Блинчики с черникой (джен)

I

Каждое утро начиналось одинаково. Дразнящий запах горячего шоколада и блинчиков с черникой просачивался из кухни через открытую дверь и будил Карлу в тысячу раз лучше любого будильника. Раньше, вкупе с ароматом сладкой сдобы, ее заставлял проснуться и мелодичный мамин голос. Если быть до конца честной, второе вполне возможно пробуждало далеко не одну лишь Карлу: "достаться" могло и соседям.

Марисоль Галлахер обожала две вещи — петь и готовить, и с утра пораньше в спальню Карлы через две комнаты доносились протяжные переливы эстрадных испанских песен, удивительно в такт смешиваясь с веселым грохотом сковородок. Почтальон как-то сказал, что мамины концерты было отчетливо слышно даже с улицы, но на них не жаловался никто: этот голос был и правда чудесным.

Сейчас мама не пела, и просыпаться было намного сложнее, но будильник Карла все равно не заводила. Запах блинчиков и шоколада ведь никуда не делся, зачем же портить утро его мерзким треньканьем?

Она, потягиваясь, одевалась и шла на кухню. Отец уже обычно был там — сидел в своем любимом плетёном кресле и читал утреннюю газету.

— Доброе утро, пап, мам.

Кристина шлепала босыми ногами по полу и усаживалась на стул напротив Карлы, подогнув под себя ноги по-турецки. На голове, как всегда, красовались огромные наушники, из которых доносилась жуткая какофония звуков. Раньше Кристина самозабвенно мычала в такт или даже подвывала в полный голос — любовь к пению она унаследовала от мамы. К сожалению, полное отсутствие слуха и чувства ритма ей досталось от отца, и в не меньшей мере. В своё время Карла частенько щипала ее, пихала ногой или ловким движением отбирала наушники: в общем, делала все, чтобы заглушить эти жуткие вопли. Но сейчас Кристина не пела, и дергать ее было незачем.

Карла какое-то время сидела за общим столом. Подпухшие, ненакрашенные глаза скользили с одного домочадца на другого. Марисоль возилась у плиты, мало отвлекаясь на происходящее вокруг. Жаль, но теперь она редко завтракала с семьей. Она даже поворачивалась к столу нечасто, разве что чтобы поставить перед своими девочками очередную пустую тарелку или чашку. Папа был целиком и полностью поглощен газетой, а Кристина день ото дня игнорировала утреннюю трапезу, принимаясь красить ногти в ядовито-малиновый цвет. Карла выглядела, наверное, хуже всех членов маленькой семьи — выцветшие джинсы, черный свитер, неумытая, лохматая. Раньше мама бы шутливо погнала в ванную: «Кто ты? Сходи и умой сейчас же лицо, чтобы стать похожей на мою Карлиту, пришелец!» Сейчас она не комментировала.

Желудок громко урчал, жутко хотелось есть.

Если голод становился невыносимым, Карла нехотя вылезала из-за стола и, подойдя к холодильнику, пыталась отыскать что-нибудь съедобное там. Но чаще всего она довольствовалась сумасшедшим запахом блинчиков.

По четвергам Карла должна была навещать дядю Стивена. Доктор Стивен Б. Флинн не был ее родным дядей, но долгая дружба с отцом Карлы, а позже и с Марисоль, сделала его частью семейства Галлахеров. Когда Карла была маленькой, дядя частенько баловал ее, принося «секретные подарки» — кулечки с леденцами. В детстве Карла их просто обожала, но отец-дантист ни в какую не разрешал больше одной конфетки в день. Дядя Стивен был полностью на стороне Карлы и поставлял запретные кулечки с завидной регулярностью. Сейчас он был единственным близким человеком, который посвящал разговорам с ней время.

Их встречи всегда начинались одинаково — они говорили о Карле и ее семье. И заканчивались одинаково — они говорили о семье и о Карле. Дядя Стивен редко рассказывал о себе, а она редко спрашивала. Иногда девушка чувствовала себя эгоисткой. Дядя Стивен недавно потерял близкого друга. Но Карла ни разу не удосуживалась спросить, как он себя чувствует. Может, ему нужна помощь или поддержка? Нет, центром разговоров всегда была она, и Карла к этому привыкла.

