Клетка (джен)

Она сидела на белоснежной скамейке посреди воздушной хрустальной беседки, подвешенной в космическом холоде и темноте той самой магией, которую так старательно возрождала в мире Эсны, оберегая хрупкие нежные ростки, чтобы в итоге ее собственное создание обернули против нее же, заточив в эту прозрачную темницу. Здесь не было ничего, кроме того, что она могла бы создать силой своего воображения. Маленькое пространство, целиком и полностью принадлежавшее ей, но она не имела права выходить за его пределы.

Мэй лениво улыбнулась звездам, бессмертной россыпью сияющим в вечной темноте негасимыми светлячками. Единственное развлечение, отныне ей доступное: наблюдать, пытаясь сосчитать сокровища Вселенной. За долгие годы пребывания здесь она так и не смогла привыкнуть к этой холодной красоте. Тар’Эн позволил ей видеть только далекий, бледный свет звезд.

С легким звоном появилась призрачная лестница, постепенно наливаясь молочно-белым сиянием, — это значило, что приближался ее создатель. Тюремщик и палач.

Опять пришел.

Мэй даже не повернула головы, не желая видеть его, такого прекрасного, но безжалостного в своей любви. Кто бы мог подумать, что юноша, которого она взялась учить когда-то, станет таким жестоким.

— Мэй…

Глубокий, чувственный голос не будил в ней прежнего трепета, не отзывался волной тепла, бегущего по венам к самому сердцу. Хрустальная темница выстудила все ее чувства, оставив лишь сожаление о былом.

— Мэй, не молчи.

Женщина горько улыбнулась своим мыслям, позволив серебристой вуали скрыть ее лицо. Все здесь было белым или серебряным, кроме звездного неба: одежда, обстановка, если она хотела таковую… Впрочем, она все чаще стала обходиться малым, лаконичным.

— Даже не посмотришь, что я принес тебе?

Зачем он приходит снова и снова? Дразнит, провоцирует, умоляет? Все давным-давно кончено. Кончилось тогда, когда Тар’Эн, ее самый выдающийся ученик, запер ее в этой тьме под звездами, в холоде и спокойствии вечности ради глупого, эгоистичного чувства, которое она не могла с ним разделить.

— Послушай, Мэй… — О, этот обманчиво доверительный тон, его излюбленный прием! — Знаю, ты ненавидишь меня, презираешь, так дай волю своим чувствам! Кричи, обвиняй, скажи хоть что-нибудь! Ведь я просил прощения, Мэй, я умолял тебя о милости, унижался… Ну, ради всех богов Вселенной, просто посмотри на меня!

Она не изменила позы — вечность в хрустальной шкатулке приучила ее быть терпеливой и экономной в движениях. В груди не отозвалось ничего, только неприятно тянула пустота. Хотя было время, когда она страстно желала его страданий, долгих мучений и той боли, что слышала сейчас в его голосе. Тар’Эн поднялся на несколько ступеней — Мэй поняла это по тому, как прозвучали его шаги. Все, что он создавал, было великолепным произведением искусства, и она искренне восхищалась, не зная, что он примет ее поклонение такому бесспорному таланту за нечто большее. Музыкальные ступени издали еще пару аккордов… Тар’Эн теперь стоит совсем близко — у самого порога, но Мэй знает — дальше ему не пройти. Может, он и создал эту великолепную стеклянную клетку, прекрасную тюремную камеру, однако ее собственной магии хватило на то, чтобы навсегда закрыть ему доступ.

Мэй мечтательно вздохнула, по-прежнему глядя на звездный полог своей темницы из света и хрусталя посреди космической пустоты. Было время, когда ученик тратил все силы на то, чтобы взломать невидимую преграду, а она смеялась и плакала, видя его отчаяние. Он разбивался о мерцающую пелену вновь и вновь, пока не падал в изнеможении на проклятую лестницу, и Мэй помнила тот диссонанс, с которым звучали ступени-клавиши. Потом его визиты стали более сдержанными, уже по-взрослому исполненными стремления и угрозы.

