Синие сапожки (гет)

Не дай мне бог сойтись на бале

Иль при разъезде на крыльце

С семинаристом в желтой шале

Иль с академиком в чепце!

«Евгений Онегин»

Вечер первый

А Девгений ударил в ворота копьем, и рассыпались ворота,

и въехал во двор, и начал взывать громогласно,

чтобы вышли к нему Стратиг и могучие сыновья его

и увидели бы сестры своей похищение.

«Девгениево деяние»

В замке было многолюдно и шумно. Звенело кольчугами, стучало коваными подошвами, гремело оружием и зычными голосами перекрикивалось королевское войско, снизу раздавалось конское ржание, а из-за стен доносились звуки весенней ярмарки и непременного ее спутника — балагана. Через ярмарочные ряды они шли сюда от пристани, но рассмотреть толком не успели — не до того было, и теперь младший сын, Иван, то и дело со вздохом поворачивался к окну.

— Ваня! — старший дернул его за рукав. — Хватит глазеть!

Младший повел плечом и отвернулся. Марфинька покрутила головой, поежилась от неожиданно холодного для майского дня сквозняка — должно быть, каменные стены задержали холод, — привычным жестом огладила юбку и спросила:

— Нас тут не ждут? Мы тут не к месту, Володя?

— Успокойся, — сказал Владимир. — Мы всегда к месту, родная. Завтра побеседуем с царем, и домой.

— Сразу домой? — протянул Иван и снова со значением покосился на окно.

Владимир, конечно, лукавил: ясно было, что домой они не поедут ни завтра, ни послезавтра, и неизвестно еще, попадут ли когда-нибудь вообще. Но вера в лучшее, жизнерадостность и умение выкарабкиваться из самых трудных положений (в которые он обычно сам себя и приводил) помогали ему смотреть на мир проще: что будет — то будет, а раньше смерти не помрешь.

* * *

Как они добирались сюда, лучше не вспоминать: Владимир выкинул из головы и вероломство венгерского короля, и ночной побег, и путешествие вверх по Дунаю. Сейчас важно — нынешнее, а нынешнее — неплохо. Не так плохо, как могло бы быть…

От толмача при немецком дворе он отказался: мол, и так разумею, не дикий, батюшка с матушкой обучили. И правда, понимал немецкую речь он довольно сносно, объяснялся так, что его тоже понимали, и даже успевал переводить супруге и сыновьям, что к чему. Двое, встретившие их у ворот (по виду — челядины), к королю его сразу не отвели, но спросили имя, обещали доложить и велели ждать ответа. Часа через три из дверей вышел третий, который и объявил королевскую волю: примет он Владимира завтра, а пока пожалуйте в ваши комнаты. Отведенные им покои оказались почти под самой крышей и делились на две небольшие клети: та, что попросторнее — им с супругой; та, в которой руками от стены до стены достанешь, и без окна — сыновьям. Иван тоскует, Василько злится, но им полезно.

«А как у вас проводят время вечерами?» — полюбопытствовал Владимир, пока королевский слуга вел их узкими коридорами и крутыми лестницами по замку. Тот поднял подбородок, задумался на мгновение и предложил — библиотеку.

Туда Владимир теперь и направлялся, оставив супругу и детей в комнатах: она читать не умела не то что по-немецки — и по-русски двух букв не разобрала бы, а сыновья сами отказались.

* * *

Такого богатства он не видел давно — разве что в монастыре, где… куда… не об этом речь. Владимир огляделся. У полок с древними трудами по военному делу он останавливаться не стал, хотя видно было, что в этот угол библиотеки заходят чаще всего: книги лежали как попало, часть из них оказалась раскрыта, топорщились страницы, на пол высыпались истрепанные свитки карт — король готовился к большому походу и не то сам изучал стратегию, не то отрядил для этого особого человека. Дальше стояли покрытые слоем пыли книги по метафизике — такая полка была когда-то у батюшки, только пыли на ней скапливалось меньше. А дальше, у задней стены, притаилась полка с книгами развлекательными и вредными для ума: здесь нашли свое место героические романы, деяния славных витязей и прочие сказки. Немецких названий Владимир не признал — не слышал никогда о таких; греческих на нашел, но латинские, хоть и не без труда, разобрал и понял с удивлением, что многие повести читал еще в юности. Вытащив наобум книгу в тускло-красном переплете, он прочитал заглавие: «Дигенис Акритас», пошевелил губами, подбирая в памяти перевод — и тут вихрь воспоминаний захватил его.

