Взаимное возгорание (гет)

Он встречает ее знойным выгоревшим летом в душных, пропахших насквозь хлоркой коридорах военного госпиталя.

Мир вокруг кровавый и обезумевший; небо напополам то и дело раскалывается взрывами, а земля закипает от выстрелов. Но это там, за горами стен и стенами гор — а здесь контрастно-тихо настолько, что закладывает уши.

Серега вываливается в коридор, держась за перевязанный бок; зубы стискивает до скрипа, стараясь не зашипеть от боли.

— Сестричка, мне бы таблетку… Правда, сил нет терпеть, — приглушенно гудит в тонко-напряженную спину девчонки в ослепительно-белом халате.

«Сестричка» оборачивается не по-граждански резко, отточено, успевая удержать в руках ворох каких-то растрепанных бумаг.

А Майский смотрит в ясные внимательные глаза и взгляд почему-то отвести не получается.

В слабо освещенный коридор потоком хлещет оглушительная синева яркого южного неба.

Дышать на миг становится легче.

— -

Ее зовут Галя. Хотя правильнее, наверное, Галина Николаевна — учитывая семь лет разницы в возрасте и тот факт, что высоченный, широкоплечий и безмерно обаятельный сержант в ее глазах наверняка зеленый пацан. Но по имени-отчеству Галину никто здесь не называет, только ласковым «Галочка» — начиная от совсем юных медсестричек и заканчивая почтенным седовласым главврачом ВикторПалычем.

Галине нет еще и тридцати, зато уже есть трагичный семейный статус: овдовела, не успев стать женой — мужа убили прямо на свадьбе.

Впрочем, учитывая количество здешних поклонников, ей ничего не стоит выйти замуж опять: по ней, кажется, вздыхает добрая половина пациентов, от молоденьких романтичных солдатиков до бравых офицеров, осыпающих комплиментами. «Удивительная женщина», «врач от бога», «золотые руки», «не баба — кремень» — это только малая часть восхищенных характеристик разной тональности в адрес военного хирурга Рогозиной.

Ею и вправду сложно не восхищаться; и не влюбиться тоже довольно проблематично — в железную силу характера, в сочувственную теплоту, в величественную и строгую красоту.

Но особенно — в ослепительную синь ее совершенно невероятных глаз.

— -

Они сидят за хлипким столиком открытой кафешки напротив госпиталя; вечернее солнце прожигает ткань полосатого зонтика.

Галя озабоченно хмурится и пьет до невозможности черный кофе — чашку за чашкой. День выдался тяжелый, едва справились с огромным наплывом раненых, а ей дежурить целую ночь.

А ему в ночь отбывать в самую гущу боевых действий, на новый круг ада.

Из которого — как знать — может не быть возврата.

Прощаться — плохая примета.

— -

Они сталкиваются уже осенью в руинах разгромленного, заброшенного села — и когда Майский в толпе суетящихся медиков видит знакомую высокую, звеняще-тонкую фигуру в белом халате, он думает в первое мгновение, что почудилось; еще и не такое может привидеться после трех суток без сна и серии ожесточенных перестрелок.

Но нет — это и вправду она. Под глазами — извечные тени от регулярного недосыпа; волосы в привычном строгом пучке; предельная собранность и сосредоточенность действий.

И по-прежнему — бескрайняя небесная синева, плещущая из теплой глубины ясных глаз.

— -

Тем же вечером на них нападают снова — и ему выпадает шанс узнать, что Рогозина не только великолепный хирург, но еще и отличный снайпер.

Спустя час они сидят возле отчаянно чадящей печки в одном из уцелевших домов — измотанные, промокшие насквозь, загнанные. Вертолет с ранеными улетел еще полтора часа назад; уцелевших солдат двадцать минут назад перебросили на новое место.

Они остаются одни.

И от этой простой, невинной вроде бы мысли бравому сердцееду Майскому становится страшнее, чем на линии огня.

Он готовился воевать — но никак не с собственными вдруг взбунтовавшимися демонами.

