Полковнику никто не пишет (джен)

Когда Аластора Грюма увольняли, Скримджер пододвинул к нему заявление по собственному желанию и, сложив руки под подбородком, устало вздохнул.

— Ты же сам понимаешь, что так будет лучше, чем если мы дадим огласке этот отвратительный случай с незаконными обысками у Яксли, — проговорил он. Грюм хмыкнул и хотел полезть в карман за флягой — ну ещё бы!

Скримджер развёл руки в стороны.

— Ты лучший мракоборец, Аластор, и ты это знаешь. Но твоя паранойя... Пойми наконец, Тёмный Лорд пал — сейчас мирное время. А Яксли был под Империусом — Визенгамот признал это.

Грюм криво усмехнулся.

— Да неужели? — он точно знал, кем был Яксли. Он общался с ним ещё во времена, когда никому не было известно, что чёрная татуировка обозначала принадлежность к Пожирателям смерти. И никакого Империуса на Яксли не было: его взгляд был ясным и если туманился, то только из-за водки, которую он пил на спор с Долоховым. — Мирное времечко, чтобы серийные убийцы оставались на свободе?

— Ты сам связываешь нам руки, Аластор.

Скримджер качнул головой.

— Воспринимай это как возможность отдохнуть, — сдался он с максимально мягкой улыбкой. — Можешь съездить на море с друзьями. Успокоить нервы.

Грюм расхохотался ему в лицо.

Его единственным другом был Антонин Долохов.

Долохов устроился в мракоборческий центр, когда Грюм работал там уже семь лет и, несмотря на это, всё ещё надеялся когда-нибудь его возглавить — он был там самым сильным магом.

Долохов говорил на английском с явным акцентом, который впоследствии так и не исчез до конца из его речи, и в первый же день работы, по слухам, вырубил двух коллег, пытавшихся над этим подшутить. Когда Грюм увидел его в первый раз, Долохов был один и не показался ему недовольным своим одиночеством. Он листал какую-то книжку по тёмной магии и курил; приближаться к нему опасались. Грюму друзья были не нужны — ему было не до них, он собирался строить карьеру.

Он не пытался заговорить с Долоховым ни о чём, кроме дел, даже несмотря на то что он нравился ему всё сильнее. Грюм краем глаза наблюдал за ним во время рейдов: Долохов улыбался, со страстью бросаясь под яркие лучи, и играючи отбивал все вспышки заклинаний.

Он напоминал Грюму себя семь лет назад. Но это не было причиной для того, чтобы они стали друзьями. До того момента, когда им пришлось защищать Гринготтс, который пытались ограбить. Грюм помнил, как завалил трёх или четверых, пробираясь к водопаду, а потом не сумел отреагировать на выпад. Диффиндо должно было угодить ему прямо в грудь.

Если бы не Долохов. Очнулся Грюм уже на полу. По его мантии стекала кровь. Долохов, что-то рыча на незнакомом языке, пытался встать. Парень, который отправил заклинание, валялся неподалёку. Грюм напрасно тут же вскинул на него палочку, едва успев сесть. Долохов хмыкнул.

— Мёртв, я ему бошку разбил, — он протянул Грюму руку, помогая встать, закатанный до локтя рукав на его левом плече был уже вовсю пропитан кровью, она струйками стекала к запястью. Грюм поднялся, стараясь не особенно опираться на руку Долохова. — Зря я заживляющие заклинания в Хогвартсе не учил. Сейчас бы пригодилось, — усмехнулся он. Грюм взмахом палочки наложил на его руку чуть выше раны стягивающий жгут, чтобы кровь не шла так быстро.

Потом они невыносимо долго добирались до выхода из банка вместе с арестованными грабителями. Грюм отправил их с Брауном в участок.

— Ну как рука? — спросил Грюм, бросая на неё взгляд. Долохов вообще-то всегда был бледный, но теперь как-то особенно. Он опустил рукав.

— Отваливаться пока не собирается.

В Мунго ему её залечили. Грюм сидел в коридоре, нервно постукивая тогда ещё настоящей ногой по полу. Долохов вышел, улыбаясь во все тридцать два зуба.

— Мне надо выпить, — сообщил он, плюхаясь рядом с Грюмом на стул. Грюм совсем не был против, и они выпили: Долохов — водку из своей фляжки, Грюм — огневиски из своей. А потом всё-таки пошли в бар.

— Ты же в курсе, что ты мог сдохнуть? — спросил Грюм после четвёртой стопки огневиски. Долохов заржал, по количеству выпитого он побеждал.