Воспоминание первое. Болеслава

— Ты что читаешь?

Она хихикнула.

— Ты что читаешь, я спрашиваю?

— Книжку.

— Я и сам вижу, что книжку. Какую?

Она помахала перед его носом томом. Что-то греческое, а что — не разглядеть: мелькает.

— Как ты думаешь, что они делают?

— Нас сговаривают, — и снова глаза в книгу.

— Думаешь? Но мы же… А ты… хочешь?

— Вот еще. Я выйду замуж за византийского царевича.

* * *

Болеслава, круглая, румяная, теплая и неожиданно для невесты веселая, сидела за столом рука об руку с Владимиром. Кончик ее красного сапожка то и дело толкал его ногу. Эти сафьянные сапожки — подарок на свадьбу — она приняла с некоторым разочарованием. «Что случилось? Не понравилось? Или я тебе не мил?» — не спросил, а подумал Владимир, но она ответила сама: «Синий люблю, красный — не очень. Эх, синие бы, да где их найдешь».

Гости пили, ели, кричали, кто-то запел песню, и в праздничном гуле, захмелев от вина и шума, Владимир все больше и больше распалялся. Болеслава, как ни в чем не бывало, повернувшись к отцу, что-то втолковывала ему. Владимир умоляюще взглянул на матушку. Она кивнула и, откашлявшись, позвала громко:

— Святослав Всеводолович!

— Да, княгиня? — вопросил тот басом. Владимир привлек Болеславу к себе и прошептал ей в ухо:

— Сбежим?

— Куда это? — ответила она тихо.

— Пора бы в постельку, поздно уже.

Она засмеялась:

— А кто не ляжет спать, того заберет черная паполома. Знаю-знаю, отец всегда нас пугал. А вас?

— Кречет унесет, — пробормотал Владимир и прижался к ее губам.

* * *

В постели она завела разговор о романах.

— Я всегда мечтала, — сказала она, — всегда мечтала о высокой любви, представляешь?

— Как это? — сонно спросил Владимир и попытался ее приобнять. Она отодвинула его руку и продолжала:

— Бывало, читаешь эллинский роман, и думаешь: вот бы и мне так… А теперь даже не знаю. Вроде бы, наяву, и со мной, но — то ли? Ты не воображал себя Девгением?

— Кем?

— Девгением. «Девгениево деяние», ну, «Дигенис Акрит», по-гречески, неужели не помнишь? Или не Девгением, другим героем?

— Неважно, — отрезал Владимир.

— И правда, — согласилась она, и на тот вечер разговоры о словесности, наконец, закончились.

* * *

Наутро он все-таки вспомнил эллинского героя со странным именем Девгений.

Воспоминание второе, более глубокое

— Чем это ты занят? Прохлаждаешься, поди? За учение тебя и розгой не загонишь. Посмотрите на него — будущий князь, надежда Галича, лежит себе на сеновале и соломинку жует. В свинью еще не обратился, ленивец?

Владимир скосил глаза: батюшка, видать, не гневается, если б гневался — розгой бы не грозил, а уже отхлестал. А так — держит в руке книжицу, что ли. Опять грамоту зубрить? Слушать батюшкины уроки было сущим наказанием: тот вбил себе в голову, что «будущий князь, надежда Галича» должен уметь объясниться со всеми царственными братьями сам, не полагаясь на толмачей. Досуг Владимира с недавних пор оказался заполнен греческим, венгерским и немецким языками, которым батюшка взялся обучать его сам. Куда проще и приятнее было слушать матушкины наставления: она решила приложить и свою руку к обучению сына и теперь обращалась к нему исключительно по-польски, а на его недоуменные поначалу взгляды качала головой и улыбалась; дня за три он привык.

— Не хочу сегодня учиться, — сказал Владимир.

— Чего же ты хочешь? — спросил батюшка. — Нешто сказки слушать? К нянюшке побежишь?

— Хотя бы и сказки. Фроше можно, а мне нельзя? А ведь она старше.

