Король и его Друг (джен)

Зима в Камелоте неласкова: пасмурные дни тянутся до бесконечности, слипаются в один большой рыхлый ком, словно непропеченное тесто, что тяжело наваливается на белоснежные башни, и гордый замок тускнеет и сереет, совсем как лица людей, измученных долгой непогодой и холодами. Камелот угрюмо кутается в скудные серые лохмотья дождей и мелкого колкого снега, зябнет на сердитом северном ветру. Ветер свистит в дымоходах и завывает в простуженных галереях, остервенело кидается на Мерлина, пока он идёт в покои Артура, и, словно оголодавший пёс, кусает за лицо и руки, треплет и без того истрёпанный платок на шее. Мерлин не обращает внимания на ветер: он несёт тяжёлый кувшин с горячим сидром, хмельное и пряное лекарство Гаюса не от зимних холодов, а от скорбных мыслей, лекарство для Артура, заледеневшего в своём горе, как в броне.

Ещё Мерлин несёт с собой чувство вины, и оно много тяжелее, чем этот кувшин. Носить его всё равно что добровольно таскать ржавые тюремные кандалы, натирающие до кровавых мозолей.

Он не был у Артура со вчерашней ночи, когда умер Утер, и с каждым шагом кандалы становятся все тяжелее. Чувство вины подсказывает ему другие слова.

Он не был у Артура с той самой ночи, когда убил Утера.

Он убил Утера своими собственными руками, они с Морганой сделали это вместе и оказались удачливее, чем все наёмные убийцы, все фанатики и все тайные и явные враги Утера вместе взятые, только потому, что Артур доверял Мерлину, Мерлин доверял своей магии, а Моргана не доверяла никому, кроме своей жажды мести, и слишком хорошо знала их обоих. От мысли о том, что он сделался невольным сообщником Морганы и её глухой, непреходящей, взлелеянной детскими обидами злобы, во рту появляется соленый привкус крови, вкус его первого кровавого крещения смертью, пусть и ненамеренной.

Мерлин заходит в оружейную Артура и пытается не думать о том, что эта смерть была только первой. Насколько невольными будут все последующие?

Комнаты Артура выстужены горем и отчаянием. Они кажутся пустынными и нежилыми, призрачными, как и сам Артур — уже не принц, но ещё не король, застрявший между миром живых и царством мёртвых вместе со своим горе-слугой, чародеем-недоучкой, на миг вообразившим себя великим волшебником, перехитрившим судьбу всего королевства. А на самом деле он всего лишь муха, пойманная в паутину, и чем отчаяннее пытается освободиться, тем сильнее запутывается.

Мерлин идёт за дровами и растопкой и долго пытается разжечь огонь, но дрова отсырели под снегом, и слабый огонёк гаснет, оставляя лишь влажный, пахнущий хвоей дым, словно дыхание зимнего леса. Мерлин не выдерживает и тянется к золотым искоркам, живущим у него под кожей. Сколько он себя помнит, волшебство всегда было рядом, только позови, но сейчас оно отзывается неохотно, словно едва тлеет в его душе, закоченевшей от тоски по другому, лучшему миру, в котором магия была бы свободной, а Артур узнал бы правду о том, что магия — лишь инструмент, и он может быть равно благом или злом в добрых или злых руках, как кинжал может служить разным целям и вонзаться в тренировочную мишень на турнире или в живую плоть — на темной улочке в глухой предрассветный час.

С третьей попытки огонь зажигается с такой силой, что пламя взметается до самого дымохода и рассыпает фонтан золотых искр, сбежавших у него из-под кожи. Мерлин ставит остывший кувшин с сидром на решетку, и огонь пахнет медом и красными яблоками, воспоминаниями о позднем лете.

Мерлин стоит у окна и смотрит, как гаснут жалкие отблески серого дня. Внизу, во дворе, снова стоят люди, третью ночь подряд безмолвно несущие скорбную службу по тому, кто превратил стольких жён во вдов, детей в сирот и мужей — во вдовцов, по тому, кто залил этот двор кровью их друзей и родных и сам не скорбел ни единого дня в своей жизни по жертвам своей фанатичной уверенности в том, что не бывает на свете иного зла, чем волшебники и чародеи.

А теперь и его сын уверен в этом точно так же.

Мерлин сглатывает, чтобы унять внезапную дурноту, разворачивающую скользкие холодные кольца у него в желудке.

