Река (джен)

— Простите, можно присесть?

Пустота внутри не гарантирует оную вовне. Джеки неохотно подняла голову. Выбившаяся из причёски седая прядь мешала разглядеть мужчину, но чтоб убрать её, требовалось лишнее движение. А на него уже не хватало ни сил, ни желания. Джеки знала, как выглядит. Издали всё ещё могли ошибиться, но вблизи… Старуха­-баньши на берегу Твид, оплакивающая чью­-то судьбу. Разбросанные рядом вещи и слезящиеся глаза усиливали сходство с плакальщицей. Джеки иллюзий не питала. Макияж давно уже не помогал. Собственно, поэтому она здесь. Все они здесь поэтому. Определить возраст мужчины было трудно. Заходящее солнце било в спину, и он, отбрасывая почти инфернальную тень, нависал над Джеки тёмной скалой, а загнутые поля шляпы рогами пронзали небо. Из распоротого небесного подбрюшья хлестала закатная кровь. Оказывается, Джеки не заметила, как наступил вечер. Том, наверное, уже возвращается домой.

— Я присяду? — повторил свой вопрос мужчина.

Джеки лишь слабо повела плечами и отвернулась. Тень сжалась, сложилась со вздохом боли и хрустом суставов, — незнакомец опустился рядом на траву. Старый. Других не бывает. Хотя, судя по тени, — широкоплеч и высок. Интересно будет на него взглянуть через несколько минут. Тишина снова начала окутывать Джеки, но теперь она не приносила покоя. Женщина плюхнула ступнёй по матовой глади реки, чтоб хоть как­-то разорвать удушливый кокон тоски. Гусеница не превратилась в бабочку, она просто умерла, оставшись такой же сморщенной, как и раньше. Джеки перевела взгляд со своих рук на колени, а затем ниже. Вода переливалась, точно ртуть, ласкала опущенные в неё ноги, искажала зрение, делая ступни и лодыжки по­-девичьи нежными и гладкими.

«Брен телех кта», — тихо произнёс мужчина. — Река, по которой струится ночь. Всегда считал название странным.

— Всяко лучше «Мунинских Верховодий».

— Это точно, — мужчина чему­-то усмехнулся. — Река струящейся ночи. Принято считать, что её так назвали из-за цвета воды.

— А вы не согласны? — Джеки вздохнула. Профессиональная вежливость, взращённая полувековым общением с журналистами и поклонниками, на рефлекторном уровне заставляла поддерживать разговор. Или хотя бы делать вид. Ровный голос. Ничего незначащие фразы. Хорошо, хоть улыбаться не приходилось.

— Нет. Я думаю, название пришло из местной легенды. Говорят, река выходит из берегов, когда плачет богиня. И мир очищается. Приходит Ночь.

— И что это значит?

— Кто ж его знает? Никому из живущих разлива видеть не доводилось. В мифах сказано, что приходит Ночь. А Ночь всегда чиста. Кстати, уже темнеет, а вы почему­-то одна.

— Я не одна. Я с вами.

— О чём, похоже, сожалеете.

А он не глуп, Джеки чуть повернула голову и сквозь вязь волос взглянула на собеседника. Красивый профиль. Вернее — настоящий. Не огламуренно­-карикатурный, к которым она привыкла. Орлиный нос, похоже, перебитый, волевой подбородок, пронзительно синие глаза. В таком возрасте их встретишь не часто. Джеки стало стыдно. Только что проводила мужа и...

— Простите меня,— мужчина не поворачивался к ней, а всё так же смотрел на мерцающее зеркало реки, — я не хотел вас тревожить, но мне необходимо было с кем­-то поговорить. Я подумал, что одиночество может оказаться неплохим...

— ...сводником? — слабо улыбнулась Джеки.

— Я хотел сказать — стимулом побороть нерешительность, но ваше определение точнее. Простите, не было случая представиться. Вацлав Мунин.

Джеки невольно вздрогнула и повернулась к собеседнику.

— Тот самый? — за те же полвека перед камерами она так и не научилась скрывать наивного детского изумления, — Я думала, вы уже… — Джеки по­-девчоночьи прижала ладонь ко рту… — Ой, извините.

Мужчина снова улыбнулся:

— Ещё нет, но вы правы, пора. Собственно…

— Что вы! Я сглупила, это старческое. Вы же открыли источник бессмертия.

— Нет. Я лишь нашёл реку вечной тьмы.

Мужчина замолчал. Молчала и Джеки, хоть в голове у неё вертелась тысяча вопросов.