— С девки какой спрос?

— Сказки занимательные, а эти твои…

Закончить Владимир не успел, потому что батюшка вместо ответа запустил в него книгой, которую держал в руках.

— Э! — возмутился Владимир.

— Вот тебе занимательное чтение, — невозмутимо ответил батюшка. — Как раз принес.

Дождавшись, пока отец уйдет, Владимир выкопал из сена книгу (она ушла неожиданно глубоко, руку в сено пришлось запустить по плечо), раскрыл наобум, пригляделся — и сердце его сжалось от разочарования: там круглой вязью догоняли друг друга, укладываясь в аккуратные строчки, греческие слова. Владимир застонал, но делать было нечего: спросит с него батюшка непременно.

* * *

Похождения Девгения и впрямь оказались нескучными, и через пару дней Владимир уже воображал, как побеждает в честном бою царей, ходит в одиночку на медведя и похищает прекрасных девиц-невест. Будь он помладше, медведя бы сыграло стеганое одеяло, царей — палки частокола, а невесту — Фроша или кто-нибудь из ее подружек, но теперь Владимиру неловко было предаваться детским забавам, поэтому он только мечтал.

Конец второго воспоминания

Воспоминание первое, продолжение

Когда Владимир рассказал об этом Болеславе, она вздохнула томно:

— А жалко все-таки, что ты меня не похитил, — и тут же рассмеялась и уже своим голосом добавила: — Я давно хотела это переложить на русский.

— Переложить?

— Да, чтобы нашими буквами и наши слова.

— Давай монахов попросим, — хмыкнул Владимир.

Она задумалась:

— Монахов не попросишь, а вот если самой в монастырь… — опомнилась, посмотрела на Владимира, зарделась: — Нет, конечно, нет, прости!

— Я девушек не ворую, — невпопад ответил он.

Мимо распахнутой двери их комнаты проплыла, шурша мягкими башмаками по полу, миловидная челядинка, и Владимир проводил ее долгим взглядом. Когда родители выбирали ему невесту и остановились на Болеславе, отец указал ему на ее широкие бедра: «Здоровая, детей будет много», — и с тех пор Владимир обращал внимание именно на эту часть женского тела.

* * *

В то время он, действительно, девушек не похищал. Василько в этом же возрасте повезло больше: несколько месяцев назад, еще в Галиче Владимир услышал из покоев старшего сына невнятное воркование на два голоса и приглушенные звуки поцелуев. Дождавшись, пока влюбленные прервутся, он приблизился к двери, трижды громко топнул и вошел. Смущенные дети, на их счастье, полностью одетые, подняли глаза. «Батюшка, — нашел в себе силы Василько, — знакомься, это Федора, она… — …будет жить с нами, я знаю, — закончил Владимир. — Не удивляйся, если что: считай, я тебя предупредил».

Утрату подруги — нянюшки обнаружили беглянку уже на следующее утро и с оханьем и причитаниями вернули отцу — Василько пережил на удивление спокойно, как сказала бы Болеслава, стоически. Вскоре им пришлось бежать из города, и за жизненной круговертью мимолетное увлечение забылось.

Конец первого воспоминания

Шелест страниц, плеск воды и тихий перезвон отвлекли Владимира от воспоминаний. Звуки раздавались откуда-то справа, из-за небольшой двери, которую он поначалу не заметил. Владимир приоткрыл ее и заглянул в щель. Взгляду его открылся совсем маленький — двое едва поместятся — кабинет. За тяжелым столом, заваленным книгами, сидел мужчина, коренастый бородач; одной рукой он придерживал развернутый свиток, а другой передвигал стеклянный шар с водой. Отблески огня от зажженного пятисвечника играли в его рыжей бороде, окрашивая волосы алым. Владимир втянул в себя воздух, выдохнул прерывисто и постучал.

Так состоялось его первое, короткое, свидание с немецким королем. Выслушав неожиданного гостя, принять его и поговорить подробно правитель обещал через два дня, вечером, в то же время — завтра он не мог: на завтра назначен был пир, на который теперь оказался приглашен и Владимир с супругой, но без сыновей.

______________________________________________________________

Примечание к главе

1. «Девгениево деяние» можно прочитать здесь: http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4893