— Мерлин, это ты там застыл?

Голос у Артура выцветший и ломкий, как высохший осенний лист. В красных отсветах огня он выглядит тенью, потерявшей своего хозяина. Бессонная ночь накануне и день, полный горестных хлопот, раскрасили его лицо чёрным и серым, заострили скулы и ссутулили плечи, превратив в старика с молодым лицом и усталыми глазами. Артур отстёгивает чёрный траурный плащ и позволяет ему упасть на пол. Мерлин поднимает плащ и вручает Артуру кубок с горячим сидром, и сейчас Артур едва может удержать тяжелое золото в руках, которые всегда были достаточно сильными, чтобы удержать целое королевство.

— Садитесь к огню, сир, вы, наверно, продрогли до костей в этом жутком подземелье, — Мерлин не успевает договорить и уже жалеет, что вообще открыл рот. Раньше он всегда знал, что сказать Артуру, мог трепаться часами, но сейчас слова падают тяжело и неуклюже, как чугунные гири, и он сам кажется себе чугунным и неповоротливым, и не может найти нужных слов утешения для того, кто только что похоронил в королевской усыпальнице своего короля и своего отца. Чувство вины превращает все искренние соболезнования в фальшивые грошовые побрякушки и жжёт ему рот, да и что он может сказать такого, чего ещё не было сказано? Разве что признаться Артуру в том, что весь сегодняшний день случился из-за него, потому что он убил Утера.

Артур смотрит на огонь пустыми, незрячими глазами, и эти его доспехи из молчаливой скорби — самые прочные из всех, что он когда-либо носил. Мерлин не пытается пробиться сквозь эту броню и снова уходит к окну.

Дрожащие на ветру огни в руках людей внизу выглядят как диковинные созвездия, и кажется, что по ним, как по звёздным картам мудрецов-звездочетов, можно прочитать далёкое будущее Камелота. Может быть, там волшебство перестанет быть тяжкой ношей. Может быть, оно вообще перестанет быть нужным и уйдёт из этого мира вслед за рыцарями и королями, друидами и жрецами Старой религии на Острова Блаженных, где царит вечное лето и вечная безмятежность, что ничем не отличается от безмолвия смерти.

— На что ты там смотришь? — Артур подходит к нему, по-прежнему сжимая золотой кубок в руках, и Мерлин отступает от окна, чтобы он мог увидеть своё королевство.

Они молчат и смотрят на город, облачённый в траур, на тёмные крыши домов, дым от костров и далёкие горы в синих зимних сумерках. Они смотрят на королевство, где люди впервые за много лет лягут спать с надеждой на лучшее завтра и лучшего короля, пусть даже Артур, сгорбившийся над своим кубком, похож не на будущего короля — гордость и славу всего Камелота, а на потерянного мальчика, оставшегося без семьи и родительского тепла, хотя, Бог свидетель, Утер даже в лучшие свои дни был крайне скуп на тёплые слова. Иногда я понимаю Моргану и её злость на отца, думает Мерлин и сам пугается этих мыслей. Вспоминать о том, как часто Утер бывал жестоким со своими детьми, почему-то больно, и Мерлин вместо ненужных слов находит руку Артура, бесстрастную и холодную, точно вырезанную из камня, и тут же отдёргивает свою ладонь, как от ожога, испугавшись внезапного порыва.

— Мне очень жаль, — говорит Мерлин, смешивая прошлые горести и будущие печали, мне очень жаль, что теперь это всё твоё, и эти слова гораздо холоднее, чем его пальцы, но он почти слышит, как трескается ледяная броня, совсем чуть-чуть, но ему и этого довольно.

Артур не смотрит на него, его глаза смотрят в туманное будущее Камелота, но они стоят рядом, пока их прошлое догорает вокруг них с последними лучами солнца.

— Тебе страшно? — спрашивает Мерлин, не в силах сдержаться, он спрашивает про завтрашний день, когда тяжёлая, залитая кровью корона сдавит Артуру лоб, и целый мир упадёт ему на плечи, и он перестанет быть свободным, пусть даже цепи, которыми короли прикованы к своему трону, делают из чистейшего золота.

Артур не отвечает, но Мерлин не сдаётся и пытается разбить это ледяное молчание.

— Я могу что-нибудь сделать для тебя? Отполировать доспехи? Или постирать твой плащ?