— А вы? — наконец, произнёс мужчина

— Я?

— Да. Вы ведь Жаклин Нуар? Та самая?

— Та самая…. Только не добавляйте мою вторую фразу.

Оба рассмеялись. Смех мужчины был мягким и бархатистым, как воды его реки. Жаклин почему­-то стало легче. Невыносимая усталость прошла.

— Жаклин Нуар,— повторил Вацлав, — Подумать только. Ночная Дива, загнавшая под каблучок не только мир кинематографа, но и Томаса Ротда, богатейшего человека всея галактики, сидит со мной на берегу речки и смеётся, болтая ногами в воде. Какое уж теперь бессмертие. У меня к вам одна просьба. Уважьте старика?

— Неужели автограф?

— Нет. Просто зайдете в воду раньше меня.

— Ха! — расхохоталась Джеки, — я знала, что учёные циничны, но вы всех превзошли, вы — безжалостны. Вы бы понравились моей внучке.

— Почему?

— Вас не пугает прошлое.

Мужчина задумался.

— Наверное, вы правы. Я не боюсь прошлого, это оно шарахается от меня. Но знаете, Жаклин, моя просьба была серьёзна. Если бы я увидел Афродиту, выходящую из пены, может быть понял, что Уран оскоплён не зря.

Интуитивно Джеки поняла. Это не комплимент и не игра словами. Иногда в старости открывается способность видеть то, что за вуалью. Слов, образов, мыслей.

— Я не могу, Вацлав, — качнула головой Джеки. — Даже для вас.

Простите, но то, что вы открыли… — её голос сорвался, — не для людей, не для смертных… Том… Томас Ротд, который получал всегда и всё первым, проплыл несколько метров верх по реке. Даже в свои 97 он обходился без посторонней помощи. Я почти на полстолетия младше, но так бы не смогла. Я готова поклясться, что видела, как с каждым гребком его мышцы наливаются силой. А кожа становится упругой. Он выбрался на берег выше, метров за пятьдесят отсюда. Молодой, красивый, тридцатилетний. Я бросилась к нему, не добежала, задохнулась, упала. Он подскочил ко мне, поднял. Я чувствовала упругость его кожи, свежесть дыхания, словно в рекламе… — смешно… — Джеки улыбнулась и тут же всхлипнула. Рука Вацлава, вся в пигментных старческих пятнах, но всё ещё сильная, легла на её ладонь.

— Жаклин, вам больно, не нужно рассказывать, я знаю, работаю тут сто лет… Поэтому существует правило­: супружеские пары должны заходить в воду вместе или наоборот, а встречаться уже в мнемоцентре. Инструктор обязан был предупредить…

Джеки кивнула.

— Я знаю, меня тут не должно быть, но Томас Ротд не читает правила, он их создаёт… и... он всегда был благороден. Поэтому я его и полюбила. Всё повторилось. Как в юности, он подхватил меня на руки, такой милый, растерянный, но готовый помочь. Кто-нибудь, помогите! — кричал он, прижимая меня к груди, — Помогите, пожалуйста! Старой леди плохо…

Будьте вы прокляты, Вацлав Мунин со своей мунинской рекой и планетой! Если бы Том не узнал о ней!!!

Джекки разрыдалась.

— Я проклят, Жаклин, уже давно, — Вацлав прижал плачущую женщину к своей груди, — Да, если о Реке узнают, Землю вскоре заполонят юные зомби с темнотой иномирья внутри. Но что я могу сделать? Он с трудом поднялся, протянул руку. — Не плачьте, идёмте со мной.

Джеки не сопротивлялась, когда они вошли в воду.

— Всё пройдёт, Жаклин. Сделайте несколько шагов против течения. Вы всё забудете. Ночь беспамятства не так страшна, как кажется. Собственно, вы даже не заметите. Вы ведь станете юны и прекрасны, как прежде. Ваш Томас ждёт в мнемоцентре, вся информация о вашем прошлом записана. Месяц реабилитации, и вы снова станете семьёй. Всего несколько шагов, Жаклин. Не бойтесь.

— Информация, не воспоминания, — перебила Джеки, — то, что вы описали, как смерть. Поверьте, уж я знаю. Больно только тем, кто остаётся. А вы? Вы пройдёте со мной эти несколько шагов?

— Нет, — Вацлав качнул головой, — мне… мне в другую сторону.

