Шарф в шкафу (гет)

Сколько терпения у человека?

Те люди, что заканчивали ремонт в ее новом доме, явно хотели проверить, насколько еще Гермионы хватит.

— Мистер Банкол, я же просила вас не закрывать камин решеткой, — устало выдохнула Гермиона.

Она понимала, что магглы, нанятые для работы, будут делать так, как они привыкли делать всегда. Но она предупреждала заранее. Решетка не слишком затрудняла передвижение, да и общаться с волшебным миром в том объеме, что раньше, Гермиона не собиралась. Отсутствие решетки нужно было лишь для сохранения воспоминаний о том, как один волшебник ненавидел их наличие.

— Магглы боятся пожара, а чего боишься ты, Грейнджер? — тянул он, выходя из камина и брезгливо обстукивая свои лакированные ботинки.

Гермиона была бы рада об этом не думать, но она — думала.

— Вы же понимаете, мисс Грейнджер, техника безопасности требует… — кажется, мистер Банкол уже устал от дурацких пожеланий своей клиентки. Один бой насчет полного отсутствия сигнализации чего стоил. Мистер Банкол все еще считал, что ее решение в корне неверное. Район был неспокойный, и, в случае чего, едва ли хрупкая женщина сможет за себя постоять. И кто будет виноват в том, что ее ограбили? Жизнь нынче неспокойная.

— Я не хуже вас знаю про технику безопасности! — рявкнула Гермиона. Ее терпение было уже на исходе. Ремонт отбирал все силы. Силы, которых уже совсем не было.

Сколько у человека терпения?

— Мисс Грейнджер, может все-таки… — предпринял последнюю попытку мистер Банкол, который искренне любил свою работу, но, к сожалению, ему попадались невыносимые самодуры вместо адекватных клиентов.

Гермиона обреченно вздохнула и мысленно принялась считать до десяти. Когда ее раздражал Рон — это помогало. Хорошо, что у Рона теперь терпеливая жена. А у Гермионы проблемы посерьезнее. Сейчас — ремонт.

Решетка точно была лишней. Она не собиралась полностью перестать пользоваться камином. Гарри с Джинни будут желанными гостями в ее новом доме. Даже Рон с Лавандой. Она с удовольствием всех их позовет на ужин. И, наверное, не один раз. С решеткой им будет неудобно.

Пожара Гермиона не боялась, потому что уже сгорела.

* * *

В ремонте главное — многозадачность. Способность решать все возникающие проблемы. Способность все удерживать в голове и не теряться. Гермиона никогда не жаловалась ни на свою память, ни на свои способности.

Она точно помнила, что сегодня — шкаф.

Она долго его выбирала в мебельном магазине. Ходила среди полок, консультировалась с продавцами. Даже листала каталог. Она тщательно подошла к выбору цвета. Он должен быть не яркий, а приглушенный, и в то же время заметный. Он не должен сливаться с обоями, но и контрастировать не должен. И — самое главное — материал.

— Это дуб? — спросила она, когда пришла в четвертый раз.

Прошлые три не увенчались успехом. Она так ничего и не выбрала.

— Дуб, с лакированным покрытием и гравировкой. Удобный, вместительный. Дверцы закрываются почти бесшумно. Попробуйте! — бойкий юнец был только рад диалогу. Видимо, здесь он недавно — еще не растерял желание работать, а не только получать зарплату.

Гермиона мягко провела рукой по поверхности. Прошлась подушечками пальцев по светло-коричневому дереву. Оно было холодным и до невозможности гладким. Ручки были металлические, золотистого цвета, с черными глянцевыми узорами. Яркие, но не кричащие. Как надо.

Она бережно открыла дверцу и заглянула внутрь. Пространства внутри было много. Выдвижные ящики соседствовали с плечиками-вешалками с таким же узором, как и ручки. Так же внутри присутствовали открытые полки, их было явно достаточно, чтобы весь гардероб Гермионы смог туда поместиться. А если использовать заклятие незримого расширения — то и дважды смог бы.

Но больше всего ее подкупило не это. А запах. Как только она вдохнула, она почувствовала его: запах роскоши. Так пахнет только дорогая и помпезная мебель. Та, что выбирают известные люди, миллионеры или… аристократы.

Нет-нет, лучше об этом не думать.

— Я возьму его, — заключила она, притворяя дверцы. Они закрылись, и правда, бесшумно. Наверное, там был магнит.

— Вы не пожалеете, мисс, — закивал продавец, — это итальянская фирма и она лучшая в своем роде…

Гермиона его уже не слушала. Интересно, сколько им платят с продаж? Она надеялась, что хотя бы консультанта сделает счастливым ее покупка. Для нее самой она была лишь свидетельством ее собственной слабости.

Дура-Грейнджер. Тряпка-Грейнджер.

Сколько у человека терпения?

Хотелось побиться головой о — теперь уже ее — новый шкаф.

* * *

— Гермиона, ты прекрасно все выбрала. А эти пледы, о Мерлин… — простонала Джинни, когда пришла к ней в первый раз. Она аппарировала прямо в гостиную — Гермиона не ограничивала ее доступ к аппарации.

Они не виделись пару месяцев. Все то время, пока Гермиона занималась ремонтом. Но сначала Джинни решила заметить именно пледы, а не изменения во внешности подруги. Гермиона отрезала волосы. «Что ж, — решила она, — новая жизнь — новая прическа».

— О Мерлин, — простонала еще раз Джинни, когда наконец-то осознанно посмотрела на Гермиону, обнимая ее.

Пледы были, и правда, отличные. Гермиона всегда мечтала о высоком ворсе и бордовом цвете. Это давало ощущение дома. Это давало ощущение гриффиндорской гостиной и того времени, когда она была счастлива. Когда все были рядом. Гарри, Рон и…

Лучше не думать.

Сколько у человека терпения?

— Тебе очень идет, правда, — заключила Джинни, придирчиво осмотрев ее.

Волосы Гермионы стали короче. Намного. Теперь они едва доставали плеч и больше не торчали непослушными кудряшками — ежедневное выпрямление творило чудеса. Ее стрижка была похожа на каре, и Гермиона хотела верить, что ей это идет.

Хотя… Какая разница?

— Ты выглядишь взрослее. Уверенне, — продолжила Джинни.

Гермиона сконфуженно улыбнулась. Потому что разницы не было никакой.

— Ну, хозяйка, где мой положенный чай? — улыбнулась Джинни. Она привыкла, что Гермиона к комплиментам относилась настороженно, тем более в последнее время.

Сколько у человека терпения?