— Можешь, Мерлин, — у Артура ровный и безжизненный голос, словно заговорила статуя. — Ты можешь идти к себе. Нужно отдохнуть, завтра будет тяжёлый день.

— Теперь все дни будут такими, ведь завтра ты станешь королём, — замечает Мерлин.

— Вот именно, и как твой король я приказываю тебе идти спать. Передай Гаюсу, что его лекарство подействовало, — Артур отдаёт нетронутый кубок Мерлину и возвращается к камину, чтобы опять безжизненно уставиться на огонь. Мерлин тянет время, слоняется по комнате, находя и тут же отбрасывая сотню мелких дел, а потом не выдерживает и садится у ног Артура, спиной к огню.

— Артур, пожалуйста, — Мерлин пытается заглянуть в глаза Артуру, но он упорно смотрит на догорающий огонь. В комнате становится холоднее, холодные тени превращают спальню Артура в заколдованный замок, искажая и перечёркивая всё, чем Мерлин дорожит в своей нелепой, всемогущей и беспомощной жизни, и он чувствует, что последние мгновения их прежней жизни убегают между пальцев, и тем быстрее, чем отчаяннее он пытается удержать их неуклюжими пальцами.

— Я хочу помочь тебе, просто поговори со мной, — просит Мерлин, и Артур переводит взгляд на него, и лучше бы он и дальше продолжал смотреть в огонь, потому что его глаза превратились в драгоценные камни, с блестящими и очень острыми гранями.

— Вот как, ты хочешь помочь мне, Мерлин? Наверно, так же, как ты помог найти мне колдуна, который убил моего отца? Или так же, как ты помог мне, когда был мне нужен, чтобы я мог положиться на кого-то, кто прикрыл бы мою спину, пока я рискую всем и провожаю в Камелот волшебника? Хотя нет, погоди-ка: ты ни черта мне не помог, потому что именно в это время тебе приспичило пойти в таверну! Да любого другого слугу в Камелоте уже бросили бы в темницу за подобные выходки! Тебе повезло, что в тот вечер я не думал об этой жалкой пародии на придворную службу.

— А я думал, мне повезло, потому что я твой друг, — едва слышно напоминает Мерлин, яростно моргая, потому что в глазах всё неумолимо расплывается.

Холодное презрение в глазах Артура переплавилось в ледяную ярость, осязаемую и сверкающую, как остро наточенный клинок.

— Тогда подумай ещё раз, потому что у короля Камелота нет друзей, — Мерлин понимает, что ещё немного, и этот клинок превратится в настоящий, — у короля Камелота есть только подданные, которые исполняют его приказы. А если он и окажет кому-то честь называться его другом, то уж точно не слуге, который их не исполняет. Пошёл вон с глаз моих, немедленно.

Гвен сменяет его на посту голоса совести Артура, хотя Мерлин предупреждает её, что сейчас Артур не слишком расположен к душеспасительным разговорам. Гвен с участием улыбается, глядя, как Мерлин отчаянно трёт глаза рукавом и пытается придумать какую-то отговорку про пыльные книги, и уходит, а Мерлин думает, что Гвен храбрее всех рыцарей Круглого стола вместе взятых.

В моменты, когда он расстроен, магия сама подстраивается под него, и приглушенные голоса Гвен и Артура безо всяких заклинаний вдруг начинают звучать в галерее так же отчётливо, как если бы Мерлин стоял сейчас рядом с ними.

— Но, сир, Мерлин не хотел ничего плохого…

— Он никогда не хочет ничего плохого, но всегда всё портит.

— Вы несправедливы к нему, Мерлин предан вам всей душой, он любит вас, как и все мы, сир, и готов отдать за вас жизнь, как и любой из нас.

— Это всего лишь ваш долг, Гвиневра. Король может обойтись без любви, но не без повиновения, а Мерлин не любитель повиноваться приказам, и это неприемлемо. Я больше этого не потерплю.

Мерлин возвращается к себе, скороговоркой отказывается от ужина, и под сочувствующим взглядом Гаюса, который поверил рассказу про пыльные книги не больше, чем Гвен, идёт в свою каморку, бывшую когда-то кладовой для лекарственных трав. Из его окна тоже открывается прекрасный вид на город, и Мерлин долго не спит и смотрит, как гаснут огни в домах и на улицах.

На мгновение Мерлину чудится другой город, залитый ярким светом, и дома, подпирающие облака, но видение исчезает быстрее, чем он успевает хотя бы удивиться.

