Шаль (джен)

В Лойнеретском поместье, что нынче принадлежало вдове графа Розендоу, Клодетте, идеальный порядок царил во всём — начиная расположением маленьких прелестных безделушек на полках и заканчивая вышколенными слугами. Здесь всё работало не хуже часового механизма, и не было места ни для валяющейся на полу шали, ни для мятого подола шелестящего платья, ни для плохих стихов, с небрежностью и второпях записанных в старенькой тетрадке.

В Лойнеретском поместье всё напоминало барону Тобиасу Сиенару его собственную жизнь до появления в ней яркой и шумной Софики — идеальный порядок, безупречные манеры слуг, размеренность, спокойствие и безмятежность.

Софика влетела в жизнь Тобиаса весенней грозой, зажгла в его душе сам огонь жизни, расшевелила, разбередила все старые раны и надежды. Софика была ни на кого не похожа. И она стала олицетворением всего того волнующего хаоса, полного дыхания и света, что царили за пределами крохотного мирка под названием Мейлге. Софика порхала, словно бабочка, проносилась, словно вихрь, и улыбалась так, как ни одной деве не следует улыбаться, чтобы не прослыть безумной или кокеткой. О, Софика была всем сразу! И кокеткой, и сумасшедшей, и хорошей женой, и удивительно любящей сестрой, и сказочным созданием, и до дрожи преданной королеве фрейлиной. Софика не подчинялась правилам, живя так, как хотелось лишь ей одной. Она приносила в жизнь Тобиаса те краски, которые он давным-давно стёр из своей жизни. И в Кейнголском поместье, принадлежавшем ему, нынче всё играло этими красками и дышало той свежестью, которая может быть лишь после бури.

Клодетта Розендоу приходилась Тобиасу родной сестрой. В её жизни почти ничего не поменялось после того, как Софика Траммо стала Софикой Сиенар — разве что Тобиас и Клодетта стали видеться гораздо реже. В Лойнерете по-прежнему всё было безупречно и тихо. И едва ли хоть что-нибудь могло прервать спокойствие этого словно заколдованного места.

Клодетта и Софика друг друга не выносили — и если у первой эта неприязнь давала о себе знать полным презрительно ледяной вежливости тоном, то в глазах у второй сверкали молнии, а с губ порой срывались, пожалуй, не в полной мере уместные высказывания. Так что, не следовало удивляться, что Клодетта категорически отказывалась бывать в Кейнголе, а Софика — в Лойнерете.

Поместья эти находились не так уж близко друг от друга — Тобиасу приходилось тратить не меньше четверти суток, чтобы добраться до Лойнерета из дома, если ему было необходимо увидеть сестру (Клодетта почти безвыездно жила в Лойнеретском поместье, не появляясь ни в столице, ни где-либо ещё). Тобиас знал — её частенько навещал Юклид. И воспоминания о Юклиде каждый раз поднимали в душе Тобиаса Сиенара волну боли — Юклид был единственным его сыном, его гордостью и его головной болью.

Клодетте Тобиас ещё загодя отправил письмо с просьбой принять его — чтобы не нарушить ненароком ту удивительную безмятежность Лойнерета, так высоко ценимую его сестрой. С аккуратностью и предусмотрительностью Клодетты, что граничили с педантичностью, едва ли приходилось беспокоиться, что гостевая спальня вдруг окажется не приготовлена, на обеденном столе не достанет любимых кушаний гостя, а хозяйка предстанет перед кем-либо в полном домашней небрежности виде. Софике же Тобиас давным-давно перестал отправлять подобные письма — это было так же бесполезно, как пытаться заговорить с принцем Микалоном, если тот пребывал в дурном расположении духа.

Тобиас заметил одного из слуг Клодетты задолго до того, как подъехал к воротам в Лойнерет. Это был, вероятно, Марк — Клодетта никого другого не посылала встречать брата или племянника. Марк со времён создания мира служил лакеем в Лойнерете — лакеями в Мейлге были вполне разумные создания, внешне напоминавшие нечто среднее между водившимися в Ибере дрейгурами и марагами. Тобиас знал — в Мейлге многие считали лакеев лишь бездушными машинами, которым лишь следовало подтянуть необходимые настройки, чтобы они работали безупречно. Однако, пожалуй, лакеи обладали и своими характерами, и своими привычками. Других гостей, если Тобиас правильно помнил, всегда встречал Лукас — и уж его можно было легко узнать и издалека, слишком уж высоким ростом Лукас обладал.

