Мы за новый мир (джен)

Как началась эта история, достоверно не знает никто. Одни говорят, что началась она в мастерской, где гном Гимли, не отвлекаясь на еду и сон, трудился над загадочным творением. Кто-то утверждает, что виной всему ткацкое мастерство рукодельницы Мириэль. Третьи выдумывают совсем невероятные причины. А иные считают, что все подстроил Моргот из пустоты безвременья — но им никто, конечно, не верит.

* * *

А для красного командира Николая Щорса эта история совершенно точно началась под Коростенем, в бою с петлюровским отрядом, летом девятнадцатого года.

Двумя днями раньше Павел Танхиль, военный инспектор, прищурившись, рассматривал на просвет пулю.

— Заговоренная?

— А то, — кивнул казак. — Вам на кого заговорить? На Петлюру?

— Не надо, — Танхиль замотал пулю в платок и спрятал в карман. — Сам разберусь, на кого.

В тот самый день бой шел нешуточный. Танхиль, кивнув Дубовому, трижды по совету казака подул на пулю, поднял наган и прицелился. Можно было даже разглядеть, как топорщатся волосы у Щорса на затылке. Танхиль еще раз обменялся взглядами с Дубовым и нажал на курок. Кто-то вскрикнул, кто-то повалился; все заволокло дымом; Дубовой бросился вперед. Подхватив тело, он опустил его наземь, сел рядом сам и принялся бинтовать голову.

— Неужели погиб? — спросил подошедший Танхиль.

Дубовой резко обернулся:

— Погиб.

— А...?

— А посмотреть на рану не дам. Нечего там смотреть… Отойдите.

* * *

За несколько месяцев до этого седобородый гном по имени Гимли, герой совсем другой войны, старательно загораживал собой дверь в мастерскую.

— Что ты там делаешь? — подозрительно спросил его Леголас. — Чем ты там занимаешься? Что у тебя там светится?

— Ничего, — буркнул Гимли. — Ерунда всякая.

— Одинокую гору разорил? — предположил Леголас. — Ограбил покойного короля? Аркенстон украл?

Гимли посмотрел на потолок и ничего не сказал.

Тот самый день застал их посреди моря. Леголас до сих пор не мог поверить, что Гимли согласился: какое дело гномам до Валинора? Но теперь эльф сидел на веслах, гном — на руле, а на дне лодки, под скамьей, лежал мешок, с которым Гимли наотрез отказался расставаться.

— Пора бы уже на прямой путь выйти, — заметил Леголас. — Сколько плывем, а ничего.

— Скоро выйдем, — сказал Гимли и вытащил свой мешок из-под скамьи.

— Зачем это?

— Не мешай.

Из раскрытого мешка показалось сияние. «Точно Аркенстон, — подумал Леголас. — Лучше бы он рулил: вон какие волны». Гимли убрал мешок назад. В руке он держал большой, искусно ограненный камень, похожий на алмаз; луч света от него явно указывал на Запад. В этот момент их накрыла особенно большая волна, камень вспыхнул, поток света ударил в небеса, сверху раздался вопль, и на лодку обрушилось что-то тяжелое.

* * *

В тот самый день Мириэль, рассматривая гобелены, обнаружила, что на самых старых краски выцвели, и невозможно стало различить, где небеса, где лица, а где знамена. Срочной работы у нее пока не было — потомки Финвэ давно уже не участвовали в важных событиях (последним таким оказалась Война Кольца), а сцены повседневной жизни не принято было оформлять в отдельные полотнища. Мирной жизнью занимались рукодельницы из географических секторов, и вырезать из ткани изображения Финрода на побережье, Келебримбора за станком или задумчивого Тургона у себя на балконе они бы не стали. Поэтому Мириэль сняла со стены один из гобеленов, самый истертый (она оформляла его сама, чуть ли не первым), и вернулась на свое место. Закрепив гобелен на раме, она вдела в иглу коричневую нить и начала обшивать заново древки копий и рукояти мечей.