**

В день коронации Артура Камелот расцветает всеми оттенками красного.

Замок заткан тревожно-огненными полотнами, а снаружи на ветру рдеют гордые флаги с золотыми львами. Горожане, топчущие снег во дворе, украсили свою одежду хотя бы одним красным лоскутом, а лорды и рыцари, толпящиеся в главном зале, разбавляют палитру карминными плащами, вишнёвыми камзолами, рубиновыми украшениями, дамы не отстают от них, наряженные в платья цвета граната и запекшейся крови. Мерлин в своей рабочей куртке и с любимым синим платком на шее чувствует себя вызывающе чужеродным, но потом видит Гвен в простом платье и серой накидке, и внутри чуть теплеет от мысли, что он не один не хочет участвовать в этом безумии цвета пролившейся крови, как будто её недостаточно пролилось на камнях Камелота.

А потом в зал входит Артур, и все в зале тускнеет перед великолепием его королевского наряда, слепящего глаза чистейшим оттенком алого, цвета сбывшихся желаний и надежд, цвета мечты и жизни, победы без поражений и процветания без тирании.

Артур преклоняет колено перед троном и короной, и Мерлину кажется, что она блестит жадным, хищным золотым блеском, дождавшись наконец свою новую жертву. Зимнее солнце светит прямо на Артура сквозь цветное стекло, поддавшись всеобщему настроению, красит его щёки кроваво-красным, и это выглядит дурным предзнаменованием. Артур выглядит сейчас совсем чужим, как будто и не было ни этих лет, ни заносчивого принца с вечно растрёпанными волосами, ни порывистого, непокорного наследника сурового короля, а был лишь он — тот, кто стоит сейчас перед ними со спокойным и уверенным видом властелина и невероятно похож на своего отца.

Вокруг Мерлина нарастает волна приветственных церемониальных криков, чтобы взвиться до самых сводов и обрушиться на Артура, укрывая его драгоценным золотым плащом всенародной любви и обожания. Что ж, король умер — да здравствует король! Людская память похожа на морской берег, с которого за ночь прибоем смыло все двадцать лет прошлого царствования, все незалеченные раны, и все невысказанные горести, и невыплаканные слёзы. Этот золотой плащ пока ещё легок и приходится Артуру впору, но как только он оступится, как только сделает неверный шаг в недоброе время, он задушит Артура своей тяжестью. Приветственный крик умирает в горле у Мерлина, и он не может вымолвить ни слова, потому что будущее Артура видится ему сейчас бездонной черной пропастью, где не горит ни одной искорки света, и где он сам, одинокий бессмертный страж несбывшихся надежд, будет стоять на краю этой пропасти и вечно вглядываться в темноту в поисках знакомых лиц — но никогда их не увидит.

Рубины в короне Артура сверкают, как капли жертвенной крови.

На праздничном балу Мерлин садится рядом с Гвен, хотя и должен прислуживать своему королю. Но его король даже не замечает его отсутствия, он уже там, на недосягаемой высоте, на которой не различить лица своих подданных, беседует со своим дядюшкой и выглядит самым довольным монархом на всём Туманном Альбионе.

Гвен ловит его взгляд и грустно улыбается:

— Тебе придётся привыкнуть к этому.

— А ты смогла бы? — спрашивает Мерлин, хотя и знает ответ. Гвен смотрит на Артура, и в глазах её больше неизбывной, застарелой тоски, чем любви и нежности.

— Он долго не замечал меня, — отвечает Гвен. — Но и теперь иногда случается, что он забывает, что я рядом, и когда я зову его, он как будто смотрит сквозь меня или совсем не узнаёт, — Гвен поворачивается к Мерлину, и глаза у неё блестят. — Он кажется совсем чужим, верно?

Они танцуют вместе, потому что они друзья, и потому что они вдвоём совсем чужие на этом празднике, где весь цвет знати королевства празднует коронацию своего короля. Артур тоже танцует — с дочерью лорда, рыцаря или пэра, одетой в винно-красные шелка и бархат. Улучив момент, Мерлин вытаскивает из охапки сушеных прошлогодних роз, которыми украсили зал, один тошнотворно-бордовый бутон и шепчет простенькое заклинание. А потом дарит Гвен розу белую, как молоко.

— Я хотел сказать спасибо за то, что ты вчера поговорила с Артуром, — неуклюже объясняет Мерлин, он чувствует себя глупо, но Гвен тепло ему улыбается.