Клодетта едва ли хоть когда-нибудь в жизни изменяла своим привычкам. Впрочем, если уж на то пошло, Софика тоже.

Встречал Тобиаса действительно Марк — этот почти насмешливый лакей с фиолетовой кожей и вечно прищуренными синими глазами. Безукоризненно одетый и безупречно вежливый — как и все лакеи Лойнерета. Тобиас посмотрел на ослепительно белый пышный воротничок куртки лакея, на светло-голубые манжеты, на сверкающие серебряные пуговицы причудливой формы, и с усмешкой подумал, что и позабыл за годы брака с Софикой, что в большинстве приличных поместий принято ношение этими пронырливыми и покорными существами формы, нередко, весьма неприлично роскошной и яркой — в Кейнголском поместье, с лёгкой руки Софики, не привыкшей к каким-либо слугам вообще, лакеи одевались так, как хотелось им. И большинство из этих существ предпочитали удивительную скромность и простоту в одежде. И довольно приглушённые тона.

— Извольте-с, господин барон, подать-с багаж-с, — прошелестел Марк, протягивая руки к саквояжу Тобиаса.

Тобиас с досадой подумал, что ему придётся оставить коляску здесь — и к ней уже спешил ещё один лакей, имя которого всё никак не вспоминалось. Идти пешком до самых дверей дома не было ни малейшего желания.

В саквояже не лежало ничего важного или тяжёлого — папка с черновиками некоторых документов, томик стихов от какого-то не слишком известного поэта (Тобиас купил эту книгу почти случайно, и никак не мог заставить себя прочесть) да шарф на случай похолодания. Будь Тобиас в принадлежавшем ему Кейнголе, он едва ли утруждал кого-то лакеев ненужной себе услугой. Но в Лойнерете всё подчинялось строгим правилам, установленным Клодеттой. И ломать своими привычками её маленький мирок Тобиасу не хотелось.

Дорога от ворот поместья до дверей выкрашенного в безукоризненно белый цвет дома занимала не меньше получаса, и Тобиас, по правде говоря, с куда большим удовольствием преодолел бы расстояние от ворот, сидя на козлах или верхом. Марк всю дорогу чинно молчал и нёс саквояж Тобиаса (который, если уж на то пошло, барону Сиенару было куда проще магией перенести прямо в приготовленную для него гостевую комнату).

Дом у Клодетты был просторный. Куда просторнее того, в котором жил сам Тобиас со своей супругой. Четырёхэтажный, с белокаменными колоннами, огромным крыльцом и высокими окнами.

Теперь Тобиас мог относиться к этому дому почти равнодушно — во всяком случае без необъяснимого внутреннего негодования при одном лишь взгляде на это величественное здание, которое, пожалуй, не уступало по размерам даже городской резиденции королевы Мейлге (правда, серьёзно уступало загородной). Теперь это был просто дом. И Тобиас был слишком рад, что дорога сюда уже позади, чтобы давать дурным мыслям возможность терзать его.

Клодетта встречала его на крыльце — как и обычно. Не в гостиной, где она ждала обычных гостей. Не то чтобы к Клодетте часто заезжали обычные гости. И не в холле, где приветствовала своих подруг — кажется, после смерти первой супруги Тобиаса, Евы, их осталось лишь трое.

Силуэт платья голубого платья Клодетты был, кажется, далёк от модного в этом сезоне — Тобиас не мог быть в этом уверен наверняка, ибо тщательно следившая за такими нюансами, чтобы не выглядеть глупо или недостойно, Ева умерла много лет назад, а Софика всегда носила лишь то, что ей нравилось, не оглядываясь ни на мужа, ни на общество, однако, даже Тобиас мог заметить, что подобные платья давным-давно перестали надевать даже в качестве придворных, а на блестящих модницах с балов такие и вовсе нельзя было заметить даже случайно.

Тобиас заметил на плечах сестры старую светло-зелёную вязаную шаль и нахмурился, лишь мгновение спустя сумев взять себя в руки. Это изделие не стоило его недовольства, не стоило испорченных отношений с сестрой. Это ведь была просто вещь, не так ли?

— Марк, отнесите багаж моего брата в его комнату! — распорядилась Клодетта, с цокотом каблуков спускаясь по каменной лестнице.