Привычная работа потянула за собой воспоминания. Вопреки распространенному мнению, исторические гобелены, на которых отпечатываются все события, она не ткала. Не занимались этим и майар, помощницы Вайрэ: они раскраивали, делили на осмысленные части и расшифровывали бесконечное полотно, выходившее из-под ткацкого станка Вайрэ. Станок, изобретение Аулэ, рисовал историю сам: каждый миг его нити, переплетаясь, порождали бесчисленные картины. Все, что происходило в мире одновременно, лежало на одной линии. Вайрэ следила, чтобы нити не кончались, отделяла важное от неважного, события от состояний, одну часть мира от другой — и в начале каждого дня снимала со станка широкое и длинное размеченное полотнище. Дальше за него брались уже помощницы. Участки большого гобелена нужно было превратить в полноценные картины, то есть доткать до правильной формы, вышить или сплести недостающие детали, добавить рамку и цветочный фон. На недостающие детали шли исторические нитки, на узоры, рамки, орнаменты — обычные. Мириэль оказалась в группе, которая называла себя «Нолдорским сектором». Таких секторов было много: самые нежные и улыбчивые майяр, похожие скорее на подчиненных Йаванны, превращали разрозненные леса и озера в длинные панорамы; строгие девы в длинных одеждах украшали своды Чертогов картинами с изображением астрономических событий.

За размышлениями Мириэль закончила коричневую нить, оценила проявившиеся контуры и взяла новую, красного цвета. Не успела она поработать и двадцати минут, как ее окликнули — появилось новое событие: что-то совершил Элронд. Новый гобелен ждать не мог, и на раме осталось висеть полотно, где вышитый участок красного плаща Феанаро, прилегающий к древку копья, издали можно было принять за небольшое ярко-алое знамя.

* * *

— В атаку! — заорал, пытаясь подняться на ноги, человек (а это был человек). — В атаку, за мно-о-ой! Ура-а-а!

Лодку качнуло. К счастью, воды она не черпнула и удержалась на плаву, несмотря на давешнюю встряску. Гимли уже успел спрятать камень в мешок, а Леголас — снова взяться за весла. Человек тем временем оглядел море, застонал, схватился за затылок и сел прямо на дно лодки.

— Вы кто? — спросил он и зашелся кашлем. — Эй, это лодка… или аэроплан? Да кто вы такие-то?!

Действительно, нос оторвался от воды и взмыл в воздух: они наконец вышли на прямой путь. Гимли сосредоточился на том, чтобы поставить ее на правильный курс; Леголас молчал. Человек тоже замолк.

— Как ты думаешь, откуда он взялся? — спросил Леголас на синдарине, когда привычное море осталось далеко внизу, а под кормой плескались новые волны.

— Что значит «откуда он взялся»? — возмутился человек. — Из Красной Армии! Я, между прочим, командир! Моя фамилия — Щорс. Да меня все знают! А вы-то, последний раз спрашиваю, кто?

— Я гном, если ты не заметил, — пояснил Гимли, — а это — эльф, мой друг. Мы плывем в Валинор.

Человек посмотрел на него, пожал плечами, поморщился, снова приложил руку к затылку и вдруг, закатив глаза, повалился назад, под ноги Гимли.

— Он еще и ранен, — со вздохом сказал Леголас. — Он падает с неба, понимает всеобщий, понимает синдарин, не знает, кто такие эльфы и гномы и что такое Валинор, кашляет, то есть болен, и к тому же ранен! И теперь я везу в Валинор не только гнома (между прочим, расхитителя гробниц), но и непонятного человека. Не удивлюсь, если мы разобьемся о скалы еще на подступах.

— Не грабил я никаких гробниц, — не выдержал Гимли. — Я сам сделал этот камень. Сам. Теперь везу его в подарок. И уверен, что с ним — нас пропустят.

Когда они проплыли цепь зачарованных островов, и вдали стало можно разглядеть белые скалы и свет маяка, человек пришел в себя настолько, чтобы осознать, где он и что с ним. Он потряс перевязанной головой (у Гимли в мешке нашлась лишняя рубаха) и надолго задумался.

* * *

Галадриэль уже привыкла, что всех участников Войны Кольца в разговорах с ней теперь называют «твой».

«Там твой Олорин опять возмущается!»

«Твои полурослики в гости к Йаванне собрались — отведешь?»

Вот и на этот раз, только Амариэ успела взволнованно произнести: «Там твой…» — Галадриэль приготовилась выслушивать новые жалобы на Гэндальфа, хоббитов или Элронда. Мысли, что фраза закончится: «…твой супруг вернулся», она старалась не допускать.