Джинни поставила чашку зеленого чая на кофейный столик, который отлично сочетался с диваном и с остальным в гостиной. Банкол, хоть и потрепал Гермионе нервы, работу выполнил достойно — все выбирал сам. Кроме злополучного шкафа. И выбрал неплохо.

— Какие новости? — спросила Гермиона, посчитав, что жест Джинни означает, что тишина стала гнетущей.

Не то чтобы Гермиона хотела знать наверняка, но что-то спросить было надо.

— После того, как ты переехала, — замялась Джинни, — изменилось немногое. То есть… Все как обычно. Ну ты знаешь, бизнес Рона и Джорджа идет в гору. Гарри все еще ночует на работе. А я летаю. Текущий сезон оказался непростым для «Гарпий».

Гермиона сделала глоток. Зеленый чай ей не сильно нравился, но говорят, что он успокаивает нервы. Приходится пить.

— Черт, Гермиона… — продолжила Джинни, — я не могу привыкнуть, что ты теперь тут. То есть я понимаю, но... Но мне все еще хочется верить, что ты в своей комнатке в «Дырявом котле», все еще строчишь законодательные акты, а Кингсли все еще называет тебя будущим Министерства магии.

— Я все еще недалеко, Джин, — успокоила подругу Гермиона, — всего лишь пара сотен километров — для аппарации, считай, по-соседству.

Джинни недоверчиво помотала головой.

— Мы волнуемся, — сказала она. — Мы все волнуемся за тебя. Гарри места себе не находит. Я пытаюсь убедить его, чтобы он не давил на тебя, но он…

— Мне просто нужно время, Джинни, — произнесла Гермиона и тоже поставила кружку. От зеленого чая уже тошнило. К тому же он нисколечко не успокаивал.

— Я знаю, — Джинни сжала ее ладонь в успокаивающем жесте, — я знаю.

Гермиона не хотела доставлять хлопот друзьям. И она сожалела, что заставила их волноваться. Но оставаться там она больше не могла. Не сейчас, когда она полностью опустошена и разбита. Не сейчас, когда надежда на «долго и счастливо» рассыпалась на осколки и больно порезала Гермиону.

Гермиона знала, что отлично выживет в маггловском мире. Тут все ей знакомое, родное, свое. На днях она устроится на работу — собеседование прошло великолепно. Ремонт уже закончен, и теперь она полноправная хозяйка своего собственного дома, как когда-то и мечтала. Дальше оставалось только жить.

Не думая. Не думая о том, что Гермиона сама произнесла.

— Какие новости? — снова повторила она.

Но Джинни на то и лучшая подруга, чтобы понимать без объяснений. Этот вопрос отличается от предыдущего. Джинни точно знала, о чем спрашивала Гермиона.

Она тяжело вздохнула, раздумывая.

— Гарри не хотел тебе говорить. Более того, он был категорически против, но я… Я считаю, что рубить надо сразу и основательно. А не отрывать по кусочку. Так боли меньше, — оправдывалась Джинни, доставая из своей квадратной сумочки сложенный вдвое выпуск «Ежедневного пророка».

— Сегодняшний выпуск, — сказала она.

Сколько у человека терпения?

Гермиона заметила фото. Она даже заголовок статьи видела не так отчетливо, как движущуюся колдографию. Ухмыляющийся блондин притягивал к себе утонченную брюнетку. Та приподнималась на носочки и чмокала его в щеку. Оба казались донельзя счастливыми.

Гермиона сморгнула застилающие глаза слезы и посмотрела снова, теперь разглядывая более внимательно.

На нем серый пиджак в точности под цвет его глаз. Черные брюки со стрелками. Кожаные ботинки, именно те, что он отряхивал скрупулезнее всего, когда выходил из гермиониного камина и материл решетку. Рубашка белая. Видимо, праздничная. Его губы кривила знакомая ухмылка, а глаза как-то недобро блестели. Но это же Малфой — его глаза не могли быть добрыми.

Астория, напротив, выглядела вполне дружелюбно. Она улыбалась широко и открыто. Ее красные губы с нежностью прижимались к гладковыбритой щеке, и вся она — будто выточена из камня. Идеальная скульптура. Тонкая талия, в меру округлые бедра, лебединая шея. Все при ней. Высокая шпилька уткнулась в брусчатку под их ногами, а фиолетовое платье подчеркивало все достоинства ее фигуры. Идеальная высокая укладка. А на пальце — кольцо. Гермиона заметила его раньше, чем прочитала заголовок:

«Самая ожидаемая свадьба года».

Сколько у человека терпения?

Гермиона поспешно смяла газету и бросила ее на пол, будто именно она была виновницей всех бед. Гермиона почти схватила уже успевший остыть чай и сделала большой глоток. Закашлялась. Чай ничерта не помогает.

— Гермиона? — тревожно спросила Джинни. — Ты…Ты в порядке?

Одно из замечательных качеств Гермионы — она полностью себя контролировала. Она быстро взяла себя в руки.

Главное — не думать о нем. Точнее, теперь о них. Не думать. Жить так, будто его и не было никогда в ее жизни. Не было их бурного романа на седьмом курсе и на первом году после его окончания. Не было совместных планов на жизнь. Не было поцелуев в укромных уголках и жарких ночей в Мэноре. А — в особенности — не было его исчезновения.

Они не ругались. То есть они постоянно ругались, но отвернулся он от нее не поэтому. Они спорили с самого первого диалога и продолжали это делать. Причина была не в том, что от слов Гермионы вена на его виске вздувалась и пульсировала. Причина была не в том, что он сквозь зубы ворчал, что Гермиона — заноза в его заднице, когда она делала все, чтобы вывести его из себя. Причина была не в том, что сам Малфой не упускал возможности довести ее до белого каления, а потом, даже не извинившись, переводил их спор в горизонтальное положение. Причина точно была не в этом…

Просто однажды, одним солнечным утром, когда Гермиона поняла, что не сможет быть ни с кем другим и согласна провести так всю жизнь — в жарких спорах и в жарких объятиях с Драко Малфоем, он исчез. Он начал ее игнорировать. Не отвечал на письма. На ее вопросы отвечал односложно и отрицательно. Начал смотреть так, будто между ними ничего и никогда не было. Дал понять, что если между ними что-то и было, то — закончилось.

Какое-то время у Гермионы была догадка. Возможно, Малфой вел игру. Возможно, у него был план. После войны состояние Малфоев значительно упало. Драко сам вел семейные дела и параллельно работе в Министерстве создал свой бизнес — игра на бирже Гринготтса. Люциус не одобрял отношения Гермионы и Драко, поэтому и средства весьма ограничивал. Малфой пытался усидеть на двух стульях. И Гермиона знала это.

А потому — ждала. Она не могла поверить, что он ее разлюбил.