Ушло и это, но Тар’Эн продолжал появляться на пороге идеального узилища, все еще чего-то требуя, зовя, упрашивая…

— О, жестокая богиня, — выдохнул мальчик, успевший превратиться в мужчину. Он опустился на площадку, проводя ладонью по сияющей преграде, словно лаская ее, Мэй, гордо выпрямленную спину. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать это.

— Сегодня у меня праздник: пала Эллерия, — с сухим смешком произнес величайший маг Эсны. — Подумал, ты должна знать. Твоя страна сопротивлялась дольше всех, стоит отдать ей должное.

Мэй медленно кивнула, соглашаясь. Ей было не жаль. Она потеряла всех, кого знала и любила, кем дорожила, уже давным-давно, еще в первые годы заточения. Тар’Эн приводил их сюда одного за другим: родственников, друзей, учеников… Пытал и убивал их у нее на глазах, заливая лестницу, сотканную из молочно-белого света, ярко-алой горячей кровью, вплетая отчаянные, душераздирающие крики своих жертв в жуткую симфонию. Все ради того, чтобы она сняла заслон.

Какая ирония! Тар’Эн создал камеру, но ключ от нее всегда находился у Мэй.

— Ты никогда не сдаешься, верно? Моя величественная…

Его голос внезапно изменился — стал нежным и ласковым, и Мэй знала — в этот момент карие глаза бывшего ученика светятся любовью. Запретной, неистовой и страстной, пожирающей душу. Она была рада, что сидит спиной к этому сладкоголосому прекрасному чудовищу с исковерканным нутром. Порой она опасалась за свой рассудок, до боли стискивала пальцы, страшась, что предаст себя и откроет ему прозрачную дверь.

Впрочем, они уже давно и безнадежно больны этим безумием. Тар’Эн и она.

— Я люблю тебя, Мэй.

Ей пришлось зажмуриться, до боли сжать кулаки под серебристым покрывалом, наброшенным на колени, а мучитель продолжал:

— Люблю… Люблю тебя, моя прекрасная. Ты все для меня. Смысл моей жизни, центр моего мира! Во имя тебя и ради тебя я покорил весь континент, а после очередь дойдет до всего обитаемого мира. Завтра я не приду — буду занят. — Он усмехнулся. — На луне напишу твое имя. Так, чтобы все знали и видели: теперь луна будет зваться так же, как ты.

Глупый мальчишка! В мире осталось слишком мало магии, чтобы так глупо тратить ее! О, неужели она еще способна чувствовать что-то, отличное от ледяного спокойствия созерцателя?

— Мэй, я не отступлю, я упрямый. Обыщу все библиотеки, вскрою все хранилища древних знаний, выволоку на свет всех отшельников и прорицателей, но найду способ достать тебя из этой скорлупы. Ты же меня знаешь.

Мэй улыбалась сквозь жгучие слезы. Он так ничего и не понял. Не стоило строить настолько идеальную темницу, Тар’Эн… Он так хотел удержать то единственное, что вдохновляло и волновало его…

Творит ли он сейчас свои прекрасные шедевры? Или окончательно сделал своим ремеслом войну и жестокость?

— Моя неприступная... — Хриплый шепот, жаркий и наполненный прежней страстью. — Моя желанная… Вернусь послезавтра, будешь ждать?

Разумеется, она не ответила, но покрывало, скрывающее кисти рук, намокло от слез. Он надорвется, пытаясь подписать луну ее именем. И тогда Мэй впервые испугалась, что Тар’Эн может не прийти.

Тяжелые шаги и музыкальный звон ступеней давно затихли вдали, когда пленница, наконец, поднялась и подошла к выходу из беседки, положив дрожащую ладонь на мерцающую преграду. Два тихих слова были произнесены спокойным, ровным голосом, после чего Мэй вернулась на свою скамью.

Звезды тихо мерцали в вышине, равнодушные ко всему.