Тобиас поприветствовал Клодетту поцелуями в щёки. Она улыбалась, но что-то в её лице и походке смущало и настораживало Тобиаса. Уже один тот факт, что Клодетта вопреки собственной привычке спустилась по ступенькам крыльца, встречая его, кричал, что что-то сегодня совершенно не так.

Во всей внешности Клодетты было что-то монументально-правильное и самую малость громоздкое. Клодетта была высокой женщиной даже по меркам Мейлге или Ибере. К тому же, будучи ниже Тобиаса, который никогда не считал себя человеком маленького роста, меньше, чем на пус, она обожала обувь на высоком каблуке и предпочитала укладывать свои тёмно-русые волосы в высокие причёски, и оттого казалась ещё выше. А осанка Клодетты всегда славилась своей безупречностью — ещё в далёкие времена Первого пансиона, когда Клодетта и познакомилась с Евой.

В те времена Тобиас был всего лишь мальчишкой, чуточку высокомерным, безмерно гордым и полным надежд на прекрасное будущее, что застилали ему глаза. Долгое время потом он вообще не верил ни во что прекрасное. И, лишь повстречав Софику, стал любить прекрасное настоящее.

— Рад тебя видеть, — улыбнулся Тобиас Клодетте.

— Прогуляемся? — предложила она всё с той же улыбкой тоном, нетерпящим ни малейших возражений.

Тобиас нахмурился.

— Отчего нельзя идти в дом? — осведомился он, должно быть, гораздо более резко, нежели следовало. — Я весьма устал с дороги, и гораздо больше жажду чашки крепкого чаю, нежели прогулок.

Клодетта поджала губы и, поразмышляв немного, кивнула.

— Я могу приказать Джорджу накрыть нам столик в беседке — ты ведь знаешь, что она недалеко, — с примиряющей улыбкой сказала она, беря брака под руку, — и в таком случае, мы оба будем вполне довольны этим решением. Я устала от шума в доме, и теперь гуляю гораздо чаще.

Тобиас устало кивнул, соглашаясь на это предложение Клодетты — в конце концов, ему было не слишком принципиально, где пить сестрицын чай (в Лойнерете был прекрасный чёрный чай — ещё граф Розендоу выделил целые поля для его выращивания в своих владениях) и говорить с ней о делах. Дел было не так уж много — Тобиас никогда не позволял им слишком накапливаться. Все вопросы следовало решать как можно быстрее — особенно, если они касались финансов или же политики.

В беседке Лойнеретского поместья Тобиас когда-то давно играл в карты с графом Розендоу. И почти всегда проигрывал — граф был тот ещё шулер и пройдоха, и, признаться, Тобиас теперь по нему иногда даже почти скучал, пусть в своё время этот человек и доставил ему ворох забот и проблем. Беседка была выстроена в классическом стиле Мейлге — со стеклянным куполообразным потолком, витыми решётчатыми стенами, что закрывали расстояние от одной мраморной колонны до другой узорами из завитушек и стилизованных ракушек. В рассветы и закаты беседка озарялась красно-розовым светом, и это Тобиас, пожалуй, считал весьма красивым.

Идти было недолго — действительно недолго, а не так, как обыкновенно бывало, если Клодетта считала путь весьма близким. И Тобиас был ужасно рад сесть за стол и, наконец, выпить горячего чая — Клодетта всегда пила его «пустым», без всяких добавок. Тобиас тоже любил такой чай. Ева же всегда пила чай лишь с молоком, а Софика — с корицей и мятой, к тому же добавляя в напиток такое количество сахара, что у Тобиаса скулы сводило от одной мысли о нём.

Разговоров о делах было не так уж много — немного о тех предприятиях, акции которых принадлежали Клодетте, но следить за которыми она по причине безвыездной жизни в Лойнерете не имела возможности, немного об её банковских вкладах в банки Мейлге, а так же в банки иных миров, немного о доходах с иных вложений, а так же самую малость о приглашениях появиться во дворе, если, конечно, графиня Розендоу сочтёт подобное приличным (ей, как вдове, позволялось не показываться при дворе, если она чувствовала в этом необходимость).

С Клодеттой можно было говорить о делах. Она всегда всё понимала, всегда умела уловить в его речи необходимые нюансы и мелочи — не чета Еве и Софике, которые вовсе, казалось, не умели считать деньги.