— В другую? — Джеки растерянно посмотрела вдаль.— Вниз по течению? Но там… ничего, вечная тьма. Ночь. Поэтому река так и называется, инструктор…

— …ничего не знает. Он лишь оглашает правила. Реки впадают в океан. И Брен телех кта тоже. Река тут одна… Похоже, она вообще одна струится сквозь всё мироздание и лишь иногда выходит на поверхность.

— И вы отправитесь…

— Да, Жаклин, я же путешественник. Я открыл реку, планету, но ещё не добрался до океана. Настал и его черёд. Я должен узнать, что там, в конце. Если, поднимаясь вверх, мы теряем воспоминания, то…

— Вы… — запнулась, — Вы станете… богом?

— Вряд ли, милая Джеки. Богов и так слишком много для одной вселенной. Я надеюсь, что отвечу на простой детский вопрос — куда уходит вчерашний день и откуда приходит завтрашний. И обязательно расскажу вам, — Вацлав нежно коснулся её лица.

Джеки не сразу поняла, что он вытирает ей слёзы. — Не плачьте Джеки, а то речка выйдет из берегов.

— Вы неисправимы! Я не плачу, это лишь брызги, — соврала Жаклин и улыбнулась, уж этому­-то она успела научиться,­ — Вниз по великой реке. Долгое путешествие… Я буду вас ждать, Вацлав Мунин.

Он кивнул. — Спасибо. У вас оно тоже будет долгим, Жаклин. Ну, смелее, несколько шагов и страх исчезнет.

— Вы не поняли меня, Вацлав. Каждое путешествие должно подходить к концу. Даже самое долгое. Всегда нужно возвращаться домой. Потому что нас ждут, — Джеки улыбнулась и коснулась серебряного крестика на груди, — Я была с мужем до конца, как и должна. Перед полётом мы развелись. Все записи были уничтожены. Он свободен. Я вошла в реку, Вацлав, чтоб проводить вас. Вверх или вниз. А мне… мне просто на берег. Я стара для новой жизни и молода для вечности. Утром я улетаю. Внучка меня заждалась.

— Вы чудо, Жаклин Нуар. Не случайно весь мир влюблён в вас. Простите за то, что не попросил автографа, и... прощайте, Джеки. Я долго откладывал, собирался с духом.

Одному страшно. Один на один с темнотой. Но сегодня я встретил вас, и почему-то стало легко… Спасибо, Джеки! Прощайте и простите. Вы не ошиблись, я открыл не источник вечной жизни. Наоборот. Когда я понял, что это, я назвал её Летой*…

— Вы очень мудры, Вацлав.

— Нет, я безгранично глуп.

Он раскинул руки и перевернулся на спину. Волны Реки струящейся ночи подняли на серебряный щит уставшее тело.

Вацлав улыбался, Джеки плакала.

Брен телех кта со своим временным тахионным потоком, или что там у неё было, уносила старого путешественника к великому океану.

* * *

Женщина смыла слёзы и вышла на берег.

Тряхнула антрацитово­-чёрными волосами. Брызги разлетелись по небу бриллиантами звёзд. На длинных ресницах всё ещё сверкали слёзы.

Заканчивалось что­-то неизмеримо важное, но ведь что­-то обязательно начнётся. Стоит только немного подождать. Ведь в этом смысл вечности. Тем более, она обещала.

Навстречу ей спешил взволнованный мнемотехник.

— Мисс, простите, вы не видели тут пожилой леди и престарелого джентльмена в нелепой шляпе?

Она качнула головой:

— Они, наверное, ушли.

— Вдвоём?

— Думаю, да.

— Но куда? — изумился техник, — тут нет дорог, мнемоцентр, река, космопорт, джунгли. Это же остров.

— Вы ошибаетесь, дорог всегда множество, и все очень длинные.

— Простите, мисс, а вы кто? Как ваше имя?

— Никта*.

— Что значит — никто?! Назовите своё имя, юная леди! Я сверюсь со списком. В любом случае, вы не должны тут находиться без разрешения...

— Я назвала. И без разрешения здесь находитесь только вы. Поторопитесь. Пришла Ночь, и, быть может, даже плакала богиня.

— Вы бредите, мисс. Вам нехорошо? Поднялись слишком высоко по течению? Вы слишком юны и говорите странно. Где ваш инструктор? Уже стемнело, но...

О, Боже!!! Мисс, живее к шаттлам. Река выходит из берегов!!!

*Никта ­ в греческом мифотворчестве персонификация Ночи. Мать Смерти, Сна, Старости, Эриды и Немизиды и т.д. бабушка Леты (забвения)