Звезды светят, чтобы каждый мог вновь отыскать свою (джен)

— Поттер, — говорит вдруг Снейп, глядя так внимательно, что по спине бегут мурашки. — Давайте сюда ваше разрешение на поход в Хогсмид. Я подпишу.

Гарри молчит, смаргивает удивленно, а в горле почему-то поднимается горечь. Шаги к Снейпу выходят странно деревянными, он едва на пол не валится от неловкости, и руки ещё дрожат немного, когда получается поднять их кверху с зажатым в холодных пальцах пергаментом. Снейп смотрит внимательно, вздыхает тихо, оставляя палочкой чёрный блеск росписи под мелким бисером почерка Минервы, и тишина между ними в одиночестве коридора висит такая густая, такая влажно-тяжёлая.

— Поттер, — говорит Снейп спустя пару секунд молчания на двоих. — Помните, пожалуйста, что вокруг вас все идиоты, ладно?

Гарри хмыкает с нервной насмешкой. Что это такое, что ему говорят? Кто ему говорит?

— Я не шучу, Поттер, я мало похож на клоуна, несмотря на то, что работать приходится в фирменном цирке, — Снейп делает шаг ближе, нависает над ним чёрным скалистым обрывом, внезапно совсем не страшным. Гарри кажется теперь, что во мглистом дыхании между ними проскальзывает тонкая нотка понимания. — Вместо того, чтобы сказать вам правду, Поттер, они будут пичкать вас ложью «во благо» до тех пор, пока вы не возненавидите их за то, что половину жизни они не давали вам действовать по своему разумению и учиться на своих ошибках.

Звёзды где-то за спиной искрят в туманной вышине неба, и Гарри сглатывает, смаргивает с ресниц влагу. Под рёбрами что-то ворчит взволнованно, царапается, пытаясь выбраться наружу и посмотреть, что, что там такое суют прямо под нос, что это за правда такая.

Бледная тонкая ладонь касается лба, отводит в сторону жёсткие пряди волос, мягко оглаживает застарелый шрам.

— Я вам скажу, Поттер, — говорит Снейп. У Гарри горечь во рту оседает пыльным привкусом. Снейп пугает этой своей искренностью, и ему бы не верить вовсе, но верить почему-то хочется так остро, что Гарри льнёт к этой ладони и кивает торопливо, боясь, что краткое мгновение правдивости, единственной в его жизни, растворится в привычной язвительности человека, с самого начала решившего, что ему лгут.

Может быть, этот человек решил тогда обвинить во лжи просто потому, что заведомо знал, сколько лжи будет между ними в будущем. Может быть, это тогда было отправной точкой взаимной нелюбви?

Гарри думается, мол, мог бы он довериться, если бы тогда человек в чёрном, чарующий и волшебный, как никто другой, позволил довериться себе? И насколько же они оба выходят похожими…

— Поттер, — голос ввинчивается в сознание бархатом, гладит против загривка, и Гарри вздрагивает, очнувшись. — Поттер, слушай меня внимательно. Слышишь? Только не кричи, кричать здесь нельзя, даже если зол очень. Поттер, Блэк этот — крёстный твой, понимаешь? И они все сказать тебе хотят, но чувства потревожить боятся. Они лицемеры, Поттер, и самый лицемерный из них директор, потому что они знают, уверены в том, что Блэк невиновен, а доказательств найти не могут. Они и сами не знают, во что верить, и тебя хотят заставить верить в чепуху. Они не знают, ничего не знают, Поттер, и не хотят, чтобы ты делал что-то без их ведома.

Гарри задыхается, отступает назад, смотрит глазами большими-большими, и в зелени этой отражается бушующее море.

— А он, — спрашивает Гарри сорванным шёпотом, — он — нет? Невиновен? Он?..

— Блэк за отцом твоим бегал собачонкой на привязи, — Снейп сердится, походит на птицу чёрную, нахохлившуюся. — Я ненавидел их всех за то, кем они были, но я не дурак, чтобы очевидного не видеть, Поттер.

— И они сделали что? Что они сделали, профессор Снейп? Они невиновного — в Азкабан? Упекли на двенадцать лет? И вы — вы что сделали? Вы молчали всё это время? И они молчали?

— Что вы торопитесь! — Снейп прикрикивает. — Что вы торопитесь постоянно, Поттер, вы мальчишка ещё, но неглупый же, так что вы торопитесь! Подумайте на минутку хоть, что это выгодно могло быть кому-то, что его оттуда просто так не вытащить, если упекли без доказательств толковых? Ну, Поттер, что вы думаете, Поттер? Думаете я, я — украшенный ошейниками и долгами по самую макушку — думаете я мог сделать что-то? Только подачки ему отправлять — которые мне отдавали обратно. Я никто, Поттер, я по своей глупости на такой привязи, что вам и не снилось. Я дурак, Поттер, — добавляет он тише. — Я такой дурак, Поттер, что вам и не снилось.

Гарри верить не хочет, но молчит, остаётся на месте, всё равно верит, потому что Снейп — этот вот Снейп, называющий себя дураком — всё равно единственный, кто говорил ему правду.

— В чём тогда, — спрашивает Гарри, — в чём тогда опасность будет, если я прогуляюсь в Хогсмид?

— Ни в чём, — отвечает Снейп тихо. — Если только у него с головой после Азкабана всё хорошо. И в этом — единственно в этом — я сомневаюсь. Он и в Хогвартсе был дурак. Все мы дураками были. Ими же и остались. Пойдёте, вы, Поттер, в Хогсмид?

— Пойду, — говорит Гарри, — наверное. Мантию накину и пойду, чтобы никто меня не видел, профессор.

— Принесите мне, Поттер, мятных мышек из «Сладкого королевства», — просит Снейп тихо-тихо совсем, ссыпает в мальчишеские ладони горстку сиклей. — Если не сложно.

Гарри кивает.

— Принесу, — говорит, — к чаю.

— Я буду ждать вас к пяти.

Гарри проглатывает тугие лозы подступающих слёз, заталкивает их глубоко-глубоко — и торопится в башню.

Часы бьют второй час дня.