Кто к нам с чем за чем... (джен)

Танукичи с убитым видом шествовал в школу, но не потому, что не любил или не хотел учиться, а потому как Аяме всю дорогу доставала его своими несуразными пошлостями. Как только кончились заветные три минуты заглушки МТ, она тут же перешла на иносказания, которые звучали еще нелепее, а вместе с тем и пошлее. И ее навязчивый совет встретиться с президентом студсовета Анной в ближайшем углу, чтобы «обмакнуть редьку в васаби» был не самым идиотским из них. Последующие за этим смешки и «покрутить туда-сюда редькой, тыщ-дыщ» вовсе прозвучали невинно по сравнению с фразой, которую она завернула позже… Это даже трудно было бы воспроизвести человеку с хорошей памятью. Единственное, что помнил Танукичи, так это то, что хотел ее придушить.

Так что до самой школы он неимоверно страдал от ее глупых выходок и думал, что хорошо еще, не все изображаемые ею жесты запрещены, а то она точно бы угодила в тюрьму. Да уж, пошлости, которую способна была выдать Аяме за одну лишь минуту, на полстраны бы хватило.

В школе они сразу же наткнулись на Отоме Саотоме. Та даже отвлеклась от чирикания наброска в блокноте, вытащила карандаш изо рта и вместо приветствия прогудела:

— Слышали новость?

— Какую? — заинтересовалась Аяме, которая всегда была в курсе всех новостей. Неужели она чего-то не знает?

— К нам присылают нового мораловеда. Возможно, у нас будут неприятности.

— Ну если он такой же, как Цукимигуса, то бояться нечего. Этот переодевающийся девкой парень вообще в обсценностях ничего не понимает, — беззаботно отмахнулась Аяме.

— Ты так в этом уверена? — с некоторой ехидцей уточнила Саотоме.

— Она права, не стоит недооценивать мораловедов, — встрял Танукичи, обращаясь к Аяме.

— А я и не недооцениваю, — возразила та. — Мы им, если что, — она загадочно сверкнула глазами и, покрутив в воздухе рукой, тут же задорно прибавила: — Туда-сюда редькой! Туда-сюда!

— О-о-о, — прищурилась Отоме.

— О-о-о! — простонал Танукичи, хлопая себя рукой по лбу.

Не успели они с Аяме и Отоме разойтись по классам, как навстречу белой лебедушкой выплыла Анна Нишикиномия, президент студсовета, сама добродетель и очарование по совместительству. За ней бесшумной тенью следовала, вернее сказать, следовал Оборо Цукимигуса.

— Аяме, милый Танукичи-кун, — поприветствовала их Анна. — У меня для вас новость. К нам присылают очень опытного мораловеда. Ах, я уверена, он точно сможет помочь в нашей нелегкой борьбе с обсценностью! — Анна заулыбалась и засверкала фанатичными искорками. — Теперь увеличатся и наши шансы поймать «Поросль во снегу». Ох! Я так надеюсь на то, что мы все ошибаемся, и что эта ужасная эро-террористка не одна из учеников «Токиоки»!

При этих словах Аяме и Танукичи дружно икнули. Последний сделал глубокий вдох, выдохнул и согласился с Анной, пролепетав что-то вроде: «Да-да, конечно», а сам с большой опаской смотрел на капающую из уголка рта президента слюну и чуял всеми фибрами души и точками тела, что и сегодня, не смотря на визит важного гостя, его ждет череда самых изощренных домогательств. Он постарался быть тише воды и ниже травы и покорно плелся за Анной и Аяме, пытающейся оттащить подальше от него президента. Танукичи поравнялся с Цукимигусой и догадался спросить насчет нового мораловеда:

— Ты его или ее случайно не знаешь?

— Имею счастье знать этого человека, — кивнул трансвестит. — Это мой семпай Камикото Мегумаро.

— Он правда так хорош? — тихонько интересовался Танукичи, чтобы девушки его не слышали.

— О, он лучший из всех, кого я знаю. Настоящий доблестный рыцарь, защищающий нравственность, — ответил Цукимигуса с легким придыханием. — Мне никогда не достичь такого уровня добродетели!

«Видимо, дело плохо, — с унынием подумал Танукичи. — Вот только такого «паладина» нам тут не хватало».

* * *

После первой пары уроков Аяме и Танукичи были приглашены в комнату для собраний студсовета. Горики-семпай уже вовсю накрывал там стол для чаепития. Стоило ему поставить вазочку с конфетами — последний штрих, прилагающийся к идеально чистым фарфоровым чашкам, блюдцам, чайнику с заваркой и серебряным ложечкам (подарок от Софии Нишикиномии), как в дверь постучали.