Разговоры с Клодеттой о делах Тобиас мог счесть вполне даже приятными — он не выходил из себя, чувствуя полное непонимание его мыслей, не желал биться головой об стол или любую другую твёрдую поверхность, не был готов махнуть на всё рукой, решив, что любые денежные траты гораздо ничтожнее здоровья его нервов.

С Клодеттой же эти разговоры быстро заканчивались.

И допивая свой чай из синей фарфоровой чашки, Тобиас вдруг поймал себя на прокручивании в голове одной фразы, которая показалась ему странной лишь сейчас — от усталости в тот момент он и вовсе не обратил на неё внимания.

— Откуда у тебя шум в доме? — поинтересовался Тобиас, ставя чашку на стол.

Никакого шума в Лойнерете не должно было появиться даже в мыслях — в конце концов, у Клодетты ведь не было в спутницах жизни Софики, которая одним своим взглядом всё превращала в совершенный кавардак. Лойнеретское поместье всегда славилось своей тишиной, своим идеальным распорядком, безмятежностью во всём и всегда.

— У меня небольшой ремонт, — пояснила Клодетта, взмахом руки приказывая лакею по имени Джордж подлить ей ещё чая, — ведь супруга Юклида на сносях, и следует побыстрее подготовить комнаты для малыша, пока он не родился — потом уж некогда будет этим заниматься. И я ведь Юклиду родная тётка — мне следует позаботиться о том, чтобы его супруга и ребёнок жили в максимальном комфорте, ведь своего поместья у Юклида нет.

Тобиасу показалось, что его ударили по голове чем-то тяжёлым, оглушили, заставив позабыть обо всём на свете, кроме непонимания и снова запульсировавшей в груди боли.

— Я, кажется, его отец, — выдавил он из себя, не в силах справиться с горечью. — Неужели, я бы не приобрёл ему и собственному внуку поместье, если ему не хватало на это денег?

Клодетта помрачнела. Она стиснула чашку в своих руках (на руках у Клодетты были надеты перчатки — того самого идеального оттенка, ровно на тон светлее платья, что было на ней) — и было удивительно, что та не хрустнула. У Тобиаса дома и у самого когда-то были точно такие же чашки — до тех пор, пока, кружась в подобии вальса в опасной близости от буфета вместе с Софикой, он не разбил их все.

Наконец, Клодетта выдохнула и улыбнулась. Поправила на своих плечах шаль — Тобиас как-то видел, спеша в свою спальню, как бережно и кропотливо ночами вышивала эту шаль Ева, сидя в гостиной, как придумывала красивые узоры, которые до того аккуратно и вдумчиво рисовала в специальных тетрадках, прежде чем достать нитки и иглу.

— Мне совсем нетрудно поухаживать за его женой и ребёнком, пока существует такая необходимость, ты же знаешь, — сказала Клодетта тем ровным, спокойным и доброжелательным тоном, что всегда выводил Тобиаса из себя в минуты наименьшего эмоционального равновесия. — Я сама предложила ему пожить у меня, когда он только собирался жениться — не ютиться же ему с супругой в его квартирке, не правда ли? К тому же, юной жене или женщине на сносях и после родов гораздо полезнее быть окружённой заботой и вниманием, которые я могу ей дать, чем самой заботиться о нуждах только что купленного поместья.

— Я даже не знал бы, что он женился, если бы не приехал к тебе, — устало заметил Тобиас. — Он мог бы хотя бы написать мне письмо, если не пригласить на свадьбу.

Клодетта вздохнула и встала из-за стола. Она подошла к брату, присела на скамейку рядом с ним и обняла его за плечи. Тобиас молчал и не смотрел на неё. Он не знал, хочет ли он сейчас видеть Юклида, чтобы поговорить с ним — объяснения с сыном всегда кончались очередным скандалом. И Тобиас не знал, готов ли он сейчас познакомиться со своей невесткой.

— У вас всегда были непростые отношения, — с очередным вздохом произнесла Клодетта. — Но я уверена, что если бы не эта женщина, он бы поступил так, как должно. Я уже выговорила ему за несоблюдение приличий — свадьба без отца жениха, если тот жив, это так пошло и неприлично.