— Мне было нетрудно. Хотя всё равно ничего не получилось, он меня тоже выгнал, хотя и пытался быть учтивым.

Она прикалывает розу к своему платью и неожиданно говорит:

— Я боюсь, что однажды он просто забудет моё имя. А когда он его забудет, то уже не захочет вспоминать. Королю это ни к чему.

— Артур будет совсем другим королём, — тут же возражает Мерлин, но под ложечкой противно екает, потому что теперь он уже не так в этом уверен.

Гаюс уже спит, но Камелот ещё празднует, и отголоски веселья доносятся даже до их уединённых комнат. Мерлин шарит по свёрткам и корзинам в поисках хоть чего-нибудь съестного, живот подводит от голода, за целый день он не смог заставить себя съесть даже кусочек на этом пиршестве из крови и обглоданных костей.

Наконец он находит кусок черствого хлеба и сушеное яблоко и уносит свои сокровища к приоткрытому окну, в которое заглядывает луна, круглая и золотая, как монета. У луны совсем весенний вид, а ветер пахнет уже не снегом и не льдом с горных долин, но Мерлин не успевает подумать об этом, потому что кто-то заходит в комнату и не забывает не наступить на вечно скрипящую половицу. Мерлин чуть не давится яблоком, но вовремя узнаёт ночного гостя, хотя то, что Артур пришёл сюда, тоже хороший повод поперхнуться от неожиданности, потому что эта убогая комнатка — последнее место, где Артур сейчас должен быть.

— Ваше величество, что вы здесь забыли? Время давно за полночь, — шипит Мерлин, отчаянно пытаясь не кашлять и не разбудить Гаюса. Артур хлопает его по спине:

— Пришел узнать, где тебя носит!

Они на цыпочках пробираются мимо Гаюса, и Мерлин осторожно закрывает за ними дверь. Они выходят на улицу, где в свете костров и факелов поют песни, пьют эль и сидр, пляшут, смеются и превозносят короля Артура. Пахнет дымом и медом, жареным мясом и пряными травами.

— И почему я не видел тебя на празднике? — допытывается Артур, пока они идут мимо толпы обратно в замок. Артур успел поменять свою королевскую экипировку на шерстяной плащ с капюшоном, который надевает для ночных прогулок и тайных вылазок в город.

— Не хотел смущать вас своим неподобающим видом, — голос Мерлина звучит глухо. Артур смотрит на него растерянно, в обманчивом лунном свете он снова просто мальчишка, решивший сбежать из-под отцовского надзора вместе со своим слугой, потому что точно знает, что его отца это разозлит.

— У меня не было никакой красной одежды, мой король, — поясняет Мерлин, и Артур, не сдержавшись, громко фыркает и пихает его в бок локтем:

— Я и так знаю, что ты идиот, Мерлин, не надо мне постоянно это доказывать!

Артур ведёт их в свои старые комнаты. На пороге своей прежней спальни он оборачивается и спрашивает:

— Наверно, ты голоден?

— Просто ужасно, — подтверждает Мерлин, хотя от нервов его желудок скрутило в такой тугой узел, что теперь в него не поместится даже половинка яблока, оставленная на столе у Гаюса.

— Отлично, я тоже, — Артур легко перепрыгивает через две ступеньки.

Из комнаты вынесли почти всю мебель, так что праздничный полночный ужин накрыт прямо на полу, на каком-то из старых плащей Артура, заменяющем парадную скатерть. Тарелки выглядят странно, как будто на них в спешке сложили всё, что нашлось на кухне. Артур наливает эль в глиняную кружку и вручает Мерлину:

— Второй я не нашёл, так что не копайся и возвращай обратно.

Они пьют эль из одной кружки: зрелище, от которого Утера точно хватил бы второй удар, а потом Артур делит между ними десерт, — засахаренные сливы, — то есть попросту сваливает их на тарелку Мерлину, потому что не любит сладкое, и Мерлин знает об этом.

— Вы ничего не ели на празднике, который устроили в вашу честь, сир? — Мерлин смотрит на еду и чувствует отвращение — не к еде, но ко всей этой обстановке. — Но ведь там было всё, что можно только захотеть, все ваши любимые блюда, запеченный вепрь и другие звери, все, кого смогли поймать, зажарить и впихнуть яблоко в рот, ведь это и есть настоящая королевская еда…

— Мерлин, когда-нибудь я точно выкину тебя из окна.