Время было неумолимо. Зима сменила осень, а зиму — весна. И Гермиона поняла, что больше так продолжаться не может. Каждый день в волшебном мире причинял боль. Каждое место напоминало о нем. Каждый шаг грозил ожиданием его возвращения, но он и не думал возвращаться. Он очень уютно чувствовал себя в объятиях Астории Гринграсс, а сейчас решил на ней жениться.

Было великолепным решением сбежать оттуда. И пусть идет весь волшебный мир с белобрысым хорьком к черту.

Гермиона быстро успокоилась. Может, Джинни оказалась права — рубить сразу правильно.

Но больно. Гермионе казалось, что в сердце возникла черная дыра, гребаная воронка, что нещадно тянула ее в пустоту.

Единственное, за что почти осязаемо могла уцепиться Гермиона, чтобы ее окончательно не захватила пустота — надежда. Одна ее часть. Тот осколок, что одновременно и ранил, и спасал. Держал на поверхности. Если ты летишь вниз, то какая разница, что тебя удерживает? Даже если это — гребаное стекло.

Сколько у человека терпения?

Видимо, достаточно чтобы произнести:

— Я в порядке. В полном, — и для пущего успокоения подруги кивнуть, — вон, шкаф сама выбирала. Завтра его перенесут в спальню. Хочешь посмотреть?

Гермиона, разумеется, имела в виду свою спальню, в которой уже была шикарная кровать, глухие шторы, кресло для чтения и комод для вещей. Завтра туда отправится еще и шкаф — грузчиков Гермиона уже вызвала — самой ей не дотащить. Но Джинни поняла все по-своему.

Она подошла к шкафу и в изумлении уставилась на него. Для Гермионы это была слишком нерациональная покупка. Джинни так же трепетно провела по шкафу рукой и сделала то, что Гермиона умоляла ее не делать — открыла дверцу.

— Что... что это?

Гермиона не планировала это делать. То есть, конечно, планировала, но не так. Место шкафа было, разумеется, изначально в спальне. Но, когда его занесли, Гермиона интуитивно чувствовала, что чего-то не хватает. Сначала она подумала, что ей хочется оставить его здесь — в гостиной. Мало ли. Ее вещи прекрасно помещаются и в комоде. Доставщики магазина не спорили — они же не Банкол, чтобы переживать о дизайне.

Позже вечером Гермиона наконец-то поняла. Она так ясно почувствовала, почему решила купить именно этот шкаф, который стоил как ее годовое жалование. Почему он должен стоять исключительно в ее комнате. Пришлось вызвать грузчиков на завтра.

Ровно перед тем, как найти одну вещь.

Не то чтобы Гермиона хорошо вязала. Шапочки и носки для эльфов — вот и все ее подвиги. Но этот шарф был связан из того, что у Гермионы было в избытке — из любви. Она покупала изумрудную пряжу перед свиданием в кафе Флориана Фортескью.

Серебристую — перед кафе мадам Паддифут.

— Ты решила наверстать упущенное на пятом курсе? — смеялся он, когда купидоны осыпали их конфетти.

Вязала она ночью — когда оставалась одна. А так как оставалась одна она редко, то и вязала урывками. Шарф занял времени больше, чем она планировала, и был готов к вручению ровно в тот день, когда Малфой ушел и больше не возвращался. Ни в ее комнату, ни в ее жизнь.

Шарф был заброшен на дно старого чемодана и вычеркнут из памяти.

Вчера Гермиона нашла ему место.

Джинни как раз сняла его с единственной вешалки и крутила в руках. Кое-где петли были кривые, но в целом — слизеринские цвета и потенциальный владелец без проблем узнавались.

— Ты хочешь сказать, что это?..

— Да, Джинни, это его шарф. И шкаф тоже его.

Гермиона очень хотела закончить этот разговор и больше к нему не возвращаться.

Дура-Грейнджер. Тряпка-Грейнджер.

Джинни придирчиво смотрела на Гермиону. Долго. Изучающе. Будто та сделала не только новую прическу, а целую новую внешность. Наконец-то она оторвала взгляд-рентген и, повесив шарф на законное место, выдохнула:

— Может, к колдопсихиатру? У Невилла есть один знакомый, он прекрасный специалист и…

Сколько у человека терпения?

Достаточно, чтобы вежливо отказаться.

* * *

Малфой придирчиво осмотрел себя в зеркале. Защелкнул запонки. Надевать галстук или нет? Вряд ли Поттеру будет важна его внешность. Быть может, он сразу пульнет в его Авадой — и дело с концом.

Еще немного — и это закончится.

Если бы выбирали лучшего актера — Малфой выдвинул бы себя.

— Минки! — крикнул он.

Домой эльф тут же материализовался.

— Да, хозяин? — поклонилась эльфийка.

— Если я не вернусь через полчаса, то сообщи Блейзу, что мне нужна помощь.

Домовик кивнул. Драко стало спокойнее. С этими гриффиндорцами всегда стоит держать ухо востро.

* * *

Гарри Поттер пытался не ругаться матом. Но работа в аврорате закалила его, и первое, что он хотел сделать, — это ответить на приглашение Драко Малфоя «встретиться и поговорить» трехэтажным матом.

Слизеринский хорек, наплевавший в душу его лучшей подруге, почти сестре, предлагал встретится. И какая у Гарри должна быть на это реакция?

Он ненавидел Малфоя. С самой первой встречи. Но из-за Гермионы научился терпеть его и даже считал неплохим парнем. Иногда. Пуд соли они не съели вместе, но пару бутылок «Огневиски» вместе выпили. Пока он не бросил Гермиону. Не бросил даже без объяснений.

Гарри порывался поговорить с ним. То есть набить ему морду, конечно, но Гермиона удерживала его, убеждая: «Не надо, Гарри, мы взрослые люди. Мы разберемся сами».

И Гарри не лез, потому что любил и уважал Гермиону, в отличие от слизеринского ублюдка. Его Гарри ненавидел. И последнее, что он ожидал в сложившейся ситуации — это просьба о встрече.

В письме фигурировало слово «пожалуйста», а, значит, Малфою и правда это было очень надо.

И Гарри, скрепя сердце, согласился. Потому что считал, что эта встреча — лучшая возможность приложить пару ударов о чистокровную морду. Не зря Гарри лучше всех в подготовительной группе авроров освоил рукопашный бой. Тем более, Малфой сам напрашивался. Буквально на рожон лез.

* * *

Гарри брезгливо поморщился, когда Малфой протянул ему руку.

— Ну-ну, Поттер, я вижу, манерам ты до сих пор не научился.

— Пошел к черту, — прошипел Гарри, сжимая кулаки, — говори, зачем звал и проваливай.

