Плачь, Хоук (гет)

Они не прощаются и не произносят слов соболезнования: стоят в темном переулке, ведущем из Клоаки в Нижний город, и молчат. Варрик на Хоук и не смотрит вовсе, в отличие от Фенриса, устремив взгляд в сторону. Фенрис смотрит на нее с отчаяньем, и отчаянье это может видеть только она, для нее оно. И глаза его говорят ей много, гораздо больше, чем сердито сжатые губы. Наконец Андрес сбрасывает сковывавшее его оцепенение и подается вперед — к Хоук. Размыкаются его губы, руки в стороны — как крылья — раскидываются. Знает Хоук, что может утешиться в его объятиях, знает, что многое готов для нее он сделать, но… Глаза не врут, а в глазах Фенриса, будто отраженное в зеркале, волнами темными плещется отчаяние.

Выворачивается Мариан в последнее мгновение от ищущих рук Андерса, машет рукой на прощание и, наплевав на все, запрыгивает на крышу одного из окружающих этот тупик домов. Стоит ногам ее перестать скользить по влажной от мелкой мороси дождя крыше, как на глазах выступают слезы: держалась она, когда они стояли в тупике молчаливо, честь мертвой отдавая. Держалась, пока шли путанными подземными коридорами прочь из той залы, пропитанной магией крови. Держалась, когда гомункул с лицом и душой ее матери говорил Хоук свои последние слова. Или же это была не ее мать, уже не она — только воспоминание о ней, отголосок просочившейся тени, дух Сострадания, что не смог пройти мимо и решил облегчить ее горе. Только взвыла коротко и громко, да руками, огнем горящими, все то, что от ее матери осталось, обняла. Лиандра, охваченная пламенем, улыбалась. А Хоук стояла и смотрела на воском тающую, самую последнюю улыбку матери. Так бы и осталась там, обняла покрепче горящее тело, да пошла бы вслед за матерью туда, где ждали их отец и Бетани.

С воем вваливается в свое, теперь уже только ее поместье. Кричит на испуганного Бодана, чтобы убирался куда подальше, грозит магией его сопроводить, если сам в ту же минуту не успеет скрыться с глаз ее. Магия, нестабильная, чувствами черными вскипяченная, то и дело через край переливается: бегут по тонким, мозолистым от тяжелого посоха пальцам электрическими разрядами, плюется беснующая магия, порчей на цветах да мебели оседая.

В главном зале ее ждет дядя Гамлен. Оборачивается на громкий звук (это Хоук ухватилась за стойку с доспехами, пытаясь удержаться), открывает рот, чтобы произнести вопрос и так и замирает, давясь несказанными словам: не нужны вопросы, по умытому слезами лицу племянницы все видно. Спрашивает только коротко: как? И Мариан не может ему соврать, будь она на его месте, хотела бы знать правду: жестокую, отвратительную, но — правду. Даже такую, с которой невозможно справиться: по морщинистому лицу дяди бегут слезы, а в глазах ищущих — растерянность. Спрашивает Хоук Гамлен, где тело, чтобы церемонию прощания организовать.

— Его нет. Я сожгла его, — отвечает Хоук и понимает, что лишила последней возможности попрощаться с сестрой дядю, а Карвера — с матерью.

Создатель, Карвер, как она ему скажет?

Громко хлопает дверью Гамлен, напоследок проклиная ее, виноватую.

Не воет больше в голос Мариан, в прислугу заклинаниями не швыряется: ей кажется, в ней больше не осталось сил. Поднимается с трудом по лестнице в свою комнату, задыхается от безмолвных рыданий. Не заходит в покои матери: все потом, все потом, когда-нибудь у Хоук не будет пелены слез на глазах да рыданий глухих в груди. Тогда она и переберет вещи матери, раскладывая те в сундуки. Быть может, возьмет себе одно из платьев мамы, что та уже в Киркволле, вернув себе дворянский титул, покупала.

Падает на кровать Хоук, как была — в доспехе и плаще, пропитанном кровью: выжимай его да колдуй, сколько хочешь. Кричит в подушку, кулаками по кровати бьет. Прав был Гамлен, что сказал ей: «Это все ты виновата». Сказал так, будто она и сама того не ведает.

Виновата она. Избегала разговоров с матерью да ее компании, утомленная просьбами в свет выйти. Пропускала мимо ушей все, что мать говорила. Припоминает Хоук, что проскальзывало в ее речи упоминание о поклоннике. О желании снова выйти замуж ей мать говорила, раз уж она, Мариан, этого делать не желает.

Сердобольная Хоук была, пусть и за звонкую монету: половине Киркволла, от клоаки до дворца наместника, помогла. А свою семью сберечь не сумела: бедная-бедная Бетани, смерти которой мать ей так и не простила; Карвер, вечный младший брат, которого она чуть на глубинных тропах не погубила. И теперь — мама.

Не знает Хоук, есть ли град Золотой, где на престоле ждет их всех Создатель. Не знает Хоук, какими словами молиться. Не знает Хоук, в лучший ли мир ушла ее мать, туда, где не разрезают людей на кусочки помешанные маги крови. Или же попросту канула в Тень, стала духом светлым.

Раздается трель звонка, оповещающая о чьем-то приходе.

Видеть Мариан никого не хочет, нет у нее сил ни на что. Только не сегодня.

Прижимает она снова подушку к лицу и — кричит.