На пороге появился тот самый, почти легендарный, Камикото Мегумаро в идеально отглаженной форме. От него веяло такой праведностью и добродетелью, что у присутствующих заслезились глаза. Позади него, с полным обожанием во взгляде тихонько прошмыгнул Цукимигуса.

— Ах, как славно видеть вас в академии «Токиока»! — поприветствовала его Анна, вытирая навернувшиеся слезы.

— Прошу прощения за задержку, — ответствовал Камикото, — мне надо было провести инструктаж и принять отчеты новичков, прежде чем приступить к работе здесь.

— Ой, ну что вы, ничего страшного, — заверила Анна. — Вы как раз к чаю. Сейчас мы все вместе насладимся прекрасным фруктовым чаем со сладостями и обсудим положение дел.

Студсовет и Цукимигуса быстро расселись за столом, Камикото-сан отправился мыть руки, ибо духовная чистота — это еще не все. Пока Горики-семпай разливал чай, Танукичи обеспокоено смотрел на Аяме. Та сделала очень серьезное и сосредоточенное лицо, а потом, пока никто больше не видел, помахала рукой в воздухе, изображая недавний жест, связанный с редькой. У Танукичи возникло очень нехорошее предчувствие.

Камикото-сан вскоре присоединился к компании за столом. Он хвалил угощение и, смущая весь студсовет, весьма лестно отзывался о его работе. Когда речь зашла о проделках «Поросли во снегу», Камикото заверил, что ничьей вины здесь нет. «Поросль во снегу» — известная на всю Японию эро-террористка, и обычным школьникам с ней не справиться. Поэтому он и прибыл сюда, чтобы им помочь в этом нелегком деле.

Поскольку Камиктото являлся старшим мораловедом высшей категории, он имел возможность связываться с блюстителями морали по горячей линии и вызывать спецназ. Он уже не раз участвовал в антитеррористических операциях и имел наметанный на преступников глаз. Танукичи это, надо сказать, впечатлило. Аяме отнеслась ко всему этому слегка скептически, но все же решила перестраховаться, отказавшись от актов эро-терроризма на некоторое время.

Главный мораловед тем временем покончил с чаем и выдвинулся в свой крестовый поход против сил зла и обсценности. Его глаза горели праведным гневом, а блистательная аура затмевала свет дня. Не только ученики, но и учителя, и даже сам директор расступались перед ним, уступая дорогу. Наконец-то появился человек, способный их защитить.

* * *

Разумеется, отказаться от планов эрорризма оказалось не так просто. Остальные члены «SOX» почему-то не восприняли угрозу так же серьезно. Особенно Косури. Эта наглая девчонка, быстро заскучав от бездействия, проникла в академию «Токиока» с целью распространения запретной литературы, сиречь свежей яойной манги авторства Отоме Саотоме. Аяме была не в курсе ее намерений и оказалась неприятно удивлена, заметив знакомую головенку, похожую на нечто неприличное. В следующий момент она поняла, что упустила из вида нового мораловеда, вместе с Анной и Цукимигусой совершавшего ознакомительный обход по школе.

Повернув за угол, она стала свидетелем поистине сюрреалистической картины: Косури, переодетая в костюм мораловеда, протягивает Камикото, Цукимигусе и Анне порножурнал. Пока Цукимигуса, уже знакомый с подобными образцами, тупо таращился на листаемые ею страницы и спрашивал, к какому разделу науки или искусства относится данное чтиво, Анна вся покраснела, затряслась и заохала, ерзая так, словно хотела в туалет. Реакция безупречного блюстителя всего мудрого-доброго-вечного Камикото и вовсе была странной: он судорожно вдруг сглотнул, глядя на голых парней, и пустил кровь из носа.

— С-спас-сибо, что конфисковали запрещенный журнал, — обратился он к Косури, слегка запинаясь. — Как вас…

Не успел он поинтересоваться тем, как ее зовут, как Косури уже и след простыл.

— Я нашла-с ахиллесову-с пяту главного мораловеда-с, — торжествовала она.

«Неужели Камикото так с яоя торкнуло?!» — размышляла Аяме, приходя в себя. И ей стало интересно понаблюдать за ним еще. Надо знать о противнике как можно больше.