Для встречи специально было выбрано людное место. Драко не боялся экс-Избранного, но позориться его истерикой он не собирался. Драко надеялся, что общественность поможет Поттеру держать себя в руках. Драко не понаслышке знал о его спеси. Ресторан «Изобилие» славился своей выдающейся клиентурой и всегда занятыми столиками. Драко надеялся, что это поможет Поттеру обуздать свой гнев. Хотя бы настолько, чтобы Драко успел сделать то, зачем пришел.

Драко с шумом отодвинул стул, присел напротив Гарри и, щелкнув пальцами, подозвал официанта.

— Два бурбона, пожалуйста.

Официант, кивнув, исчез. Трансгрессия официантов — один из плюсов магических ресторанов.

— Я не пью днем. Тем более, я не пью с тобой, — сказал Гарри с такой порцией ненависти, какую только смог туда вложить.

— А я не заставляю тебя пить, я просто хочу занять твои руки, которые, я думаю, чешутся от желания мне врезать.

— Да, — согласился Гарри, — ты прав.

Малфой искривил губы в усмешке. Он посмотрел на появившийся перед ним стакан и, не думая, выпил его почти залпом. Глаза Поттера недобро блестели из-под очков.

— Понимаешь, Поттер, ты уже большой мальчик и, быть может, я впервые открою тебе глаза на то, что ты до сих пор не видишь, — начал Драко, — мир не делится на черное и белое. Есть серые стороны и, поверь, их больше.

— Ближе к делу, — процедил Гарри.

— Так вот. К тому же многое не является тем, чем кажется на первый взгляд.

Малфой проникновенно посмотрел на Гарри.

— Понимаешь, о чем я? — уточнил он.

— О да, — протянул Гарри, — я понимаю. Ты бросил мою лучшую подругу и не потрудился даже объясниться. Это тоже не то, чем кажется?

— А чем это кажется, Поттер? — спросил Малфой, сверля его пронзительным взглядом.

Свои карты Малфой раскрывать не планировал, но посеять сомнения в душе Поттера было необходимо.

— Что ты ублюдок, — выплюнул Гарри, — и я жалею, что не уберег Гермиону от твоих когтистых лап.

— Поттер, давай без оскорблений. Кажется, мы когда-то неплохо ладили.

Гарри побагровел от злости:

— И об этом я тоже жалею. И надеюсь, что это наш последний разговор.

Драко Малфой отрицательно покачал головой, что заставило щеки Гарри стать пунцовыми.

— Как бы не так, — щелкнул языком он и сжал губы, — я хочу узнать, где она. Она же переехала, верно?

— Она не просто переехала, — бросил Гарри, собираясь встать и уйти, потому что, если Малфой пришел сюда за тем, чтобы выяснить, где теперь Гермиона, Гарри не даст ему ни единого шанса это сделать, — она сбежала от тебя и я, Мерлин тебя дери, в жизни не скажу тебе, где она сейчас.

Драко заметил его тщетную попытку уйти и прервать такой увеселительный для Малфоя разговор. И Драко не позволит это сделать.

— Сядь, Поттер, — велел он, — я позвал себя не за этим. Ты же рос в чулане, да?

Малфой так быстро перевел тему, что Гарри опешил.

— Эээ... да, — ответил он. — Если ты собираешься сейчас поиздеваться над этим, то я…

— Успокойся, Поттер, — примирительно поднял вверх руки Малфой, — никаких издевок. Я пытаюсь тебе объяснить. Я не могу сказать тебе всего, пока не могу. Но, поверь мне — игра стоит свеч. На, выпей, — Малфой провел рукой к одиноко стоящему бокалу золотистого бурбона.

Гарри недоверчиво посмотрел сначала на стакан, а потом на Малфоя.

— Рассказывай, — заявил Гарри, — или я сейчас же уйду. Или врежу тебе. Или сначала одно, потом другое.

— Что ж, это будет заслуженно, — кивнул Драко.

Он подвинул к себе стакан Поттера — тот пить его явно не собирался. И принялся ненавязчиво крутить его в руках. Так думалось лучше.

— Так вот, Поттер, я жить в чулане, как ты, не собираюсь. Я привык к определенному уровню, знаешь ли. Но сложно его поддерживать, когда в твоем кармане не остается ни кната, а отец отказывается переписать на тебя наследство, потому что существует договор, который должен быть исполнен. И только тогда я останусь тем Малфоем, которым я привык быть.

— Избавь меня от слизеринских речей. Какой толк мне слушать о твоей жизни? — спросил Гарри. — Твоя жизнь меня теперь не касается.

— Тебя — нет, но ее — да. Твою подругу, если ты не забыл. Такую кудрявую, знаешь? Благодаря которой вы с Вислым еще живы.

Ответ Драко заставил Поттера повысить громкость голоса:

— Да как ты смеешь говорить о ней! Как ты смеешь… — задохнулся он в своем возмущении. — Ты! Который бросил ее. Бросил!

— Тихо, Поттер, если ты перестанешь орать и дашь мне договорить, то, возможно, в твоей тупой голове появится хоть капля сомнений.

На них все пялились. Их столик стоял почти в центре, и на него открывался прекрасный обзор со всех точек зала. Даже бармен, протирающий стаканы, перестал это делать, замерев в ожидании потенциальной драки.

— Я не бросал ее, точнее… Это должно выглядеть так. Потому что Грейнджер, при всех ее талантах, хреновая актриса, знаешь ли.

Гарри плюхнулся обратно на стул. Слова Малфоя были слишком разрозненны, а гнев мешал думать, но на последней фразе мозговая активность Поттера набрала обороты.

Это должно выглядеть?..

— Ей больно по-настоящему, — ответил Гарри.

Он помнил апатичную Гермиону, которая не плакала, но вела себя еще хуже — она растворялась. Таяла с каждый днем, в котором не было Драко Малфоя.

— Я знаю, — кивнул Драко, — мне тоже больно.

— Тогда почему? — спросил Гарри. Он не понимал, что может иметь такую же цену, как боль его подруги.

— Я же тебе объяснял, Поттер, — устало выдохнул Малфой, — не заставляй меня повторять еще раз: есть некий договор, и я должен ему следовать… Я должен…

— А Гермиона? Что насчет ее? — спросил Гарри.

От Малфоя начинало тошнить. Какая разница, что тот говорит, если ситуация остается прежней? Он мучает его лучшую подругу. Почти часть семьи.