— Я не стану вам мешать, сир, — говорит Мерлин, и эти слова горчат невысказанной обидой, и он никогда не сможет рассказать о её истинной причине Артуру.

Тишина вокруг них густеет, и слова вязнут в этом молчании, тяжелые и неуклюжие.

— Я был на празднике, — говорит Мерлин, не глядя на Артура. — Мы с Гвен были там вместе, но потом ушли.

— Но почему тогда я вас там не видел? — недоумевает Артур, и в этот момент он так похож на прежнего себя, на принца, который мог одинаково небрежно ранить и друзей, и врагов, одних — своим невниманием, других — мечом, а потом искренне не понимать, где он всё перепутал и что сделал не так. С тех пор они оба изменились, и Артур, возможно, не раз скучал по тем временам, когда жизнь была намного проще.

Пустоголовый, думает Мерлин с внезапной нежностью, горькой, как и мысли о том, что Артур был прав, обвиняя Мерлина, и не обязан извиняться или сожалеть о своих словах. Нежность к Артуру всегда мешалась с острой тоской по никогда не существовавшему миру, где Артур знал бы обо всём и не осуждал Мерлина за то, кто он есть, с острой тоской по тому человеку, каким Артур никогда не был и никогда не будет.

— Мне там было не место, мой король, — тихо говорит Мерлин. — Вы же не хотели больше меня видеть.

— И Гвен тоже так думает? — на лице Артура отражается понимание, и Мерлин кивает, не доверяя своему голосу сейчас, пока Артур накрывает его руку своей и смотрит в пространство, старательно подбирая слова и нахмурив брови, как прилежный ученик, бьющийся над домашним заданием.

— Отец всегда учил меня, что король не должен показывать слабость, что бы ни случилось. Король должен быть сильным, должен вдохновлять своих людей идти за ним в бой, и в трудные времена поддерживать тех, кто слабее. Он сам подавал мне пример сильного воина, того короля, кем он хотел меня видеть. Он повторял мне снова и снова, что внутри я могу чувствовать что угодно: боль, страх, отчаяние, но этого не должно быть видно снаружи, а иначе меня сочтут плохим будущим королём и недостойным наследником. Я старался как мог, но не всегда получалось. Как-то раз он сказал мне, что я слишком похож на мать и слишком мягок для будущего правителя Камелота, и что он разочарован.

С какой-то внезапной, нелепой легкостью Мерлин касается его руки, и на этот раз не отдергивает свою. Артур не смотрит на него, но сейчас он открыт, словно книга: читай всё, что хочешь, всё, что сможешь прочитать.

— Моргане он такого никогда не говорил, — Артур слабо кривит губы. — Она всегда была похожа на отца больше, чем я, и точно больше, чем ей бы хотелось. Иногда я думал, что родись она мужчиной, она превзошла бы меня во всём, а не только в искусстве скрывать свои чувства.

— Моргана давно уже не чувствует ничего, кроме ненависти, — возражает Мерлин, не в силах удержаться, из него получается плохой молчаливый слушатель. — Это выжигает её изнутри и не делает её сильнее.

— Возможно, ты прав. Но я всегда хотел стать тем, кем он мог бы гордиться, и у меня ничего не вышло. Я огорчал его чаще, чем давал поводы для гордости, и не могу простить себе этого, как и того, что допустил его смерть, далёкую от славы и чести воина, которых он заслуживал. Вчера был второй худший день в моей жизни, потому что церемония ещё не закончилась, когда сэр Леон, и Агравейн, и все остальные обратились ко мне как к нему, я понял, что всё кончено, что он больше не вернётся, и я уже не смогу стать тем наследником, кого он хотел видеть, и с этим уже ничего не поделаешь.

На это возразить нечего, и Мерлин молчит, только гладит пальцами костяшки Артура, многократно разбитые и стёртые в кровь латными перчатками. Руки короля грубее, чем он мог представить, и могут посоперничать с руками Гвен, замученными годами бесконечной работы.

— И я должен был принять это, принять свою судьбу, смириться с ней и попытаться стать лучшим королём, ради него. Но потом я пришёл сюда, а ты вёл себя так, как будто всё осталось по-прежнему, как будто мы остались прежними, и я понял, что ничего не хочу сильнее, чем вернуть прошлое, и разозлился на себя, но отыгрался на тебе. И я сожалею. Я вовсе не виню тебя ни в чём, Мерлин.