После таких разговоров настроение редко бывало хорошим. Но Карла ни разу не изменила своей новой традиции, и виделась с дядей Стивеном каждый четверг, ровно в два часа дня. С тех пор, как Карла ушла из колледжа, поговорить особо было не с кем. Она упорно не отвечала на звонки друзей, и звонки постепенно прекратились. За последние пару месяцев Карла, кажется, общалась только со стариной дядюшкой Стивеном.

После этих встреч она обычно возвращалась домой через парк. Далеко не самая короткая дорога, но зато здесь можно было купить отцу свежую газету. Раньше Карла всегда смеялась над его привычкой читать печатную прессу и не уставала напоминать про интернет — лучшее изобретение человечества. Сейчас же она понимала отца. Шелест свежей газеты и запах типографской краски имели свою тонкую прелесть. Отойдя от киоска, Карла опускала лицо вплотную к хрустящим страницам и с упоением втягивала ноздрями знакомый, родной аромат.

Подъезжая обратно к дому в один из таких, самых стандартных четвергов, Карла столкнулась с чем-то, явно выбивавшимся из до оскомины привычной рутины. Нечто необычное, словно сбой в матрице, заставило ее вынырнуть из пучины однообразных мыслей и прищуриться. Перед домом стоял небольшой грузовичок, и несколько крепко сколоченных детин в синих комбинезонах заносили мебель в парадную ее многоквартирного дома. Видимо, к ним въезжали новые жильцы. Чуть в стороне очень громко выясняла отношения незнакомая семейная пара. С ними, очевидно, Галлахерам и придется делить лестничную площадку. Высокий рыжий мужчина что-то агрессивно объяснял своей пухлой темнокожей супруге, она же в ответ очень эмоционально слала его ко всем чертям.

Мысленно огорчившись тому, что скандальная парочка поселится за стеной, Карла хотела было юркнуть в парадную, обогнув опасно жестикулировавшую женщину, и именно тогда ее взгляд упал на еще одного немого участника этой малоприятной сцены. В нескольких футах от парадной располагалась крошечная детская площадка, а на ней — качели. На одной из них сидел одинокий худенький мальчик. Он отвернулся и низко опустил кудрявую голову, словно стараясь провалиться сквозь жесткое пластмассовое сидение и густую траву прямо под землю. Вероятно, это был единственный ребенок в мире, который, сидя на качелях, не раскачивал их.

Ноги сами понесли ее к площадке. Карла бросила велосипед в траву и облокотилась об облупленную прямоугольную раму, к которой крепилась скрипучая цепь.

— Привет.

II

Сэм, а именно так звали мальчугана, оказался чудесным ребенком. Он верил в волшебников и мог часами взахлеб рассказывать сюжеты любимых сказок. Карла узнала это не сразу, а постепенно, когда обычно робкий Сэм начал доверять ей. Доверие началось с блинчиков с черникой — оказалось, что они любят их почти с одинаковой страстью. А ведь, как известно, плохие люди не могут любить блинчики с черникой.

В этих беседах Карла была скорее слушательницей. Она давно привыкла долго разговаривать только по четвергам. Все остальное время она, в основном, молчала, и теперь слова рождались с трудом и еле-еле вылезали на свободу, будто завязая в апельсиновом желе. Но с каждым днем фраз и предложений становилось больше и произносить их становилось легче. Почти так же, как с дядей Стивеном, но слова для Сэма были о разном, не только о Карле и других Галлахерах.

Джек и Мишель, родители Сэма, ссорились каждый день. Даже в те редкие часы, когда Карла видела их обоих не кричавшими друг на друга, они редко вспоминали о существовании Сэма.

Выходило, что Сэм был совсем как Карла: вроде в семье, а вроде и сам по себе — и, чувствуя это, они тянулись друг к другу.