— …твой гном привез твоего эльфа, какого-то смертного и, кажется, Сильмарилл! — сказала Амариэ. — Ты посмотри, пожалуйста, сама. А я побегу, извини, важная встреча.

По дороге до пристани Галадриэль постаралась осмыслить то, что услышала. Полная приключений жизнь научила ее ничему не удивляться и подходить к событиям с точки зрения логики; вот и сейчас она решила рассуждать здраво. Ее гном — это непременно Гимли. Резонно, что Леголаса он тоже прихватил с собой. Смертный — не Арагорн же? Ладно, увидим. А вот Сильмарилл… Сильмарилл… Ну конечно, могла бы догадаться сразу! Знала бы, что этот гном — настоящий гений, ни за что не дала бы ему свой локон.

… — Этот камень я преподношу вам, Владычица! — торжественно провозгласил наконец гном. Пока он произносил свою речь, собравшаяся на пристани толпа уже успела наглядеться на псевдо-Сильмарилл, налюбоваться, наахаться и нашептаться. В речи Гимли рассказал, какие среди мастеровых ходили легенды о сотворении Сильмариллов, как ему пришла в голову идея создать свой камень и как он сразу подумал о волосах; как он экстраполировал историю Эарендила и предположил, что любой Сильмарилл способен провести корабль в Валинор… и так далее, и так далее.

— Погоди! Тут с вами еще был смертный! — вдруг перебила Гимли Галадриэль. — Только что стоял здесь. С усами, с бородкой, голова перевязана... Где он?

— Только что стоял... — Леголас обернулся, — за моей спиной… — увидав, что человека и след простыл, он замолчал и опустил глаза.

— Э-э-э, действительно... — Гимли стал торопливо озираться по сторонам. — Нет его нигде. Смылся, видать, когда все на меня смотрели.

— Слушайте, это вообще был довольно странный человек, — сказал Леголас. — Он в нашу лодку с неба упал. Буквально. Может, как появился, так и исчез?

— Ох, ладно, — вздохнула Галадриэль. — Даже если он и не исчез, я уверена, он здесь все равно не потеряется...

* * *

Тем временем в Чертогах Ожидания события шли своим чередом. Так случилось, что на этот день одновременно выпали два совершенно не схожих между собой мероприятия — семинар имени Нолдиэ Сариэль на половине Мандоса и собрание рукодельного кружка «Тотализатор» на половине Вайрэ. Объединяло их, однако, не только место проведения, но и то, что завсегдатаем семинара был Финрод, а кружок исправно посещала Амариэ.

После возрождения Финрод обнаружил, что вместе с хроа к нему вернулась юношеское — даже почти детское — стремление изучать новое. За годы жизни (прошлой жизни, как он про себя называл средиземский период) оно поистерлось и хоть и не пропало совсем, но потихоньку переродилось в желание размышлять над фактами, перебирать их и перекатывать, выплавлять из них — как из руды — истину. Теперь снова хотелось накапливать, и любопытно было — все. Одних только встреч мудрецов-ламбенголмор ему не хватало: редко, да и половина старого состава еще коротает дни в Чертогах Ожидания; проходить целый ученический круг у кого-то из Владык он был не готов.

И вот однажды Намо Мандос объявил, что открывает для всех желающих семинар по литературным предпосылкам, коротко — семинар имени Нолдиэ Сариэль. На семинаре предполагалось разбирать разные книги, заглавия которых эльфам ничего не говорили. Финрод и раньше ощущал некую иллюзорность мира; то, о чем рассказывал Намо, он обдумывал не раз сам. На семинаре ему понравилось, он прижился.

Тайну названия Намо открывать не спешил: кроме него и Вайрэ, и, возможно, царственной четы, о Нолдиэ Сариэль не знал никто.

Он встретил ее всего однажды. Подходила к концу Первая эпоха, и среди эльфов, пришедших справляться о судьбе родных, он увидел эту женщину — ничем, на первый взгляд, не примечательную. Вот она приблизилась, подняла голову — и Намо прочел в ее глазах такое неизбывное, бесконечное, решительное отчаяние, что невольно отпрянул. Он понял, что зовут ее Нолдиэ Сариэль, и что она ищет своего сына.

