The beginning of the end (гет)

Вальбурга редко выходит на улицу; Кричер доставляет ей все необходимые продукты и зелья, даже мантии у портнихи заказывает именно он. По улице постоянно ходят патрули Гриндевальда, нападая на тех, кто показался им подозрительным. Вальбурга не боится их — нет, боится напасть на них. Однажды, когда Кричер вернулся из аптеки со шрамом на всю щёку, Вальбурга прокляла нападавших.

Её должны были судить — грозило лет двадцать Азкабана, но дело замяли. Гриндевальд смеялся ей в ухо, забавляясь звучанию её фамилии: 

— Не из-за пристрастия ли к чёрной магии твой род стал называться Блэк?

Его дыхание ощущалось в районе шеи — горячее и ровное. Вальбурга закрывала глаза и думала, что её род прерван — осталась только она одна. И она была в руках Гриндевальда — пальцы сжимали её талию так крепко, что на коже выступали синяки.

— Если хочешь, я могу научить тебя тёмной магии, — предложил Гриндевальд, и его зубы сжались на проступающей вене у Вальбурги на шее. — Я не Блэк, но меня называют самым сильным тёмным магом столетия.

После того, как погиб Альбус Дамблдор, в этом уже никто не сомневался, Гриндевальд стал вообще самым сильным магом столетия. Вальбурга никогда не любила Дамблдора, он задавал много домашней работы, был предвзят и обожал гриффиндорцев, но после его смерти Британия осталась беззащитной. Гриндевальд больше ничего не боялся; вторжение на острова заняло у него меньше недели. В один из дней погиб Альфард; Вальбурга не знала, когда именно. Его тело принесли на следующий день после празднования победы. Через ещё три дня казнили отца, который не собирался принимать сторону Гриндевальда и предавать свои убеждения. Он пытался поднять бунт, но Абраксас Малфой его сдал. Ориона убили тоже. Сигнуса отправили в Азкабан. Сердце Арктуруса не выдержало — Вальбурга подозревала, не просто так.

— Чистота крови навек, — сказал отец перед смертью и усмехнулся. Вальбурга тоже усмехается, когда вспоминает об этом — озлобленно, затравленно и по возможности ярко, пусть губы едва-едва расплываются в этом подобии на улыбку.

Вся шея у неё покрыта синяками; Вальбурга не сводит их не потому, что не умеет готовить зелье, хотя раньше с этим ей действительно помогал Альфард. Она попросту больше не чувствует боли — ей все равно. Она прячет не сходящие с кожи засосы за глухими воротами чёрных — траурных — мантий и вскидывает подбородок как можно выше.

Гриндевальд оплетает его пальцами, заставляя смотреть ему в глаза, и Вальбурга смотрит. Он улыбается и предлагает ей огневиски; поначалу она не пила, но потом, когда уже поняла, что последует за этим, перестала отказываться. Огневиски мало помогает, но ей становится теплее.

— Ты неправильно пьёшь, — глядя, как она запрокидывает голову и вливает в глотку всё содержимое стакана, с легкой полуусмешкой комментирует Гриндевальд. — Виски нужно наслаждаться.

— Мне плевать, — говорит она и делает шаг вперед, глядя ему в глаза без страха и в принципе без каких-либо чувств. Его рука тянется к её шее; он всегда сжимает её шею так, словно бы хочет сломать. Вальбурга ждет, когда это случится, — ей не будет жаль.

На этот раз он бережно отводит ей волосы с плеча, перекидывая их за спину, а потом резко наматывает пряди на кулак, приближая лицо Вальбурги к своему.

— Завтра в министерстве будет рождественский приём. Я хочу, чтобы ты пришла, — и ей придётся прийти. Вальбурга кивает, без слов давая понять, что она приняла. Гриндевальд широко ухмыляется, и она чувствует, что за этой усмешкой последует боль. — Тебе все равно не с кем отмечать.

Сигнус совсем бледный; Вальбурге кажется, что с каждым днём он становится всё тоньше. Она ненавидит приходить к нему, хотя знает, что надо. Но каждая встреча ломает её ещё больше. Брату всего лишь шестнадцать, он смотрит на неё озлобленно глазами волка. Ненавидит за то, что она на свободе, а он — нет. Вальбурга бы променяла такую свободу на компанию дементоров.

— Как ты? — спрашивает она. Сигнус хохочет, хватаясь за прутья решетки. Его смех прерывается кашлем.

— А ты не видишь, золотце? — спрашивает он. Вальбурга протягивает ему тарелку с рагу. Кричер доставляет еду в тюрьму каждый день. — Как думаешь, хорошо я? — Сигнус усмехается — прямо, как отец. — И лучше не будет.

— Это верно, — Вальбурга кивает. Шея под колющимся воротником чешется, и она протягивает к ней руку. На этот раз Сигнус молчит — ест, делая вид, что сестры тут нет. Вальбурга уходит и не возвращается ещё месяц, хотя Кричер каждый день умоляет её подняться с дивана и сходить.

Вальбурга поднимается, лишь чтобы бросить горсть пороха в камин и добраться до министерства, где в своём кабинете её ждёт Гриндевальд. На большее у неё редко когда хватает сил.