Тем не менее, дни Карлы проходили все так же одинаково — неизменные протертые джинсы и черный свитер, молчаливое утро в кругу молчаливых Галлахеров, такой же однообразный день дома. Раз в неделю — нехотя за продуктами. По четвергам — к дяде Стивену. Единственным отличием были короткие встречи с Сэмом на лестничной площадке, на качелях, во дворе под старым вязом.

Когда она впервые упомянула в разговоре о Сэме, дядя Стивен почему-то очень обрадовался, словно узнал, что рождественские каникулы продлили до марта. Вернувшись домой, Карла сказала об этом Кристине. Кристина, впрочем, не ответила: она была поглощена окрашиванием ногтей в ядовито-малиновый цвет.

В который раз, глядя на эту процедуру, Карла вспоминала такую же руку, свешивавшуюся из-под простыни на каталке, и до боли знакомый броский маникюр. Контрастно-яркие ногти казались кровавыми ранами на смертельно бледной коже, хотя, возможно, таковыми они тогда и были. В такие моменты очень хотелось, чтобы Кристина выбрала другой лак. Но Кристина вновь и вновь выбирала малиновый.

III

Папа сидел, отгородившись газетой. Она почти не видела его лица с тех пор, как впервые упомянула при нем про встречу с Сэмом. Он словно обиделся, что теперь она думает о ком-то еще.

Но сегодня с ним обязательно нужно было поговорить! Сэм обмолвился о том, что давно хочет прочитать "Властелина Колец". У Джона Галлахера было прекрасное издание в красивом красном переплете с рисунками и рунами, и он когда-то с упоением читал из нее отрывки, укладывая маленькую Карлу спать. Она была уверена, что Сэм пришел бы в восторг от этой чудесной книги.

— Пап…

Никакой реакции. Впрочем, как всегда. Уже долгие месяцы лицо Джона выражало живую заинтересованность лишь в строках на газетных страницах.

— Пап, Сэм… Сэм хотел бы почитать одну из твоих книг.

Отец перевернул страницу. Интерпретировав это как приглашение к продолжению диалога, Карла выпалила:

— Я хотела бы одолжить ему твое коллекционное издание Толкина. Он очень аккуратный мальчик, ничего не порвет и не испачкает!

Отец молчал.

Пауза затянулась.

— М-м-м, ты же не сказал «нет», пап? — неуверенно спросила Карла. Она подождала еще мгновение, и, не услышав отказа, тихонько подошла к полке, немного поколебавшись, аккуратно взяла украшенный томик, и, несколько раз обернувшись на отца, вышла из комнаты, пискнув «Спасибо».

Она не заметила, да и не могла заметить из-за газеты, как Джон Галлахер улыбнулся.

IV

Кристина не вышла на завтрак.

Карла заметила это не сразу. Просто пришло в голову, что на кухне больше не стоит едкий запах лака для ногтей.

Она попыталась вспомнить, была ли Кристина вчера. Вспомнить не вышло.

Родители словно не заметили отсутствия младшей дочери, хотя на скатерти стояло всего три кружки горячего шоколада, не четыре — видимо, все-таки заметили.

Карла выскользнула из-за стола и вышла из кухни. Подойдя к комнате Кристины, она поднесла к деревянному наличнику кулачок, чтобы постучать. Потом передумала и толкнула ручку. Дверь открылась. В комнате стоял полумрак.

— Кристина?

Молчание.

В комнате чем-то пахло. Неприятно, сильно.

Карла подошла к окну и раздвинула тяжелые шторы, подняв облачко пыли. Часто-часто заморгав от яркого солнечного света, она обернулась и оглядела спальню. Кристины здесь не было. Была лишь непривычно аккуратно заправленная кровать и множество засохших букетов в вазах, кувшинах, и даже пластиковых пакетах из-под молока. Вода в них давно протухла и выветрилась, но запах тухлятины остался. Этому запаху не было места в комнате ее младшей сестры. Карла настежь распахнула ставни, впуская в помещение свежий весенний ветерок.

V

Сэм пищал от восторга. Он гонялся по газону перед домом с самодельным луком. Сейчас мальчик был могучим ловким эльфом, и плевать, что уши ни капельки не острые, а эльф не дотягивал и до пятидесяти дюймов. Книжка, предварительно аккуратно уложенная на сидение качелей, ярко блестела позолотой на солнце.