Клодетта первая назвала Софику — этой женщиной. Кажется, это случилось на четвёртый месяц нового брака Тобиаса. После многие стали называть Софику просто Женщиной. Но первой была именно Клодетта — тогда она в последний раз танцевала на балах. И тогда же во всеуслышание объявила, что знать не желает новую супругу брата. Софика тогда рассмеялась, а Тобиас посчитал подобные слова всего лишь ничего не значащей мелочью, которая вскоре забудется.

Тогда Тобиас ещё надеялся, что отношения двух женщин удастся наладить со временем — но прошла уже не одна сотня лет, а состояние непрестанной войны лишь сменялось затишьями, но никогда не появлялось даже намёка на перемирие.

— В конце концов, — продолжила Клодетта, всё ещё не разрывая объятий с братом, — если уж тебе столь необходимо было жениться (что само собой кажется любящему сыну оскорблением памяти покойной матери), ты мог бы выбрать себе в жёны какую угодно девушку из приличной семьи и с хорошими манерами — истинную леди, которая могла бы стать хорошей хозяйкой твоему дому, где, я уверена, сейчас ужасный беспорядок из-за лени и беспечности этой женщины, а так же украшением и отрадой в любом приличном обществе.

Тобиас вдруг усмехнулся и, осторожно, чтобы ненароком не ударить, оттолкнув от себя руки сестры, встал со скамейки, подойдя к витой металлической решётке беседки. Он схватился за один из элементов декора этой решётки, чтобы в полной мере быть уверенным, что сумеет удержаться на ногах.

Сама мысль об истинной леди, выбранной в жёны, одновременно и смешила, и пугала Тобиаса. Мысли об истинных леди навевали мысли о Еве — тихой, аккуратной и безупречной, — брак с которой в какой-то момент казался ему тюрьмой, откуда было никак не выбраться.

— Уж прости, Клодетта, — рассмеялся Тобиас, и сам удивился, как глухо прозвучал его голос, — но, вероятно, истинных леди мне хватило и в браке с Евой — не думаю, что когда-нибудь смогу смотреть на них даже смотреть без содрогания!

Клодетта тут же вскочила на ноги, случайно рукой задев ложку на столе. Обернувшийся было на звон Тобиас, мысленно отметивший, что от произнесения этих слов ему словно стало легче, увидел, как бледно было лицо Клодетты, как горели огнём негодования её глаза. И Тобиас подумал, что ужасно давно не видел столь ярких эмоций в её взгляде.

— Как ты смеешь даже думать о таком? — воскликнула Клодетта с, казалось, несвойственным ей пылом, и голос её впервые дрожал. — Любой был бы счастлив жениться на такой женщине, как Ева! Что тебя могло не устраивать — она всё делала для того, чтобы тебя окружал уют, порядок и тишина, и никогда ни слова не говорила о том, как сильно её расстраивает, что ты терпеть не можешь балов, что неприлично сильно на них опаздываешь. Она выбивалась из сил ради тебя, тогда как ты в то время больше просиживал за карточным столом, чем занимался вашим благополучием и благополучием Юклида, и даже никогда не стремился её порадовать!

Клодетта в несколько быстрых шагов преодолела расстояние между столом и Тобиасом, оказавшись так близко, что их лица очутились напротив друг друга. Тобиас не был уверен, что за всеми этими словами от его сестры не последует пара-тройка сильных пощёчин.

— Как ты вообще посмел своим вторым браком сделать Еву равной этой легкомысленной вертихвостке, что выставляет тебя на посмешище в глазах всего Мейлге, и которая едва ли умеет любить своей крохотной глупой душонкой! — с яростью выплюнула Клодетта.

Едва ли в других обстоятельствах Тобиас сказал бы последовавшие за этим слова. Едва ли в других обстоятельствах он поступил бы так, как в итоге поступил. Едва ли в других обстоятельствах он почувствовал бы себя столь же преисполненным гневом, как была преисполнена гневом сейчас Клодетта. И мгновение спустя он уже жалел о своей импульсивности.

— О, да! Зато Ева умела любить — это верно! Только любила она вроде как совсем не меня! — воскликнул Тобиас, с яростью срывая с Клодетты светло-зелёную шаль, и импульсивной, едва контролируемой магией поджигая эту проклятую тряпку, на которую он больше не мог смотреть.

В ответ ему прилетела сильная пощёчина и полный такой боли и злости взгляд, что вмиг остывший Тобиас понял — его отношениям с сестрой больше не наладиться.