— Грейндже-е-ер, — протянул Малфой, — насчет этого я и пришел. Это славно, что она уехала. Надеюсь, в маггловский мир. Это так… похоже на нее. Потому что завтра выйдет «Пророк». Да-да, Поттер, не смотри так. Меня все еще волнует то, что пишут газетенки. Точнее, ее это будет волновать. Так вот, сделай так, чтобы она не прочитала завтрашний выпуск «Пророка». Ей… не понравится.

Гарри удивленно посмотрел на своего оппонента. Малфой сидел, развалившись на стуле так, будто ничего не происходило, и лениво крутил бокал, поглаживая длинными пальцами его грани.

— Что там такое? — спросил Гарри.

«Ежедневный пророк» когда-то много писал о Малфоях. Про их суды, их оправдательный приговор, их реабилитацию в послевоенном мире. Все это Гермиона переносила очень спокойно. Более того, она первая узнавала эти новости от их главного действующего лица — самого Малфоя. Что же на этот раз вышло из-под пера журналистов, что Гермионе не нужно видеть?

— Сущий пустяк, Поттер, — как-то нехорошо ухмыльнулся Малфой и оставил стакан, — я женюсь на Астории Гринграсс.

Гарри от шока не сразу нашел слова, а когда нашел, они звучали так:

— Давай еще раз, Малфой, — почти терпеливо начал Поттер, — ты пришел сюда, чтобы попросить, чтобы я, во-первых, сообщил тебе, где сейчас Гермиона, а, во-вторых, не дал ей прочесть завтрашний «Пророк», верно?

Малфой кивнул. Он не слишком рассчитывал на ответ Поттера на первый вопрос, поэтому наложил на него следящее заклинание, как только заметил его взлохмаченную макушку, ожидающую за столиком. Поттер же сто процентов будет ее навещать — вот Малфой и узнает, где Грейнджер. Так что первый вопрос был лишь формальностью, но Малфой не видел смысла уточнять. Со вторым-то Поттер попал в яблочко.

— В то время, как ты… — с каждым словом ноздри Гарри все сильнее раздувались, а лицо становилось все краснее, — в то время как ты… Женишься на Астории?

Малфой снова кивнул. Он сам был не в восторге от этой новости, но цель всегда оправдывает средства. Таковы заветы слизеринцев. А Малфой был слизеринцем до мозга костей.

Гарри слизеринцем не был. И он, забыв про десятки следящих за ними глаз, пошел в атаку.

* * *

Разбитый Поттером нос неприятно саднило.

Малфой пять раз повторил управляющему ресторана, что заявлять о случившемся инциденте не собирается. Они старые добрые друзья с Избранным — сами разберутся. А чтобы быть точно уверенным в том, что сор не выйдет из избы с кричащим названием «Изобилие», Драко на всякий случай выдал щедрые чаевые каждому официанту, поставил по бутылке дорогого шампанского на столы гостей и лично поблагодарил за прекрасный ужин управляющего, бармена и шеф-повара. И только тогда, будучи спокойным, что о случившемся не узнает ни одна живая душа за пределами ресторана, трансгрессировал в Мэнор.

До условленного сигнала Минки Блейзу оставалась одна минута. Малфой едва уложился.

* * *

Гарри Поттера потряхивало от гнева и возбуждения.

Его кулак так славно ощущался на чистокровном лице, что хотелось продолжить. Сделать так, чтобы Малфой почувствовал всю боль, что причинял сам.

Гарри даже думать о сказанных им словах не хотел. Потому что Гарри не верил ни единому. Изворотливый слизеринец нес полную чепуху. Единственное, что Гарри понял твердо и четко — Малфой женится на Астории.

И от этого кулаки чесались еще сильнее. Он пудрил Гермионе мозги долгое время, чтобы теперь умаслить своего папочку, женившись на положенной их семейству чистокровной ведьме.

Это должно выглядеть так…

А как еще это может выглядеть, если Малфой станет женатым человеком?

— Гарри, милый, что-то случилось? — спросила заметившая его скверное настроение Джинни.

Его жена всегда была флюгером, реагирующим на перемены в нем. Иногда она была даже сверхчувствительна, как, например, сейчас.

Но Гарри заранее решил ничего ей не рассказывать. Он не позволит проходимцу Малфою обманывать дорогих ему людей. Малфой был соткан из лжи, и, лишь Мерлину известно, что он задумал дальше.

Это должно выглядеть.

Это выглядело как предательство. Ни больше, ни меньше.

Гарри спрятал выпачканный в кристально-чистую кровь кулак и произнес:

— Ничего, дорогая.

Джинни, скорее всего, не поверила, но виду не подала.

Гарри ни на йоту не верил Малфою. Но он понимал, что тот был прав. Малфой был ублюдком, но просьба, в целом, была верной — лучше Гермионе сейчас не знать о его женитьбе. Пусть отойдет, расслабится и немного забудется. А уж он-то, Гарри, больше его к ней не подпустит.

Но пока… Пока ей нужно дать время и не делать еще больнее.

Следующим утром, когда пришел «Пророк», и Джинни, охнув, раскрыла первую полосу со злополучной фотографией, Гарри все же сделал, как просил Малфой, — строго-настрого запретил говорить об этом Гермионе.

* * *

Гермиона очень чутко спала ночью.

В целом, у них был тихий район, а наложенные заклинания давали гарантию безопасности лучшую, чем навязываемая Банколом сигнализация.

Все налаживалось. Гермиона нашла работу, и пусть это была маленькая фирма за углом ее квартала, но карьерный рост надо с чего-то начинать, верно? Гермиона втягивалась. Иногда ей даже нравилось.

Маггловский мир был немного скучен для нее после того, как она вдохнула полной грудью ту, другую жизнь. Но ей было спокойно.

Надежда, что теплилась в душе, давала силы просыпаться по утрам.

Гарри и Джинни навещали ее каждую субботу. Гарри был подозрителен, Джинни — сочувственна. Иногда заглядывал Рон со своей уже беременной женой. Бывала Полумна.

Гермионе нравилось, когда к ней приходили друзья, потому что она чувствовала себя здесь немного одиноко.

В соседнем справа доме горел свет, но она ни разу не видела его владельца. Она знала, что, даже когда приносят почту, никто не выходит за газетой сразу. Это давало ощущение того, что поблизости никого. Дом напротив все еще продавался. Дом слева был и вовсе еще не достроен.

Так что друзья — это одна из связей с остальным миром.

Коллег на работе Гермиона не любила и толком не знала — слишком уж они были неразговорчивы.

Гермиона и сама предпочитала молчать.

В целом, Гермиона Грейнджер хвалила себя — она справилась просто отлично. Не сошла с ума, а выстроила свою жизнь на руинах. Не зря ее считали сильной.

«Когда Драко вернется — он сможет ею гордиться».

Если бы эту мысль услышала Джинни, она точно утащила ее в Мунго. Хотя бы на консультацию.