Синяки на шее затягиваются медленно, кожа горит — мазь, купленная Кричером, щиплет, словно бы раздирая раны, а не залечивая. Вальбурга пару секунд смотрит в зеркало, а потом — впервые за этот год — заходится в рыданиях, спутав пальцы в волосах. Воспоминания об Альфарде душат, нахлынув одно за другим, но слёз нет. Только крик, который хриплыми стонами вырывается из груди. Вальбурга чувствует его болью в лёгких и в сердце и впивается зубами в руку. Легче ей не становится.

Кричер протягивает новую бордовую помаду, и Вальбурга пытается вспомнить, когда пользовалась косметикой в последний раз. Разве что на казни отца — она запрещала себе выглядеть жалкой. Но краситься для Гриндевальда, только для Гриндевальда, не собиралась.

— Ты ослепительно красива, — Гриндевальд замечает её сразу; трудно бы не заметить — кроваво-красная мантия притягивает взгляд. Вальбурга усмехается. Всё, как по заветам отца: боевой оскал, сверкающие глаза, гордо поднятый подбородок, идеально-ровная спина.

— Я знаю.

Её рука ложится в его протянутую ладонь. Гриндевальд впервые не пытается сломать Вальбурге кости; он пытается доломать её саму.

— О, господин министр, вы ведь должны быть знакомы с мисс Блэк, — дружелюбным тоном произносит он. Абраксас Малфой напряжённо склоняет голову набок. Вальбурга тянет губы в улыбке.

— Мы учились вместе, герр Гриндевальд, — говорит он. Они были друзьями — об этом он, конечно, не говорит. Вальбурга — тоже. Гриндевальд по-хозяйски прижимает её к себе, устраивая руку на талии, и целует в шею — конечно же, в шею. Абраксас смотрит едва ли не с сочувствием. Она приподнимает подбородок.

— Ну надо же, — Гриндевальд улыбается, изображая удивление. — Как тесен мир.

— Мисс Блэк? Из тех самых Блэков? — мужчин лет тридцати — собеседник Абраксаса — разглядывает её со странным интересом, словно бы перед ним предстала живая легенда. — Я работал в отделе вашего отца, — он усмехается. — Он собирался меня уволить.

Вальбурга слегка изгибает брови, словно спрашивая, к чему ей эта информация. Гриндевальд смеётся.

— Слышал, ваша мать умерла несколько месяцев назад. Какое несчастливое совпадение — потерять всю семью за один год, — незадачливый коллега её отца едва ли не улыбается.

Вальбурга склоняет голову набок и смотрит на него несколько секунд, не мигая — она знает, как это должно действовать, у неё тяжелый взгляд. Он опускает глаза.

— Да, действительно, роковое совпадение, — говорит она чуть после, хотя отлично знает, что это не совпадении. В то, что мать действительно простудилась, ей не верилось никогда; целители разводили руками. Лукреция и Мелания тоже не могли умереть столь стремительно.

— Вижу, тебе понравился мистер Лич, — хмыкает Гриндевальд, когда всё-таки уводит её танцевать. Вальбурга опирается на его руку и позволяет себя вести. Как в жизни, так и в вальсе. Его большой палец проходится по линии позвоночника, она старается дышать ровно. — Вчера он сделал мне интересное предложение… Как насчёт того, чтобы стать миссис Лич? — Гриндевальд улыбается настолько счастливо, что его глаза радостно загораются. На мгновение Вальбурга забывает, как дышать, и лишь оцепенело смотрит на него. А он продолжает кружить её в вальсе, словно не замечая её путающихся ног. — Да, он маглорождённый, золотце. Но он стремительно взлетает вверх по карьерной лестнице. Скоро, глядишь, станет министром.

Вальбурга качает головой, приближаясь к нему, и почти в губы твёрдо произносит: — Нет.

Гриндевальд смотрит на неё, чуть сощурившись.

— Ты так красива, — только и говорит он.

И он трахает её всего лишь через пару минут, в чужом кабинете, который оказался ближе всего к банкетному залу. Бумаги разлетаются по полу, в спину Вальбурги упираются какие-то карандаши и перья, валяющиеся на столе. А роскошная мантия оказывается порванной на лоскуты. Вальбурга чувствует, как на шее по новой выступают синяки, и яростно хохочет, поднося к ним руку. Гриндевальд реагирует на это лишь приподняв брови, а она не может перестать смеяться. Её всю трясет.

Он до боли сжимает её запястья, притягивая её к себе и заставляя посмотреть на него. Вальбурга смотрит и усмехается ему в лицо.

— Ты моя, — говорит он, резко обрывая слова. Его голос звучит жёстко. — Но, когда ты мне надоешь, я отдам тебя Личу. Или какому-нибудь другому маглорождённому, которых ты так презираешь. Или даже маглу. Наслаждайся.

На утро она узнаёт о смерти Сигнуса и не плачет — она не чувствует ничего. Внутри звенит пустота. Вальбурга проводит пальцами по шее и думает, что теперь-то Гриндевальду точно её не сломать — ей действительно ничего не страшно.