— Как бы не так, мне пока рано умирать. Цыганка нагадала, что не раньше семидесяти подохну, — он чокнулся стопкой с Грюмом. — Риск был минимальный. Не то что у тебя. А ты в этом дерьме единственный стоящий человек.

— Ты совсем бухой, — хмыкнул Грюм, стараясь сделать вид, что его слова не значили для него ничего. Но у него не вышло. Долохов расплылся в улыбке.

— Ещё нет. Но собираюсь это исправить. Догоняй.

На утро они оба проснулись с треском в голове и желанием умереть. И это стало их традицией: каждый понедельник они приходили на работу с похмелья, если кому-то из них не выпадала смена.

В один из их запойных выходных Долохов и познакомил Грюма со своим другом Яксли, единственный недостаток которого был разве что в том, что он не мог столько пить, сколько пили они. Грюму он всё равно не нравился.

В семидесятые годы Долохов стал забивать на работу, то есть он всё ещё продолжал рваться вперёд в рейдах и сражался с Пожирателями почти играючи. Пусть им и никогда не удавалось догнать хотя бы одного из них почти десять лет. Но что-то было не так, Долохов словно разочаровался в работе. И Грюм хотел бы вернуть ему прежнее рвение, но он и сам чувствовал разочарование.

Бухали они теперь всё реже. Долохов сваливал всё на романы. Грюм подозревал, что своей смазливой журналисточке он выкладывал все подробности дел, иначе откуда бы ей знать всё об убийстве Хоупкинсов до того, как об этом было сообщено. Грюм думал, что Долохов влюбился.

Долохов хохотал в ответ на эти предположения, когда они засиживались в барах.

Всё было куда проще: и осознание до Грюма дошло спустя две недели после того, как он убил Эвана Розье. До этого он был слишком занят своим потерянным глазом, зрение на втором тоже стремительно начало падать. Ему было не до того, чтобы пытаться вспомнить, где он видел похожую чёрную татуировку, которая была у обоих Розье.

До него начало постепенно доходить после того, как в палату к нему заявился Долохов с флягой огневиски.

— Ну что, умирать не собрался, я надеюсь, — хохотнул Долохов, садясь рядом. Грюм, который уже второй день безуспешно пытался вырваться из Мунго, картинно застонал.

— Я точно отсюда сбегу.

— Зато этот пожиратель, Розье, который лишил тебя глаза, мёртв, — сказал Долохов, и что-то было в его тоне. Но Грюм не понял, что. Он даже подумать не попытался. Но что-то неправильное звучало отчётливо. Долохов спохватился и протянул ему свою флягу. — Заслужил.

Позже Грюм удивлялся, что водка была без яда. Позже — когда узнал, что молодого Розье тренировал именно Долохов. Тогда он этого ещё не знал. И к концу визита Долохова осушил флягу до дна. Но да, яд был совсем не в стиле Долохова — тот любил смотреть жертве в глаза до самого конца и видеть в них страх и мучения. Его почерк Грюм узнавал сразу. Беллатрикс Лестрейндж пытала Круциатусом до потери сознания, а потом убивала. Долохов оставлял много крови и разбрасывал внутренности ещё живого волшебника. Круциатуса ему было мало.

Тогда его звали — зверем.

— Опять он, — выдыхал Долохов, оглядываясь. Когда Грюм прибывал вместе с ним на место преступления, они находили намного больше улик. Грюм чувствовал — у них со зверем какое-то взаимопонимание, словно у цели и охотника. Он даже не представлял себе, насколько был прав и не прав одновременно.

Одно было «но» — Долохов обо всём рассказывал своей журналисточке.

Однажды Грюм прибыл на место без него — у Долохова был выходной. Это было дело об убийстве Пруэттов, младшему отсекли голову, но не с первого раза. И Грюм чувствовал, это произошло не потому, что убийца не был профессионалом.

От количества крови тошнило даже его. Новенького мракоборца вырвало прямо на пороге. И Грюм пожалел, что с ним не было Долохова. Дело было в шесть утра.

В семь утра вышла статья в «Ежедневном Пророке» за авторством Риты Скитер. И, читая её уже ближе к полудню, у себя за столом, Грюм подумал: «Дементор побери, Долохов, опять!». Но Долохова с ним не было. Узнал от кого-то — решил он и отложил газету.

Ночью до него дошло. Рита Скитер писала о том, что пальцы были раскиданы по саду. Статья вышла в семь утра. Пальцы Фабиана Пруэтта были найдены только часам к десяти.

Грюм подскочил, словно ошпаренный. У Долохова на предплечье была точно такая же татуировка, как и у Розье. Грюм видел её в тот день, когда он спас ему жизнь.

Нельзя было медлить. Долохов был дома и открыл Грюму с ухмылкой.