— Леди, — сказал Намо, — вашего сына у меня нет. И, кажется, никогда не было.

— Как нет? Перевели? — она растерянно вгляделась в его лицо, прижала руки к груди, отступила на шаг и исчезла в толпе. Казалось, другие ее даже не заметили; сам Намо уверен был, что она ему не померещилась, но вечером не обнаружил ее на гобелене. Нельзя сказать, что они с Вайрэ очень удивились, потому что вести из-за пределов мира долетали до них иногда и раньше, но с тех пор Намо принялся отслеживать такие случаи пристальнее, а имя женщины, ищущей сына, стало для него нарицательным.

* * *

Логику движения от книги к книге Финрод понимал не всегда. Сегодня, например, они обсуждали один из важнейших, по словам Намо, текстов, но это не означало, что семинар подошел к завершению.

— «…итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? <…> заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией, ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах», — зачитал Намо. — А теперь скажите мне, как эти слова преломляются в нашем мире в истории Финвэ, Индис и Мириэль?

— Мириэль, Мириэль, Мириэ-э-эль! — раздалось в коридоре. — Мириэль, там такое!

Топот каблуков, шелест платья — кто-то пронесся мимо двери. Участники семинара переглянулись, и Намо сказал:

— Обсудим до конца отрывок, и выясню, что там.

* * *

— И когда я первый раз пришла, мне говорят: «Посиди в уголке, вон, нитки пряди, да ты не бойся, это не-временные нитки, для основы», — рассказывала Мириэль. — А я говорю: «В смысле, не временные?» А она на меня посмотрела вот так.

Мириэль изобразила сурово-снисходительный взгляд майя из чертогов Вайрэ. Амариэ, которая слышала эту историю не первый раз, фыркнула в чашку с чаем. Остальные покатились со смеху. Собрание кружка «Тотализатор» проходило как обычно. За годы изначальный замысел подзабылся, смысл стерся, но посиделки в теплой компании за чаем, орехами и байками — остались.

У истоков кружка стояли Амариэ и Мириэль. Началась эта история с того, что Амариэ, вне себя от тоски, не зная, чем заглушить ужас разлуки, постучалась в двери Чертога Вайрэ и попросилась в ученицы — к самой ли Валиэ, к супругу ли, не важно.

Глядя, как на полотне, что выходило из-под рук сидящей за станком Амариэ, начинает прорисовываться изображение сидящей за ткацким станком женщины, и у той на ткани тоже угадывается женский силуэт, Намо Мандос сказал: «Рекурсия» — и посоветовал на всякий случай бросить это занятие. Амариэ вздрогнула, уставилась на полотно и пробормотала, что она имела в виду совсем другое, первый раз видит эту картинку и вообще не понимает, как так вышло. Гобеленами она с тех пор больше не занималась. Попытка направить усилия на прикладное ткачество — например, создать плотное полотно, из которого, скажем, можно будет когда-нибудь нашить парусов для новых кораблей — вылилась в то, что в какой-то момент Амариэ то ли задремала, то ли потеряла сознание, а очнулась только тогда, когда чуть не свалилась с обрыва в море. Ей рассказали, что полотно у нее на станке из белого стало багряным, она поднялась, вышла из мастерской, направилась к берегу моря и бродила там, словно высматривая вдали кого-то. После этого случая она долго беседовала с Намо о трансцендентном. У Вайрэ она не осталась, к Намо в ученицы не пошла, но продолжала приходить в Чертоги и подолгу стояла у гобеленов.

— Почему так долго? — вздохнула она однажды, глядя, как помощница Вайрэ, закутанная с ног до головы в серый плащ с капюшоном, прилаживает на стену новый гобелен. — Ждешь-ждешь, а новые — так редко появляются.

Помощница обернулась.

— Долго? — переспросила она. — Хочешь посмотреть, где быстро?

Так Амариэ первый раз увидела станок — и познакомилась с Мириэль.

— На самом деле, я не всегда понимаю, станок только фиксирует историю или отчасти создает ее. Владычица говорит, что только записывает, но я нередко думаю: а если здесь изобразить… что-то, — она протянула руку к полотну, — оно появится в жизни или нет? Проверять, конечно, не рискну.

— А кого-то конкретно увидеть можно? — спросила Амариэ.