Артур сжимает его руку с силой, которая раньше заставила бы Мерлина поморщиться, но он не обращает внимания и только смотрит на Артура, и гадает, что он может прочесть сейчас на его лице, когда Мерлин и сам не может разобраться в безумном вихре мыслей и чувств.

— Мерлин, я знаю, каким королём должен быть, — говорит Артур, и что-то новое появляется в его лице, чего Мерлин раньше никогда не видел, как будто Артур боится его потерять. — Я всегда это знал. Но теперь я знаю, каким королём я хочу быть. И я хочу, чтобы ты был рядом со мной и не давал мне пересечь черту. Понимаешь, о чём я?

— Кажется, да, — хрипло отзывается Мерлин, голос не слушается его. Артур заглядывает ему в глаза:

— И я хочу, чтобы ты напомнил мне кое-что, если я опять об этом забуду.

— Всё, что угодно, мой король.

— Напомни мне, что я не только твой король, но и твой друг, — Артур улыбается, так, как умеет улыбаться только он: одними глазами.

— Один идиот как-то сказал мне, что у короля Камелота не бывает друзей, — выдаёт Мерлин быстрее, чем успевает сообразить, что, возможно, это была не лучшая идея. Но Артур улыбается, теперь по-настоящему, и отвечает:

— Значит, пришло время это изменить, потому что я не хочу править Камелотом без тебя, без Гвен, без Гвейна и всех остальных. Скажи мне, Мерлин…

— Да?

— Что ты делаешь?

Мерлин смотрит ему в глаза, и, не давая себе шанса остановиться, склоняется и целует их переплетённые пальцы, один за другим, горячие, как живой огонь. Губы обжигает вспышка холода от одного из перстней Артура.

— Я хочу, чтобы ты знал, Артур. — Мерлин расплетает их рукопожатие. — То, что ты человечнее своего отца, не делает тебя слабым. Это делает тебя живым человеком, а Камелот превращает в место, где люди могут жить, а не только бояться. Понимаешь?

— Я не… — Артур задумчиво смотрит на Мерлина. — Мерлин, я не…

— Не волнуйся, — Мерлин поднимается на ноги и улыбается, чувствуя себя лёгким и счастливым, как подхваченное ветром перышко феникса.

— Я не дам тебе пересечь черту.

Артур всё ещё продолжает задумчиво смотреть на него, пока Мерлин в одиночку приканчивает ужин. Они выходят из комнаты уже под утро и идут на дозорную площадку, самое высокое место во всём Камелоте. Праздник давно закончился, и луна зашла, оставив бледные звёзды гаснуть над неохотно светлеющим горизонтом. Мерлин кутается в свою куртку и думает, что отчаянно хочет спать. Артур смотрит на спящий город и неожиданно спрашивает:

— Тебе не кажется, что что-то изменилось?

Мерлин соглашается про себя. За эту ночь мир успел измениться. Рассвет медленно пробирался в мир, обещая новые приключения, новые тайны и новые опасности. С кристально ясным осознанием, какое нередко приходит в невыспавшуюся голову, Мерлин вдруг понимает, что будущее Артура ещё можно изменить. Он изменяет его каждый день, проведённый в Камелоте. Каждый день тут что-то случается, и никто не знает наверняка, что принесёт новый. Моргана ещё где-то там, строит планы мести всему Камелоту, и где-то там есть Килгарра, который верит в счастливую звезду Мерлина. А значит, ничего ещё не предрешено.

— Зима закончилась, — Мерлин смотрит на лес. — Наверно, сегодня распустились подснежники. Надо будет собрать пару букетов.

— Для кого? — Артур тут же настороженно вскидывается.

— Один для Гвен, — загадочно отвечает Мерлин.

— Если скажешь, что второй для меня, клянусь, я скину тебя с этой стены, Мерлин!

— Я и так знаю, что ты идиот, не надо мне постоянно это доказывать! — Мерлин смеётся, и весенний воздух рассыпает его смех на мелкие осколки.

— Второй для Гаюса, ваше величество. Он каждый год готовит глазные капли из подснежников. Хотите, мы и вам приготовим пузырёк. А то быть королём это так утомительно, нужно всё время читать бумаги, и глаза могут испортиться, и тебе совершенно точно не пойдут очки Гаюса.

— Мерлин?

— Да, Артур?

— Заткнись.

— Как скажешь.