— Если что, у меня осталась только бутылка. И ты пойдёшь за… — договорить он не успел, Грюм выпустил в него парализующее. Долохов отшатнулся, и оно его не задело, — за следующей, — договорил он, выхватывая палочку.

Грюм всегда полагал себя самым сильным мракоборца, а Долохова считал своим учеником, максимум — равным ему.

Долохов оказался сильнее и успел трансгрессировать.

С того момента поймать его, именно его, стало целью всей жизни Грюма. Яксли разводил руками и насмешливо улыбался — его кожа была чиста. Пока чиста — маскирующие чары. После ареста на левом предплечье уже в конце восемьдесят первого была найдена та самая татуировка. В барах Долохова не видели. Домой он не возвращался. Рита Скитер смотрела на Грюма невинными голубыми глазками и хлопала ресницами, словно бы не понимала, о чём он говорит.

— Тони? Откуда мне знать?

Грюм нигде не мог его найти. Пока после падения Волдеморта Каркаров не начал говорить: до того, как его отвели к Краучу, он рассказал мракоборцам о штаб-квартире в особняке Лестрейнджей. Именно за это — Грюм знал — Долохов его убил.

Они отправились туда в составе двадцати человек. Долохов был вусмерть пьян и всё равно смог уложить двоих из них. Беллатрикс Лестрейндж, хохоча, повалила столько же: одного убила. Но их всё равно повязали.

— Что, отмечал падение своего повелителя? — спросил Грюм, когда Долохова привели к нему дементоры. Он заржал.

— Чувство юмора, как всегда, при тебе, — у него явно было похмелье. За дверью дежурило ещё три мракоборца. — Что там мне надо признать, Грюм? Не переживай, отрицать мне нет смысла. Пруэтты? Да, это был я. Боунсы? Тоже. Маккинон? Стоял рядом, курил в сторонке. С Тёмным Лордом. А знаешь, сколько магглов я истязал и убил? Собьёшься со счёта. О, я так любил их пытать! — и он откинулся на спинку стула с довольным видом, издевательски улыбаясь. Даже присутствие дементоров на него не действовало — пока не действовало. Грюм помнил, каким он был после побега из Азкабана. — И ах да, я вступил в ряды Пожирателей смерти, ещё когда у них названия не было — до того, как пришёл на службу к мракоборцам. Да, я был их шпионом. Что там теперь мне светит, поцелуй с вот этой тварью? Или прописка в Азкабане на веки вечные?

— Заткнись, — оборвал его Грюм. — Ублюдок.

Долохов захохотал.

— Тёмный Лорд вернётся, Грюм. Долго я там не просижу. А недолго — я вытерплю, уж поверь. И мы скоро встретимся, старый друг.

Грюм разбил ему лицо. Долохов попытался ударить его в ответ. Успокоить его с трудом удалось даже с помощью дементоров и трёх мракоборцев из коридора. Долохов продолжал хохотать.

Но он ошибался, хоть и не во всём. Волдеморт вернулся через тринадцать лет. И вряд ли Долохов мог назвать этот срок коротким — в Азкабане ему точно так не казалось.

С тех пор, когда Грюм увидел его в последний раз — в восемьдесят первом, он никому не доверял. Он видел подвох во всём, каждый пытавшийся сблизиться с ним человек казался ему предателем, желающим вызнать все тайны. Желание подняться по карьерной лестнице сменилось желанием посадить всех Пожирателей Смерти в Азкабан. Это перестало быть просто работой, но они в отличие от Долохова уплывали из его рук. Грюм едва не рычал от злости.

Тонкс он сумел поверить отнюдь не сразу — в конце концов, у неё были корни Блэков.

Грюм к себе никого на пушечный выстрел не подпускал: никому нельзя было доверять.

— Я же сказал, мы ещё встретимся, Грюм, — смеялся Долохов в Битве в Отделе Тайн. И Грюм сжимал зубы до боли — Долохов побеждал. И победил. Но снова оказался в Азкабане.

В тот день к нему подошла Тонкс: — Слышала, Антонин Долохов был вашим другом… — сказала она, морщась из-за того, что налетела бедром на край его стола. — Раньше…

Грюм помнил об этом слишком хорошо. В голосе Тонкс слышалось сочувствие.

— Послушай меня, девочка. Я ненавижу Пожирателей смерти. И Антонина Долохова в особенности, — он ненавидел всех их сильнее, чем мог, именно из-за него. — И я убью его, сразу же, как только представиться возможность. Видит Мерлин, этот сукин сын и не того заслуживает.

Грюм точно знал — Долохов сделает то же самое. И он был прав.