— Конечно. Гляди, — показала Мириэль, — вот, например, твои родители, дома сидят, папа что-то говорит маме… ой, извини, это валинорский участок. Смотри вон в тот угол. Я уверена, что ты сама всех узнаешь.

— Ого!

Как такое благородное и степенное занятие — наблюдение за станком — переродилось в пошлый, глупый, но веселый тотализатор, обе они в точности вспомнить не сумели, но в какой-то момент Амариэ сказала, что ставит дюжину орехов на то, что сейчас Финрод подарит вон тому… существу самоцвет, а Мириэль сказала, что нет, не подарит, но если что, орехов у нее все равно нет и расплатиться будет нечем. Самоцвет в тот раз остался у Финрода, орехи они поделили пополам — и игра началась. Постепенно к так называемому рукодельному кружку присоединились другие аманские женщины, а рассудительная Финдис предложила ввести четкие правила.

…

— …Ну что, Тинголу отнимем баллы?

— За что еще? Наоборот, надо начислить!

— Ничего себе героический поступок: посадил собственного ребенка под замок…

— Да отнимайте, если так хочется, — сказала Финдис. — Я не обижусь, правда.

Финдис, истинная дочь семьи, из чувства противоречия выбрала своим героем синдарского короля Элу Тингола и болела исключительно за него. «У всех остальных группа поддержки и так уже есть, — говорила она. — А у него никого».

Ушедшие в Исход и не подозревали, что стали объектом тотализатора.

За героический поступок баллы начислялись, за неблаговидный — отнимались. Смерть героя разом лишала болельщицу тысячи баллов. В начале игры кто-то предложил добавлять тысячу за женитьбу и рождение ребенка, но Амариэ резко воспротивилась: иначе несправедливо получается, ведь тогда с дистанции сойдут те, у кого жены или возлюбленные остались в Амане…

…

Конечно, теперь вспоминать о тех временах и той игре и смешно, и стыдно, и не всегда хочется. И вроде бы все, за кого участницы кружка тогда болели, уже здесь, рядом — но иногда тянет еще раз подойти к станку и взглянуть: а как там мир без нас?

* * *

— Посмотрим? — предложила Амариэ.

Но не успели женщины подняться со стульев, как дверь распахнулась, и в комнату вихрем ворвалась запыхавшаяся Финдис.

— Мириэль! — воскликнула она. — Скорее, срочно! Там, на площади… Говорят, Феанаро вернулся! Что ты сделала?

Мириэль схватила со спинки стула серый плащ, накинула капюшон на голову и выбежала вон. Другие бросились следом. Амариэ удержала Финдис за локоть и твердым голосом сказала:

— Станок.

— Действительно, — отвела глаза от станка Финдис. — Ты права, конечно, это не призрак Феанаро, не он сам, не чудом восставший Ар-Фаразон и никто, кого бы я знала. Но кто же это?

— Дамы, — раздался за их спинами голос. Амариэ вздрогнула: Намо! Он повторил: — Дамы, не видели ли вы леди Мириэль? Не проводите ли вы меня к ее рабочему месту?

* * *

На площади развевался красный флаг: судя по узорному тиснению на одном краю и торчащим ниткам на другом — оторванный подол платья. Флаг был привязан к балясине, выдранной наспех из чьего-то палисада. То-то обрадуется хозяйка, когда выйдет во двор и обнаружит, что с бельевой веревки пропало любимое красное платье, а в частоколе зияет дыра.

Конечно, это был совсем не Феанаро. Смертный, точно смертный, Амариэ же говорила, что гном привез кого-то. Поза немного похожа; проскальзывают знакомые интонации; публика стоит вокруг и внимает — не то с изумлением, не то с интересом — все это навевает воспоминания о роковых событиях Предначальной эпохи. Смутное подобие — не более. И говорит он совсем не то.

— Товарищи! — надрывался тем временем незнакомец. — Я узнал, что в вашей отсталой стране до сих пор правит король! Неужели мы можем это так оставить? Посмотрите вокруг, товарищи. Все это: эти земли, эти поля, это море — принадлежит нам, трудящимся. Что делает для вас король? Ничего. Вы когда-нибудь спрашивали себя: как нам жилось бы без короля? Никогда? Так спросите! Вся власть советам!