Гермиона и сама понимала, что ждать того, кто никогда не вернется, — ненормально. Но что Гермиона могла сделать? Любовь так прочно обосновалась в ее сердце, что один взгляд на шкаф заставлял ноги становиться ватными, а душу неистово трепетать. Будто сам Малфой только и ждет момента, как выйти из этого треклятого шкафа.

Дни сменяли друг друга. Гермиона верила своим мечтам и надеждам, как верят все влюбленные женщины.

Она смотрела на шкаф, пока глаза не начинали слезиться. Она с трепетом открывала его дверцы и брала в руки шарфик, что предназначался ему. Она с обожанием зарывалась лицом в мягкую шерсть. Ей казалось, что однажды она почувствует запах парфюма Драко и просто умрет от счастья.

* * *

Гермиона жила. Она дышала, двигалась. Она делала свою работу, готовила еду и соблюдала режим дня. Она общалась с друзьями. Она продолжала колдовать, пока никто не видел, и позволяла себе маленькие слабости.

Гермиона была в порядке, потому что… как могло быть иначе?

Она верила, что настанет тот день, когда все изменится. Когда все станет так, как должно быть.

Гермиона ежедневно ложилась спать с этой мыслью. Ей казалось, что если она ее упустит и не обдумает со всех сторон перед сном — то она просто не проснется. Она поджимала под себя ноги, укрывалась пуховым одеялом и смотрела в потолок. Она думала о его руках. О его голосе, что все еще звучал в ее голове. О его мягких волосах и темных рубашках. Она думала и только после того, как убеждалась, что все воспоминания еще с ней, она еще помнит каждую деталь, только тогда она засыпала.

Как всегда — на левой половине кровати. Она даже во сне не двигалась, оставляя правую часть для него.

Мало ли.

* * *

Если бы можно было увидеть образец терпения — то это была бы Гермиона Грейнджер.

Прошел год. Год с того момента, как она стала другой. Год, как все изменилось. Она больше не читала магических газет. Она больше не спрашивала у Джинни: «Какие новости?». Она больше не искала их.

Гермиона кропотливо делала свою работу и пила зеленый чай после. Она чутко спала ночью и изредка умоляла Вселенную, чтобы он ей приснился. Потому что она скучала.

Иногда вечера, как этот, были невыносимы. Воспоминания обещали затопить, а та надежда, что еще оставалась, переставала быть правильной. Она обжигала. Резала. Кромсала.

Тогда Гермиона спускала замершие ноги на пол и, не ища тапочек, шлепала босиком к шкафу. Она смотрела, долго смотрела и говорила:

— Если ты еще собираешься вернуться, то сейчас — самое время.

Ей казалось, что еще пару мгновений тишины, пара мгновений пустоты в ее доме — и она не справится. Но она справлялась. Каждый раз справлялась. Возможно, для этого приходилось взахлеб поплакать. Точнее, пореветь навзрыд. А как же иначе?

Гермиона Грейнджер — образец терпения.

* * *

Эта ночь была особенно ветренной. Ураган завывал в трубе, качал деревья, и их тени, заглядывая в окна, выглядели жутко. Они казались живыми и хотели попасть в дом.

Гермиона в очередной раз начала предаваться унынию. Ветренная ночь это позволяла.

Она, не спеша, встала с кровати и, потянувшись, сделала робкий шаг к шкафу. Он был ровно между трюмо и комодом. Он не вписывался ни своим размером, ни стилем, но Гермионе нравилось видеть его там. Так комната была завершенной. Гермиона была уверена, что этот шкаф Малфою точно понравился бы. Более того — он бы выбрал себе такой же.

Как только ее нога собралась сделать еще один шаг вперед, Гермиона услышала новый звук. Посторонний. Точнее, хлопок.

Она остановилась, замерев.

Огляделась вокруг — непроглядная тьма все еще властвовала. Думать о том, что кто-то пробрался в ее жилище ночью, было глупо. Она обновляла защитные заклинания каждый вечер. Магглы не могли попасть в дом, а никто из волшебников, которым был известен ее новый адрес, не стал бы заявляться к ней поздно ночью и ломать ее охранные чары. Единственный, способный на это, отказался от нее год назад.

Было тихо. Никаких посторонних звуков больше не было. И Гермиона уже подумала, что ей показалось.

Она сделала те самые недостающие шаги и, как и положено, остановилась у шкафа. Еле шевеля губами, она произнесла заготовленную фразу:

— Если ты собираешься вернуться, то сейчас — самое время.

Звук ее голоса не утонул в окружающей тьме, как ему полагалось. Гермиона почувствовала чье-то присутствие, чье-то сбившееся дыхание.

— Браво, Грейнджер, — заключил он, — а я уж и не надеялся на такой теплый прием.

— Малфой… — ошарашенно произнесла она. — Малфой!

Ее охрипший от молчания голос прозвучал так громко, как давно не звучал.

— Грейнджер, — поддержал ее Малфой, — твои защитные заклинания отвратительны. Мне понадобилось две минуты, чтобы их снять.

— Откуда ты?... Что ты тут делаешь? — вопросы роем жужжали в голове, и она не могла определить, какой из них задать первым. Но смысл любого из них сводился, в общем-то, к одному «какого черта?».

— Откуда я знаю, где ты живешь? — понял ее Малфой. — Тебя сдал твой дружок Поттер, почти год назад. Ну, не по-своей воле. Пришлось наложить следящее заклинания. Так что, считай, первый визит Поттера к тебе рассекретил твое местонахождение и для меня.

Ноги Гермионы приросли к полу. Она так часто представляла момент их встречи, что теперь, когда это произошло, она выдохлась. Гермиона попятилась назад и в изнеможении села на кровать. Ей казалось, что она могла вдохнуть полной грудью. Но от поступающего кислорода почему-то кружилась голова.

— Что я тут делаю? — продолжал Малфой. — Мне кажется, это очевидно — я пришел к тебе. Пятнадцать минут назад мне прислали документы о разводе.

Гермиона прижала ладони к горящим щекам. От всей ситуации разило ощущением, что она спит, и Малфой не более, чем видение воспаленного сознания.

— Ты бросил меня. Ты не можешь вернуться, потому что ты меня бросил, — упрямо произнесла она, качая головой. Ее короткие волосы забавно подпрыгивали, и от того она казалось такой маленькой, хрупкой и беззащитной на фоне возвышающегося среди сиреневых стен Малфоя. Он выглядел как обычно — отглаженные брюки, рубашка с иголочки, сегодня — темно-серая, и зачесанные назад волосы. Он выглядел так, будто и не было времени, прошедшего с момента их последнего разговора.

— Ох, Грейнджер, — протянул он, скривив губы в своей обычной ухмылке, — ты все еще та маленькая девочка, плачущая в туалете. Никто не бросал тебя. Я не бросал тебя. Я говорил тебе сотню раз, что я люблю тебя, верно?

Малфой смотрел на нее одним из своих подчиняющих взглядов и даже сквозь темноту и год без него его взгляд все еще работал на ней.

— Да, — ответила она.

— Так почему ты решила, что я мог тебя бросить? Мне просто нужно было сделать одно дело. Для нас. И я сделал его. И сразу же вернулся.

Гермиона смотрела на него. Ее взгляд был недоверчивым, настороженным. Она все еще ожидала проснуться. Его слова были теми самыми, что она и мечтала услышать. И это было плохо — она могла лопнуть от свалившегося на нее счастья. Или умереть, если это окажется сном.

— Ты оставил одну меня на год, — упрямо сказала Гермиона.

Она вновь встала с кровати, и ее даже не волновала катастрофически короткая ночная сорочка, потому что сейчас ей было важнее чувствовать себя максимально высокой, чтобы окончательно не разлиться лужицей под ногами у Малфоя. Потому что ее пальцы уже подрагивали от желания до него дотронуться.

— Ты же не дура, Грейнджер, — поднял бровь Малфой, — как я мог оставить тебя одну?

Он быстро подошел к окну, одернул тяжелые шторы и открыл его нараспашку, не заботясь о том, что холодный ветер ворвется в комнату.

— Эй, Блейзи! — закричал он. — Как видишь, она меня не прокляла сразу!

— Отлично! — прокричал кто-то голосом Забини из соседнего дома. Того самого, свет из окон которого регулярно видела Гермиона, но его хозяина — никогда.

— Эй, Грейнджер! — закричал мулат снова. — Рад наконец-то по-соседски познакомиться с тобой! Надеюсь, этот варвар разрешит мне переселиться обратно в Забини-хаус, а то, знаешь ли, мне уже надоело быть твоим охранником.

Гермиона, скорее шокированная, чем просто удивленная, подошла к окну и увидела лучшего друга Малфоя, выглядывающего из окна второго этажа. Даже с большого расстояния было видно, как Забини улыбался во все свои тридцать два зуба и, видимо, несказанно был рад, что его теневая миссия закончилась.

— Как видишь, одна ты не была. Он обеспечивал твою безопасность.

— Он бы мне голову оторвал, если бы с тобой что-то случилось! — в подтверждение его слов прокричал Блейз.

Гермиона через силу сложила губы в подобие улыбки и закрыла окно. Забини не виноват, что его друг — непроходимый кретин.

— А если бы я нашла другого? — спросила Гермиона, взглянув на Малфоя прямым взглядом и уперев руки в бока. — Я тебе не болонка, Малфой, чтобы держать меня в своем кармане. Я, если хочешь знать, взрослый и дееспособный человек, и я..

— Сначала твой «другой» не досчитался бы зубов. А если оказался бы непонятливым, то и конечностей, — ответил Малфой.

Он, в общем-то, и пришел, чтобы отвечать на вопросы.

— А если бы оказался слишком непонятливым, то и жизни тоже мог не досчитаться, — просто сказал Малфой.

Гермиона чувствовала, что Малфой выпендривался — убийцей он бы никогда не стал... Он, как павлин, все еще пушил хвост, чтобы казаться эффектнее.

— Мне не понравилось в твоем офисе Уорренов, — продолжал Малфой, — но на всякий случай я награждал Конфундусом всех.

— Скажи, что ты шутишь, — произнесла Гермиона, ахнув, — скажи, что ты шутишь, что проклинал моих коллег.

— А ты думал, что они просто так не хотят разговаривать с тобой? — усмехнулся он.

— Ты задница, Малфой, — заключила Гермиона. Едва ли она сомневалась в этом — все же она никогда не забывала, с кем именно имеет дело, но убедилась в этом еще раз. — Мало того, что ты бросил меня, так еще и следил за мной.

Малфой развел руками.

— Ты всегда знала, кто я такой. И, ради Мерлина, надеюсь, ты не питала иллюзий.

Гермиона замолчала. Ей одновременно хотелось и броситься к нему на шею и послать его туда, откуда он пришел. Только она понимала — она слишком сильно хотела его рядом. Слишком. Чтобы так просто от него отказаться.

— Что я такого в жизни сделала, что мне достался ты? Самый несностный, самый отвратительный, самый эгоистичный… — из ее глаз постепенно начинали течь слезы, и она, как безвольная кукла, собралась уже ничком опуститься на пол, чтобы свернуться калачиком и дать волю тем эмоциям, что испытывала.

Гнев. Счастье. Обида. Боль. Удивление. Любовь. Ненависть. Слишком много для одного человека, не так ли?

Малфой, тяжело вздохнув, подошел к ней и сделал то, по чему больше всего истосковалось ее тело — обнял ее.

Прижал к груди и провел рукой по коротким волосам.

— Мне нравились длинные, — заключил он.

Гермиона хмыкнула сквозь слезы.

— Я знаю. Я отрезала тебе назло.

Малфой, нежно поглаживая ее по спине и прижимая ближе, прикоснулся губами к ее лбу и произнес:

— Засчитывается.

Гермионе не было спокойно в его объятиях. Он всегда был, как бушующий вулкан, что грозил ей повторением судьбы Помпеи. Но Гермиона была сильнее, она всегда была сильнее. И в его объятиях ее сила укреплялась. Становилась больше. Его объятия были тем местом, где Гермиона чувствовала себя живой. Без него она была своей собственной тенью и сейчас, когда с его прикосновениями к ней снова возвращались ее желание спорить, желание ненавидеть его так же сильно, как и любить, она понимала — насколько сильно она скучала по нему.

Гермиона, подняв голову на миллиметр, заглянула в его глаза — серые, как дождевое небо, и родные, как воспоминания из детства.

Он воспринял это как знак.

Малфой склонил голову и поцеловал ее. Его губы обладали сногсшибательным действием — они были наградой и проклятием одновременно. Гермиона в исступлении прижималась сильнее и еле держалась на ногах. Палитра ее ощущений наполнилась цветами. Ее мир снова обрел краски. Перестал быть черно-белым.

Гермиона чувствовала его запах — везде. Все тот же, терпкий, мужской. Тот, от которого сердце отбивало чечетку, а ноги становились ватными.

Гермионе казалось, что она вновь родилась, воскресла.

— Выгонишь меня или разрешишь мне все объяснить? — осведомился Малфой, когда воздуха в легких перестало хватать, и им пришлось отстраниться. Разрывать объятия никто не думал.