— -

В доме пахнет кирпичной пылью, сыростью и дымом из потрескавшейся печи; ливень за окном не стихает.

— Замерзла?

Сергей протягивает ей кое-как просохшую камуфляжную куртку, невзначай совершенно касаясь острых, сведенных от усталости плеч.

В прорехи поврежденной крыши пробивается дождь.

Плотину прорывает.

— -

Шпильки из тугой прически выскальзывают со звоном; отяжелевшие от воды темно-русые волосы текут по спине водопадом.

Она и впрямь какая-то невероятно-тонкая, хрупкая, заостренная будто бы — и нежно-тихая, словно неземным светом окутанная.

Хотя это, наверное, всего лишь пробившаяся сквозь тучи луна.

И приступ их взаимной необоснованной нежности.

— -

Осень горит рябиновыми кострами, первой позолотой листвы, багровыми зорями.

Они горят тоже.

— Сереж…

Галя смеется тихо и как-то звеняще-счастливо, когда он подходит и крепко-крепко обнимает ее со спины.

В воздухе пахнет ранним утром и вчерашним дождем; на серебре паутинок вспыхивает роса.

У Гали раскрасневшиеся щеки, непривычно растрепанные волосы и небо в глазах искрится чем-то непередаваемо-светлым.

Чем-то, из-за чего стоит умирать и ради чего стоит жить.

— -

Он запомнит ее такой, какую увидел за эту томительно-сладкую ночь и звонкое свежее утро — нежную, хрупкую, с завитками влажных волос, сонно жмущуюся к нему на узкой металлически-лязгающей кровати; улыбчивую и легкую, с ветками рябины в руках, в свете просыпающегося солнца на заросшем кустами дворе.

Запомнит, чтобы уже никогда не забыть.

Запомнит — а уже днем жизнь и служба раскидают их безвозвратно. И сорвутся не назначенные встречи, и отправленные в суматохе письма затеряются где-то на полпути.

Они потеряют друг друга, так и не успев обрести.

— -

Они встречаются снова спустя ни больше ни меньше целую жизнь.

У Гали за плечами — работа в институте, череда не особо удачливых хилых поклонников и звание полковника бонусом.

У Сергея — работа в спецназе, задания, внедрения, разработки. А еще регулярно сменяющиеся в постели случайные девицы, девушки, женщины.

Среди которых, как ни странно, еще ни разу не встретилось ни одной с глазами цвета далекого южного неба.

А теперь они всего-лишь-коллеги — не считая редких теплых улыбок, посиделок на ФЭСовской кухне и синхронной неприязни к майору Круглову, чьи косые взгляды и саркастичные нападки на Галю вызывают рефлекторное желание счесать костяшки о его самодовольную рожу — но Майский обходится лишь едкими усмешками и колкими замечаниями в ответ.

И, глядя в ее смеющиеся, самые синие на свете глаза, Сергей понимает с ужасом и восторгом одновременно: ничего не закончилось.

Все начинается только сейчас.

— -

Проходит, кажется, целая жизнь — а они все в той же точке, где остались в первый и последний раз.

Осень осыпается растрескавшейся позолотой с деревьев, задремавших в дождливой хандре; терпко-сладко горчит подмерзшая припозднившаяся рябина; с земли тянет прелой листвой и опавшими яблоками.

Они на даче у Гали — снова одни в целом мире; коллеги разъехались еще до наступления сумерек, а им никуда не хочется убегать.

И без того глупо потеряли столько лет. И друг друга.

И он вновь обнимает ее сильно-сильно — как когда-то давно, в совсем другой жизни, кажется. И до зуда в кончиках пальцев вдруг хочется вытянуть из ее идеально-строгой прически дурацкие шпильки — чтобы густые тяжелые локоны хлынули по плечам водопадом.

Непотушенные костры загораются с новой силой.

Все возвращается. И они даже знают, что это.

Приступ необоснованной нежности длиной в целую жизнь.