— Советам? — раздался неуверенный голос из толпы.

— Советам, товарищи! Пора создать новое, рабоче-крестьянское правительство!

— Не понимаю, о чем он, — сказал кто-то рядом с Мириэль. — Чего он хочет? Но говорит интересно. Приятно слушать, сильный красивый голос, большой диапазон.

…А ведь, подумалось Мириэль, она совсем недавно видела эту… не эту, другую… сцену на гобелене. Чинила этот гобелен, красными нитями расшила угол плаща, и взяла эти нити… Внутри у нее все на миг замерло, она похолодела и начала медленно отступать к выходу.

— Вот он! — раздался крик с дальнего конца площади. — Нашелся наконец! Гимли, сюда!

— Не трогайте его! Это наш смертный! Он не в себе! — пробасил тот, кого назвали Гимли, — новоприбывший гном.

* * *

— Видите ли, — сказал Намо, — леди Мириэль, кажется, немного перепутала мотки. Гобелены рекомендуется расшивать не-временными нитями, а то, как вы сами могли сегодня убедиться, всякое может произойти. А впрочем, с кем не бывает.

Он взял ножницы со стола Мириэль и осторожно разрезал первый красный стежок на гобелене.

— А Сильмарилл? — спросила Финдис.

— Этот Сильмарилл или псевдо-Сильмарилл — немного не моя область, но я предполагаю, что он имеет отношение к пространству-времени, точно так же, как основные Камни связаны со стихиями. В нашем случае комбинация нескольких параметров дала очень интересный эффект.

Он отложил ножницы и вытащил один за другим красные обрезки.

— Думаю, что этого хватит, — сказал он. — Не он первый, не он последний. Возможно, у нас еще будут подобные посетители. Никогда нельзя быть ни в чем уверенным.

Когда он выходил, тени упали на его лицо так, что Амариэ почудилось, будто он подмигнул.

* * *

— Друг, не валяй дурака, — говорил убедительным тоном Леголас, пока Гимли забирал из рук смертного импровизированный флаг, а Галадриэль объяснялась с публикой. — Пойдем с нами, все будет хорошо, мы тебя не обидим…

Он потянулся, дотронулся было до плеча человека — но ощутил ладонью только воздух. Смертный исчез.

* * *

Николай пришел в себя. Он лежал на траве. Его окружала разномастная толпа: взрослые, дети, старики. Одеты все небедно.

— Товарищ, вы в порядке? — из толпы вышел моряк лет сорока отроду и присел на корточки рядом с Николаем.

— Кажется да, — пробормотал Николай. — А где я? Что это за город?

— Тяжело после вчерашнего! — рассмеялась женщина в толпе.

— Это — Куйбышев, — моряк не обратил внимания на ехидное замечание.

— Куйбышев? — встрепенулся Николай. — В честь Куйбышева назвали? Значит, советская власть победила?

— Победила? Не знаю, не знаю! — ядовито усмехнулся в толпе какой-то толстый гражданин в очках, очевидно, из бывших.

— Давно победила, еще в двадцатые годы, — смешки в толпе не сбили моряка с темы беседы.

— В двадцатые? — задумался Николай. — А какой тогда год сейчас?

— Тысяча девятьсот восемьдесят девятый.

— Восемьдесят девятый? Семьдесят лет простояли советы? Стало быть, мы не зря боролись!

Моряк в ответ горько усмехнулся. Николай поднял голову и увидел невдалеке бронзовый бюст на гранитном постаменте.

— А что там у вас за памятник? — поинтересовался он. — Ленину, наверно?

— Нет, — отозвался моряк, — это памятник Щорсу, герою Гражданской.

— Щорсу? Не может быть!

С содроганием Николай всмотрелся в бронзовые черты лица. Та же прическа. Тот же взгляд. Те же усы и бородка. Все как на фотокарточке. Или в зеркале... В этот момент мир для Николая потемнел навсегда...

Долго еще в Куйбышеве, а затем и в Самаре, рассказывали невероятную историю, будто бы однажды в парке имени Щорса появился странный человек, стал приставать к прохожим с непонятными вопросами, а затем... рассыпался в прах. Некоторые даже уверяли, что лично при этом присутствовали.

Но серьезно в эту историю, понятное дело, никто не верил. Времена не те.

Конец.