Карла улыбалась.

VI

Она проспала время завтрака, а, проснувшись, ощутила ломоту по всему телу. Вчера уснула поздно: клеила Сэму эльфийский шлем из картона.

Запах шоколада и блинчиков больше не щекотал ноздри. Карла вышла в столовую в пижаме и увидела лишь отца. Мамы у плиты не оказалось, ее вообще не было на кухне.

— Доброе ут… добрый день, папуля.

Папиного лица из-за газеты видно не было. И дымящейся кружки перед ним не было тоже.

Неудивительно, уже час дня. Время завтрака давно прошло.

А еще…

Сегодня ведь четверг, и она уже опаздывала к дяде Стивену!

Она второпях побежала обратно в комнату. Черный свитер был покрыт яркими пятнами краски, которой Карла красила поделку для Сэма. Другую одежду она не носила уже очень долго: свитер был либо на ней, либо в стирке, но отправлять его в машинку сейчас было поздно — выходить нужно немедленно. Махнув на пятна рукой, Карла поспешила из дома.

Позвякивая звоночком велосипеда, она, ловко маневрируя, ехала в сторону офиса Стивена. Перед светофором посмотрела на наручные часы — она уже сильно опоздала. Впервые.

Стало стыдно, ведь дядя ждал. Карле захотелось как-то загладить вину. Светофор обещал быть красным еще полторы минуты, и, развернув велосипед, она подъехала к лоточнику неподалеку.

— Можно мне кулек леденцов?

VII

Доктор Стивен Б. Флинн звонил секретарю уже третий раз.

— Нэнси, Карла еще не приехала?

— Нет, сэр, пока нет… Домашний телефон не отвечает. Я продолжаю зво… ох… Здравствуй, Карла! Доктор Флинн, она поднимется к Вам через минуту.

Доктор Флинн повесил трубку и облегченно вздохнул. Он боялся, что изменения в состоянии Карлы могли быть временными или привести к новым проблемам.

Карла влетела в кабинет растрепанная и раскрасневшаяся.

— Дядя!

— Карла, детка!

Доктор Флинн обнял ее и продержал в отеческих объятьях чуть дольше, чем нужно.

— Я уж думал, ты забыла!

— Нет, не забыла, просто проспала…

— Ты что?

Карла пожала плечами. Доктор Флинн оглядел свою подопечную. Знакомая одежда… Несмотря ни на что, затасканный старый свитер был всегда довольно опрятным — Марисоль Галлахер не любила грязь, а Карла не хотела расстраивать ее ни при каких обстоятельствах. Сейчас черная кофта была покрыта красными, зелеными, синими брызгами и громадными пятнами ярко-золотой краски. Если бы доктор Флинн не знал каждую ниточку на этой вещи, он бы подумал, что на Карле сегодня совершенно другое одеяние.

— А как же завтрак?

— Ну… я его пропустила. И вот…

На столе перед Стивеном оказался кулечек. Хрустящая упаковочная бумага и сумасшедший запах леденцов. Когда-то он сам приносил такие своей любимице.

* * *

Когда Карла уехала, Стивен долго смотрел в окно, провожая взглядом зеленый велосипед и девушку с копной рыжих солнечных волос. В руках был бокал виски со льдом. Флинн поднес виски к оконному стеклу, разглядел там свое отражение и тихонечко звякнул бокалом о зеркальный бокал.

Карла Галлахер подавала признаки улучшения.

VIII

Карла и Сэм сидели на детской площадке. На ней была белая футболка, но, по правде, белой она была в прошлой жизни. Сейчас яркие неровные буквы на груди возвещали о том, что Карла — «самый отважный хоббит Сан-Франциско». Сэм очень старался написать красиво, но испачкал краской все, что было можно. Карле все равно понравилось, и она с удовольствием носила футболку. После второй стирки цвета перемешались и сделали окрас совершенно невообразимым, что привело Сэма в полный восторг, и он сделал себе такую же. Карла зря переживала, что Мишель отругает сына — после появления в его жизни «соседской няньки» она словно и забыла, что у нее есть ребенок, и посвятила себя всю склокам с мужем.

