Спасибо тебе, тёмный дух, за мою дочь.

И внезапно увидела прямо перед собственным лицом — лицо Ями.

Хари-онаго мгновенно оказалась вплотную к Ядвиге. Чёрные глаза смотрели в упор с ледяной угрозой, лицо оскалилось широкой острозубой улыбкой:

— Она моя дочь. И я унесла бы её прямо сейчас — но пока она человек и умрёт, если я заберу её сейчас. Я её пока тебе доверяю, но буду приходить к ней так часто, как только смогу. И ты обещала не мешать мне, — Ями шипела, как змея, волосы с длинными чёрными крючьями на концах были готовы разорвать любого, кто хоть слово скажет против.

Ядвига даже опешила слегка. Странная какая пожирательница душ — но Ядвиге она нравилась всё больше. Однако улыбаться слишком широко не стоило, и Ядвига очень осторожно, негромко, но твёрдо проговорила:

— Я сдержу обещание. Ей будет хорошо у нас. Ты сможешь видеть её всегда, как только захочешь. Две матери у неё будет: ты — и я, — Ядвига помолчала. — Пора нам идти. Она голодная.

И тут девочка на руках Ядвиги то ли взвизгнула, то ли айкнула весело — и ухватила ручкой одну из плывущих вокруг в воздухе прядей волос хари-онаго. Крючья с волос мгновенно исчезли, волосы мягко и ласково выскальзывали из маленьких пальчиков и струились по ручкам, тихонько поглаживая их, легко прикасались к улыбающемуся личику. Девочка негромко лепетала что-то на своём языке, словно рассказывала, что всё будет хорошо, не о чем беспокоиться, они встретятся очень скоро.

А Ядвига смотрела в глаза хари-онаго и видела, как яростное веселье в них сменяется тихой нежной улыбкой.

— Пора, да, — Ями потихоньку чуть отдалилась от Ядвиги, чёрные блестящие пряди в последний раз закрутились вокруг маленьких кулачков, — Иттемаэримасу, Мэрико…

— Ся! — ответила ей девочка весело.

— Джа на, Хранительница. Встретимся скоро. Спасибо тебе, — Ями отступила чуть дальше и медленно поклонилась, прижав к бокам руки. Чёрные пряди сами свились жгутом, а потом завязались узлом на её затылке.

— Увидимся, — Ядвига кивнула, — И тебе добра в пути.

Так они и разошлись в разные стороны, уже ожидая новой встречи.

Ядвига бежала лёгким шагом, уже зная, к кому сейчас отнесёт Мусю сразу, как добежит до Калиновки. Там точно будут рады ещё одному ребёнку. И там точно найдётся, чем её накормить.

Ями думала, что через три ночи будет очень подходящее время, чтобы навестить Мэрико-Гин.

А Муся не могла спать, потому что хотела есть. Но готова была потерпеть ещё немного. Только совсем немного!

Боль в груди, раньше постоянно сидевшая там, исчезла — после того, как Муся полетала на руках у весёлой черноглазой женщины, смотревшей на Мусю так ласково.

Она согрелась, и руки, уносящие её, были тёплые и держали крепко, но осторожно. И ещё девочка помнила горящий чёрный взгляд и то, как ярость в нём сменялась тихой нежностью.

И обещанием новой встречи.