* * *

В отличие от Цукимигуссы, Камикото в непристойностях действительно разбирался. Он не стал делать глупости вроде запрещения туалетной бумаги или изъятия баскетбольного кольца в спортзале, а действовал исключительно по делу. Однако у него были свои странности. К примеру, за все дни пребывания в школе Камикото ни разу не пользовался ни мужской раздевалкой, ни душем и даже в туалет не заходил. Все списали это на счет не то крайней стеснительности, не то вящей святости мораловеда и решили не придавать этому значения. Тем более что с задачей своей он справлялся прекрасно. Когда Камикото воодушевленно призывал всех к порядку, глаза юношей и девушек загорались энтузиазмом и огнем лучших побуждений.

— Икореним же зло! — вещал Камикото.

— Да! — кричали в ответ школьники.

— Искореним обсценность!

— Да!

— Восславим чистоту и непорочность не только речи, но и помыслов!

— Да!

После вдохновленные ученики академии «Токиока» подхватывали Камикото на плечи и несли, аки идол своего безграничного счастья и восхищения. В такие моменты он буквально источал святое сияние, а его белая униформа ангельски парила над головами прохожих.

«Ну это уже перебор, знаете…» — думала Аяме, едва сдерживаясь, чтобы не нацепить костюм «Поросли во снегу» и не кинуться на него подобно разъяренному демону, скрестив свой адский пламенеющий меч с его святым оружием.

В это время снова мелькнула знакомая залупообразная головенка, и Аяме ринулась вслед за ней. Она выслеживала гадкую Косури, желая изловить малолетнюю рецидивистку, пока та опять что-нибудь не натворила.

— От нее одни неприятности, — ворчала Аяме, пробираясь сквозь толпу учеников, скучившихся в коридоре. — Да что тут происходит? — спрашивала она, расталкивая их.

Впереди разыгрывался душещипательный спектакль. Камикото и один из мальчиков стояли напротив окна. Камикото помахивал у того перед носом изъятой неприличной картинкой и проводил разъяснительную беседу. Ведь просто отбирать непристойные материалы недостаточно: надо объяснять, почему это необходимо, только тогда будет толк. На провинившегося жалко было смотреть: щеки парня заливал густой румянец, уши горели, а на глаза навернулись слезы раскаяния.

Аяме была аж восхищена эдаким мастерством мораловеда. Она даже готова была признать, что он и вправду хорош.

«Так он нам всю просветительскую работу в области секса испортит», — раздраженно подумала она.

С этим мириться было решительно невозможно, и тут душа поэта не выдержала. Уже через полчаса, наплевав на опасность, она носилась по школе в облике «Поросли во снегу», крича во все горло заветное «…уйцо-о-о!» и раскидывала во все стороны порно. Навстречу ей выскочили Анна Нишикиномия и Горики-семпай вместе с Танукичи, а со спины наступали мораловеды. Мгновением позже случилось вообще неожиданное: к их развеселой компании присоединилась еще одна «Поросль во снегу». Была она, правда, какая-то мелкая и писклявая да еще и с заметным акцентом, но все почему-то поверили, что она тоже настоящая и кинулись за ней.

— Еще одна «Поросль во снегу»? — недоумевал Горики.

— Ловите ее! — кричала Анна.

— Во имя добра и справедливости! — восклицал Камикото.

— Так точно! — соглашался с ним Цукимигуса.

«Придушу!» — думала Аяме, хватая за руку и «похищая» Танукичи.

Вскоре по школе носились уже три «Поросли во снегу», причем две из них пытались поймать ту, что помельче вперед остальных. Им уже удалось схватить нахалку, как подоспели остальные.

— Используем же раздор в стане врага, чтобы сразить его! — скомандовал Камикото, и все ринулись на трех «порослей».

Завязалась отчаянная драка, в процессе которой рецидивистам удалось вырваться и скрыться, только один из их костюмов остался в руках Анны в качестве трофея. Едва не разоблаченный Танукичи удирал в одном исподнем. Он заперся в пустом туалете и не придумал ничего лучше, как снять с себя чулки и спрятать в бачок. Оставалось в одних трусах добежать до мужской раздевалки и переодеться обратно в школьную форму. Была только одна существенная проблема: Анна-семпай уже вышла на его след.

До раздевалки он добрался вполне благополучно. И все бы было хорошо, если бы не одно обстоятельство: его вещей там не оказалось, вместо этого в пустом шкафчике имелась записка, накорябанная почерком Косури: «Твоя форма в кабинете студсовета». Ниже следовала приписка, сделанная рукой Отоме: «Будь мужиком, покажи нам стыковку».