Сэм раскачивал качели, они взметались все выше и выше.

— Аккуратнее, держись крепче!

— Все нормально, Карлиус, смотри как я могу!

— Хватит называть меня Ка…

Сэм разжал руки и растопырил их на манер крыльев. Как и следовало ожидать, от очередного толчка Сэм соскользнул с качелей и кубарем полетел вниз. Карла даже ахнуть не успела.

Сэм не плакал. Он вообще никогда не плакал. Жизнь с Мишель и Джеком закалила его.

Он громко смеялся, захлебываясь от восторга, ведь он и правда летал — хоть и недолго. Карла подбежала к нему:

— Ты в порядке? Ну зачем ты так, просила же держаться, дурачок…

Коленка была разбита, штанина порвана, а Сэм продолжил улыбаться от уха до уха, хоть и пытался всеми силами придать лицу наигранно-виноватое выражение, что у него не очень-то и выходило.

Карла критически осмотрела его.

— Пошли.

Она примерно помнила, где в квартире была аптечка. Сдавать Сэма Мишель в таком виде Карла уж точно не собиралась. Второпях открыв входную дверь, Карла пробежала мимо гостиной в комнату родителей, залезла в шкаф, достала аптечку и тут внезапно осознала сразу несколько вещей.

Она впервые за год была в спальне мамы и папы. Самих мамы и папы в комнате не оказалось. Толстый слой пыли покрыл столы и фоторамки. Здесь было жутко холодно.

А еще она добровольно пустила кого-то в квартиру впервые за год.

— Карла?

— Иду!

Карла принесла аптечку в гостиную. И тут вспомнила — она не предупредила отца о том, что у них сегодня гость! Но ведь папа — врач, он не будет против того, чтобы дочь помогала кому-то в беде.

Сэм стоял прямо посредине столовой и восхищенно смотрел на отца Карлы.

— Это Сэм, па…

— Какое классное у вас кресло, Карлиус!

Это же надо так было сказать при отце. "Карлиус", ну надо же. Стало и смешно, и досадно.

Папа теперь задразнит…

То есть задразнил бы. Раньше.

Когда папа был живой.

— И вообще квартира классная, давай зимой здесь играть в "Подземелья и Драконы"? Пожалуйста-пожалуйста!

— Ну…

Сэм подошел вплотную к Карле, на хитрой мордашке играло жалобно-просящее выражение, и ручки сложил в молитвенной позе.

Карле стало смешно. Маленький манипулятор.

Сэм вдруг посерьезнел.

— Я думал, ты с семьей живешь, Карлиус. А вчера мама сказала, что одна…

— Я и живу с семьей, Сэммуайз.

— Но…

Карла молчала целую вечность, а затем сделала глубокий вздох и опустилась на корточки, чтобы их с Сэмом лица оказались на одном уровне.

— Когда кого-то любишь, Сэммуайз, они всегда живут… в твоем сердце. Иди-ка сюда.

Карла крепко-крепко обняла его. Поверх его плеча она посмотрела на отца. Тот мягко отложил газету прямо на верхушку целой кипы «Сан-Франциско кроникл», лежавших рядом с креслом. Он смотрел на нее, на свою девочку, на свою гордость, и улыбался.

— Я люблю тебя, папа, — одними губами прошептала Карла.

— И я тебя, бельчонок, — прошептал Джон Галлахер в ответ.

Папа растаял. Плетеное кресло опустело.

Карла крепче прижала к себе Сэма.

Ворох газет, потревоженный ветерком, рассыпался.

На обложке одной из них чернела надпись:

ИЗВЕСТНЫЙ ДОКТОР И ЕГО СЕМЬЯ РАЗБИЛИСЬ НАСМЕРТЬ В АВТОМОБИЛЬНОЙ АВАРИИ. В ЖИВЫХ ОСТАЛАСЬ ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДОЧЬ.