Дом, который не успели построить (джен)

Руины родительского дома снились ей иногда. Даже живя в ослепительной иллюзии, она видела плохие сны. Дом — это что-то разрушенное. Буквально и метафорически. Так всю жизнь было. Плохая тенденция.

Вижн говорит:

— Милая, давай ты вернешь все обратно.

Давай не будешь играть чужими жизнями.

Кажется, ее иллюзия, ее главный шедевр, была даже слишком хороша. Ведь это был вовсе не голос ее проснувшейся совести. Это был он, Вижн. Мертвый-живой.

Когда Ванда приехала сюда, к этому дому, который не успели построить, она думала утешить себя мыслью о том, что городок сероват, и люди не очень-то улыбчивы, и не так уж плохо, что жить здесь не придется.

Голый фундамент напоминал памятник.

Руины родительского дома.

Могила Вижна, которой у него нет и не будет.

Она не вполне помнит, что было дальше.

Помнит — яркие вспышки, когда что-то шло не так. Ярость — острая, мучительная. Испуганные глаза людей из МЕЧа. Испуганные глаза ее детей. Мертвая Агата Харнесс, распластанная на асфальте. Противоестественность, с которой она лежит, а вокруг идеальные домики, и небо голубое, будто крашенное.

А в Уэствью Ванды нет кладбища. Не предусмотрено, ведь в ситкомах никто не умирает. Она всерьез обдумывает эту проблему, будто одна мертвая злобная ведьма действительно что-то значила в масштабе того, что Ванда натворила. Потом она всерьез обдумывает факт, что ей, в общем, наплевать на то, что она стала убийцей. Снова.

Любопытно, что настоящая она просыпается лишь с этими вспышками, когда уродство происходящего перевешивает идиллию, и реальность даёт Ванде оплеухи.

Ей приходится сомневаться во всем, потому что реальность с иллюзией, на самом деле, давно смешались. Она — широко улыбается и носит классические платья. Она — плачет, не вполне понимая, отчего. Она — мать и жена. Она — убийца.

Она сидит, забывшись, в гостиной, и комната меняется каждую секунду. Будто кто-то перебирает фотографии.

Вижн стоит в дверях и смотрит на нее, смотрит, смотрит и смотрит. Ванда знает, что в его глазах найдет все сочувствие мира, и грусть, и, может быть, даже понимание. Только повернуться и взглянуть в них слишком тяжело.

Вижн бесшумно уходит, забирая с собой мальчиков, и Ванда чувствует, что ей легче стало дышать. Может быть, ей не сочувствие нужно и не понимание, а что-то другое. Давно уже что-то другое.

В дверь стучат. Стук какой-то по-особому деликатный. Ванда даже не сразу осознает, что нужно сделать — встать, спросить, кто это, открыть дверь. Так ведь делают, когда кто-то стучится в дом. Только комната, где Ванда сидела, теперь не казалась домом.

На пороге стоял мужчина со смутно знакомым недобрым лицом. В ту же секунду, когда они встречаются взглядами, Ванда чувствует, как деликатно — прямо как в дверь стучал — он залезает ей в голову и перебирает воспоминания. Ванде ничего не стоит вытолкнуть его, и она делает это чуточку более агрессивно, чем можно было. Мужчина ухмыляется и зовёт ее по имени:

— Неплохая защита, Ванда.

Голос у него тихий, но отчетливый. Такой, который хочется слушать и повиноваться ему.

Тут Ванда вспоминает, кто это такой. И говорит вслух, потому что сомневается в реальности происходящего:

— Ты Локи. Братец Тора.

Локи — полустертое воспоминание о разрушенном Нью-Йорке по всем каналам, голубые, как тессеракт, глаза, недоверие Тора, который однажды ненароком рассказал о его злых фокусах — разводит руками:

— Собственной персоной.

Осматривает застывшую гостиную одним быстрым взглядом. И садится на диван.

Ванда не уверена, что он настоящий. Она чувствует, что забыла что-то, и это смутное ощущение бьётся в черепе, не отпуская.

— Что тебе надо? — спрашивает Ванда.

— Даже не спросишь, как я попал сюда?

Куда больше ее интересует, когда он отсюда уйдет.

— Ты трикстер. Какая разница, — говорит она, с внезапным удовольствием наблюдая, как Локи хмурится.

— Меня оскорбляет слово «трикстер».

— Бог из тебя так себе. Ты ведь…

Локи смотрит на нее недовольно и остро, и в тот же момент Ванда вспоминает еще кое-что.

Самое главное.

«Мертв».

Сила, с которой она отбрасывает Локи, пугает даже ее саму. Он слетает с дивана, не успевая даже сгруппироваться, и с оглушительным грохотом сталкивается со стеной. Диван прилетает следом и обрушивается на Локи утроенной тяжестью.

— Локи мертв, — говорит Ванда, смотря в голубые глаза. — Кто ты?

Она никому больше не верит, даже себе. Ванда не ждет от него сопротивления, уверенная, что Локи — это очередной вывих ее сознания, или проделки Агаты, или что-то еще, о чем она не знает. Она не ждет — напрасно. Алые всполохи тонут в зеленых, Локи с видимым усилием отбрасывает диван в сторону. Встает на ноги, ослепляет Ванду зелеными вспышками сырой магии — Локи злится прямо как она сама.

— Мертв ли я? — цедит он. — Тебе нужны доказательства, дрянь?

Ей — уже не нужны. Она чувствует, как чужая энергия разливается по комнате — волнами, спиралями, колет в затылок и в шею — угрожающе. Уютная гостиная тоже идет волнами, расплывается, исчезает — они стоят посреди голого фундамента, и ветер плюет Ванде в лицо.

— Ты что творишь.

Локи ухмыляется, но почти не скрывает досады — иллюзия побеждает реальность. Потому что Локи силен, но Ванда сильнее. Почти без усилий возвращая назад дом, она думает о том, как утомительно и бессмысленно будет драться, разыгрывая из себя героиню, стараясь не убить, а лишь обезвредить. С ее силой это даже сложнее — сдержать себя. Да и был ли в этом какой-нибудь смысл?

С Агатой Харкнесс она не сдержалась. И поделом.

С трикстером, который никак не мог умереть и оставить всех в покое, играть честно ей тоже не хотелось.

Локи, кажется, тонко чувствует ее мысли. Поднимает ладони в сдающемся жесте. Лицо у него — точно белый лист. И только глаза горят пленительно — зло и тревожно.

— Мы не с того начали с тобой, Ванда. У меня честные намерения, — говорит он мягким голосом.

— Ты повелитель обмана, — не может не заметить Ванда, — и говоришь мне о честности?

Все врут ей, честные слова она слышит лишь из околдованных ртов. Околдованных ею.

— А ты — Алая ведьма.

Эти слова гремят своей пустотой, потому что ничего для Ванды не значат. И все-таки она склоняет голову, готовая выслушать его.

— Ты никогда не замечала, что люди пугаются тебя? С твоей силой, — Локи неуловимым движением вызвал зеленый огонь на кончиках собственных пальцев и смотрел завороженно на тусклое пламя. — Меня боялись всегда. Хоть и знали, что я могу контролировать магию. Я всегда точно чувствовал свои границы, — он поднял на нее взгляд, — и границы своего спокойствия и ярости тоже.

«Это какая-то высшая степень самолюбования», — думает Ванда.

Локи, очевидно, считывает ее мысли по выражению лица, и его спесь выливается через край:

— Я искусен в том, что мне дано, — говорит он. — А ты — искусна?

Искусна? Ванда молчит.

— Нет, — шепчет Локи ядовито. — Нет, ты ведь не управляешь силой. Наоборот. Ты эгоистична, но не мне тебя в этом винить. Но ты, к тому же, неуправляема. Дикая-дикая ведьма, — он показывает на окно, на солнечный свет, что заливает улицу. Злое, острое любопытство появляется в его голосе: — Держишь в повиновении столько людей, сколько мне и не снилось. Как ты себя оправдываешь? Ведь ты пока ещё вменяема, не так ли?

Ванда дрожит от боли в груди, от злости, от зависти. Понимает, что только подтверждает его слова, но не может контролировать — это правда, правда, правда…

Алый всполох расчерчивает комнату наискось, задевает Локи в плечо, и он заваливается на столик. Ванда видит мир сквозь пелену — красное, красное, красное, и грудь будто сдавливает тугой обруч, не давая дышать… Нет у нее никакой силы, только ярость и боль, которые контролируют ее. Не наоборот. Ванда задыхается.

Локи неуловимо для нее поднимается и отражает следующие удары, подходя к ней ближе и ближе. Не делая попыток напасть в ответ. Ванда не сразу поняла, что давно уже не стоит, а сидит на коленях, тяжело опираясь на ладони. Обстановка меняется каждую секунду, и красное-красное-красное перед глазами не проходит, и Ванда чувствует невидимые нити, на которых она подвешена — алые нити, по ним идет электричество…

Потом она чувствует руку на своем плече. Холод. Такой, от которого зубы мгновенно начинают стучать — рвущий на части. Чей-то сдавленный стон. Ванда с удивлением отмечает, что стонет она сама.

Вместе с холодом приходит спокойствие, внезапное сладкое облегчение. Красное растворяется в синем — пронзительном, ясном, безоблачном.

Ванда безотчетно прижалась к Локи, положила голову на плечо, обхватила руками, будто он был спасательным кругом.

— Чего ты хочешь? — шепот кажется ей единственной уместной громкостью.

Локи, прижимая ее к себе крепче, говорит тоже шепотом, и Ванда, всегда умевшая видеть себя со стороны, отлично представляет себе эту картину. Любовное настроение.

Локи шепчет:

— Тебе надо у кого-то учиться, Ванда. Оставить это место. Оставить, — добавляет он, поднимая с пола упавшую фотографию в рамке, — свою семью.

Ванда не желает смотреть.

Если она уйдет, то станет предательницей. Если уйдет с Локи, станет… Сообщницей.

— Ты хочешь меня учить? — поднимает она голову, отстраняясь от холодных объятий. — А взамен что?

Они поднимаются с пола с птичьей стремительностью, оба напряжённые, оба усталые.

— Тебе, Ванда, подвластно все. Ты станешь новой богиней. Уже стала, — говорит Локи таким обыденным тоном, что ему хочется верить. Легко верить. — То, что я, возможно, попрошу, для тебя будет таким же простым, как дыхание.

— Ты только что называл меня дрянью, а теперь — богиней?

У него в глаза разгорается пожар. На самом деле он холоден до исступления, но отчего-то этому жару в его взгляде тоже хочется верить. Ванда думает: «Отравил ли он меня своим прикосновением? Запутал ли разум?»

Ничего такого она не чувствовала.

Только… Благодарность. За злобу, которая ее пробудила, за сладкое чувство покоя.

Он не пытался отнять у нее силу.

Он эту силу усмирил.

— Хотел испытать тебя. Ты, — Локи прищурился, подыскивая слова, — способна на гораздо большее, чем сейчас.

— Я не хочу уходить, — срывается с ее губ.

Ванда всё-таки опускает взгляд на фото — там Вижн и она. Вместе.

Этот дом фальшив, но они настоящие. Любовь настоящая. Жизнь — нелепая, быт — пародия, смех — не всегда искренний, но громкий.

Так есть ли у нее дом? Или нет его?

— За тобой придут другие. И не все станут разговаривать. Сколько ещё людей ты готова убить? Сколько поработить?

Локи смотрит в окно и хирургически точно отмеряет слова.

Сколько?

За возможность остаться здесь она готова убить всех. Поработить оставшихся. Эта кристально ясная мысль раскалывает ее на «до» и «после».

Она может все.

Она хочет Дом.

Только с силой ей не совладать. Ее до сих пор трясло отголосками удушающей боли.

Ванда смотрит оценивающе в узкую спину, оглядывает задумчивый наклон головы, тонкие нервные пальцы, барабанящие по подоконнику.

— Решай сейчас, Ванда. Я не попрошу у тебя многого. Ты знаешь, что это правда.

И это правда. Она не просто знает — видит. И Ванда врет, зная, что для Локи это очевидно, и ему, в сущности, всё равно:

— Хорошо. Я пойду с тобой. Оставлю Уэствью.

Они открывают дверь, держась за руки. А когда выходят за порог, позади них остается фундамент дома, который не успели построить.

Ванда вернётся сюда.