— Говори.

Гермиона всегда давала шанс объяснится, а Малфою — тем более. У него был джокер в колоде ее жизни. И Гермиона так явно понимала это, что, оставь он ее истекать кровью среди бушующего моря, она все равно простила бы его. Джинни бы сказала, что Гермиона не здорова. Помешана на своем Малфое. И была бы права. Гермиона с ней даже не спорила бы.

Малфой потянул ее на кровать и, сев сам, усадил ее к себе на колени, как маленькую девочку, и начал рассказывать:

— Мне пришлось это сделать. У отца и Гринграссов был уговор — поженить нас с Асторией. Договор был заключен, когда мне было три года. И, веришь, отец собирался его выполнить. Более того, отец был в ярости, когда узнал о нас. Он обещал пустить нас по миру. А я не мог это допустить, понимаешь? Я не собирался заставлять тебя работать за кусок хлеба или в чем-то ограничивать финансово. А отец, если бы я дерзнул расторгнуть договор, он бы лишил меня наследства. Не в прямом смысле, конечно, — попытался пошутить Малфой, — а не переписывать на меня Мэнор и счета в Гринготтсе. А у меня были ставки, понимаешь? Я… — Малфой уткнулся ей куда-то между лопаток и продолжал говорить именно так. Его голос звучал глухо, а волосы щекотали кожу Гермионы.

— Я испугался, что нас лишат всего. И мне пришлось выполнить условия отца — расстаться с тобой и женится на Астории.

Рыдания вновь подступили к горлу Гермионы.

— Я не хотел причинять тебе боль, — прошептал Малфой, — но иначе было нельзя: отец должен был убедиться, что я тебя бросил. А если бы ты ходила с улыбкой, он бы мне не поверил. А он должен был поверить, чтобы переписать все на меня сразу же после свадьбы. У договора не было ограничений в разводе. Как только все формальности были улажены, мы развелись.

Гермиона не хотела смотреть на него. Возможно, причина была весомой, но… сколько стоила боль? Достаточно ли галлеонов было в сейфе Малфоя, чтобы он причинял ее двум людям?

— А как же теперь Астория? — спросила Гермиона.

— Ты знаешь, что ты неисправима? — уточнил Малфой. — Я говорю тебе, что отложил наши отношения до лучших времен, а ты интересуешься состоянием Астории. Она в порядке. Зря ты ее недооцениваешь. Они с Блейзом просто счастливы, что уже завтра можно будет не скрывать свои отношения.

— Астория с Бейзом? — произнесла Гермиона.

— А что ты хочешь от слизеринцев? — поиграл бровями Малфой. Гермиона хоть и не видела, но была уверена, что он поиграл ими, — наш брак был фиктивен. Разумеется, на выгодных условиях для особых сторон.

Что ж, Гермиона, радуйся, боль причинили исключительно тебе.

— Ты была единственной, кому я верил бесспорно. Я был уверен, что ты меня все еще любишь. Я был уверен, что ты все выдержишь и дождешься меня, — Малфой ссадил ее с колен и развернул к себе лицом. Так Гермиона стала выше него, но едва ли это помогло.

— Любишь же? — переспросил Малфой, заглядывая в ее глаза.

Гермиона сделала честную попытку отвернутся. Которая провалилась.

— И что ты получил, Малфой? — спросила Гермиона. — Что ты получил от того брака?

— Свободу, Грейнджер, — серьезно ответил он, — я наконец-то свободен и собираюсь провести с тобой всю жизнь. Потому что я так же люблю тебя. Малфои держат свои слова и обещания. Я обещал всегда возвращаться к тебе — и вот я тут.

Гермиона быстро-быстро заморгала. Слезы мешали обзору, но она все равно видела свою постель и Малфоя, сидящего на ней, как на своей собственной.

Он прижал голову к ее животу и прошептал:

— Я скучал, Грейнджер, как я скучал.

Гермиона не знала, что и ответить. Она тоже скучала. Она рвала на себе волосы и за этот год успела порвать свою душу в клочья. Она одновременно ненавидела свою надежду и жила исключительно ей. И вот, когда желаемое случилось, Гермиона не знала, что еще ему сказать, кроме: «Сколько галлеонов стоила моя боль?».

Но, спрашивать, разумеется, не стала.

Она лишь произнесла:

— Твоя — левая половина.

— Ты все-таки ждала меня, — отозвался он, и в его голосе было столько удовлетворения и гордости собой, что стало жутко.

— А ты думал, что будет иначе? — ответила Гермиона.

Раз уж приговор ей подписан, то нет смысла сопротивляться. Она прощает Малфоя за все и сразу. Прощает. Потому что любит.

* * *

Рана в груди Гермионы постепенно затягивалась.

Ей казалось, что еще немного — вот сейчас, и она все забудет, оставит в прошлом год своего личного ада, не будет чувствовать леденящую черную воронку, что, как дементор, утягивала радость. Ведь Малфой снова был рядом.

Случилось то, что так хотела Гермиона.

Малфой вернулся.

Гарри, конечно, кричал долго. Джинни умоляла ее одуматься. Но Гермиона была упряма. Она все еще любила Малфоя.

Любила. Лишь этот факт не менялся.

Малфой не стал другим — они так же ссорились до хрипоты. Он был все тем же язвительным мальчишкой, что не упускал повода зацепить ее или ее друзей, а она той же занозой в заднице, что парировала в ответ. Ночи все так же были жаркими, и Гермиона все так же плавилась в его объятиях. Но что-то изменилось, что-то незримое, почти не ощущаемое.

Пустота внутри Гермионы. То, что было выжжено исчезновением Малфоя, так до сих пор полностью не восстановилось.

Однажды вечером, когда было уже за полночь, и Малфой в очередной раз обводил взглядом ее комнату, он произнес:

— Этот шкаф совершенно не вписывается в дизайн комнаты. Кто делал тебе ремонт?

Видимо, ему стало скучно, и он рассчитывал на очередное бурное выяснение отношений, но Гермиона не стала потакать ему в этом.

— Это твой шкаф, — произнесла она, — там твой шарф. Можешь, кстати, посмотреть.

Малфой с удивлением поднял бровь.

— Ты еще скажи, что решетку от камина убрала специально для меня, — усмехнулся он прежде, чем прошлепать босыми ногами к шкафу.

— Да, — тихо произнесла Гермиона, — да.

Малфой, распахнув двери, достал злополучный шарф и, разглядев его, наконец-то заключил:

— Ты невозможна. Просто невозможна, Грейнджер, ты знаешь? — спросил он.

И потом начал смеяться. И смеялся долго, звонко и искренне.

Гермионе смешно не было.