Полный тревожных предчувствий, Танукичи обреченно пополз по указанному адресу. Он тихонько прошмыгнул направо-налево, взлетел по лестнице, провожаемый недоумевающими и осуждающими взглядами, и проскочил в кабинет студсовета. Форма была там. Она мирно лежала на столе, за которым они проводили совещания.

Не успел Танукичи вздохнуть с облегчением, как дверь за его спиной с грохотом отворилась, шею обожгло горячее дыхание, а в голове пронеслось: «Это конец…»

Да это был конец! Анна-семпай настигла свою жертву и, ничуть не сомневаясь в правильности своих действий, тут же попыталась стащить единственный предмет одежды, остававшийся на Танукичи, то есть трусы. Он отчаянно вырывался, но напрасно. Анна-семпай ухватила его за самое дорогое, и тут ему стало ясно, если он дернется, то потеряет его навсегда. Анна же жамкала Танукичи-младшего и приговаривала, как страстно желает отведать его нектар любви. При этом она прижималась своими пышными грудями к его спине так плотно, что ему стало нехорошо.

— Анна-семпай, пожалуйста, не дергайте так сильно! — умолял он, но она его не слушала.

Анна продолжала всячески домогаться бедного парня, даже не подозревая по простоте душевной, что делает нечто непристойное. Ах, ей казалось, что это и есть истинное выражение чистой и светлой любви!

Танукичи знал, что если Анна-семпай вошла в раж, ее уже ничто не остановит. Он покрепче зажмурился и уже почти смирился с фактом неизбежного, окончательного и бесповоротного, изнасилования, как вдруг… в кабинет ворвался Камикото.

— Анна-сан, что вы делаете?! — вскричал он и ринулся на помощь Танукичи, беспомощно лепетавшему «помогите» и находящемуся уже на грани коллапса. Камикото начал вырывать несчастного из цепких ручонок Анны, не принимая во внимание места, в которое она вцепилась.

Однако мораловед не знал, что если Анна-семпай уже схватила свою добычу, то пытаться отобрать ее будет чистой воды самоубийством.

— Анна-сан, окститесь! — взывал Камикото.

— Нет, вы не можете забрать у меня Танукичи-куна! Мои чувства к нему самые светлые, самые настоящие! — возражала Анна, сжимая Танукичи и его хозяйство еще крепче.

— А-а-а! Не надо так сильно! — рыдал Танукичи, боясь за самое дорогое.

— Анна-сан, прошу, выслушайте, — умолял мораловед. — Я понимаю ваши чувства…

Камикото подошел к ней, возложил руку ей на плечо и начал свою излюбленную проповедь, наставляя ее на путь истинный. Вдруг на какой-то момент хватка Анны ослабла, ибо божественный свет Камикото снизошел на нее, а вместе с ним и все мудрое, доброе, вечное…

Танукичи смекнул, что это его шанс. Он ловко вывернулся, неистовая Анна, рефлекторно пытаясь поймать его, дернула со всех сил за то, за что ухватилась, и образцово выглаженный костюм Камикото разъехался весь по швам, открывая прекрасные виды на выпуклости под майкой в области груди. Следующий «дерг» лишил мораловеда и майки тоже. Анна на пару секунд впала в замешательство. Танукичи воспользовался им и сбежал. Он отбежал на безопасное расстояние, с опаской высунулся из-за шкафа и тут же покраснел. Увы и ах, ему не показалось.

Теперь стало ясно, почему Камикото не пользовался ни мужской раздевалкой, ни душем и даже в туалет не заходил. Все это было не от лишней скромности и целомудрия, просто Камикото был… девушкой.

Доблестный «паладин», блюститель чистоты и непорочности Камикото рыдала, растеряв все свое самообладание. Слушая краем уха ее не слишком вразумительные признания о том, что ей всегда хотелось быть парнем и что ей казалось, что так ее авторитет будет выше, Танукичи трагически думал: «Неужели, у мораловедов все такие?» В принципе, он уже ничему не удивлялся, живя в этом безумном мире. Он бы, наверное, не удивился, увидь за окном летающего крокодила.

В это время за окном как раз пролетал крокодил. К счастью, не настоящий. Это было изобретение Хеки Фувы для ловли мушек на лету. Фува высунулась из окна лаборатории этажом ниже, долго задумчиво глядела, оценивая работу своего агрегата, и, удовлетворенно вздохнув, наконец сказала загадочную фразу: «Кто к нам с чем за чем, тот от того и того».