Сон-на-Яву (гет)

Скучно. Недостаточно.

Недостаточно глубоко. Недостаточно полностью.

Мало-мало-мало.

У людей — в смысле тех, что настоящие люди — всё начинается и заканчивается на телесном. Никакого тебе единения душ и мыслей. Так могут далеко не все. Вообще почти никто.

У сущностей же нет даже представления, что такое тело и его удовольствия. Мало приятного додрачивать в гордом одиночестве, когда уже всё случилось, и партнер потерялся в бескрайнем море вселенной.

Наверное, поэтому встреча в — и немножечко над, под, вокруг — метро так цепляет. Почти что заноза прямо в мозгу.

Девушка с Кошмаром за плечом. Так интересно, другие там носят демонов — внутренних или пришлых — а у неё, вот, — Кошмар.

Красивый Кошмар, не в пример многим.

Девушка, наверное, тоже. Людям во Сне веры нет.

— По себе судишь?

Кошмар ухмыляется, довольней существа просто не сыскать в этом метро. Явно поймал не только последнюю мысль. И улыбка у него — заразительная до невозможного.

— Может быть, и по себе.

Мысль получается немного обиженная, но скользит между нами тремя легко и свободно.

Прыжок — и вагон сам собою продолжает ехать, сближая со всё ещё привязанной к глупой земной гравитации девушке. Ноги мягко встречаются с полом, возвращая в твердую систему координат. Девушка удивлена способу передвижения только самую малость — хорошо. Либо знает, как работает Сон, либо так хороша, что не считать. По любой из причин хорошо.

— Будем знакомы!

Улыбку подружелюбней, руку вперед для рукопожатия, и поза — как можно более открытая. Смотри, всё для тебя, для вас, для обоих. Редко встретишь людей с Кошмарами на привязи.

Девушка касается протянутой конечности с опаской, как если бы это могло бы быть опасно. Нет, во Сне многое может быть таковым, но прямо сейчас я — не хочу. Никакого подвоха, только знакомство.

— Моя станция скоро будет, но ты же мне приснишься ещё?

* * *

Дверь открывается, являя Яну на пороге. Балор тоже с ней — может быть, не во Сне я его и не вижу, но почуять его довольно легко. Особенно, если знать о нем заранее.

— Ты... выглядишь иначе, — Яна смотрит с подозрением во взгляде, критически даже.

— А ты выглядишь точно так же, — улыбка не выходит совсем настоящей. — Разве есть интерес быть собой во Сне?

Пауза повисает не совсем приятная, молчание ощущается затянутым. Нужно сделать хоть что-нибудь, чтобы наконец двинуть это с точки.

— Это проблема? — наконец решаюсь спросить.

— Нет, всё в порядке. Просто не задумывалась об этом раньше, — отвечает она.

О чём «об этом» Яна не уточняет и приглашает внутрь.

Шаг через порог — и по позвоночнику скатывается волна мурашек. Магическая зашита. Да и воздух в квартире другой, насыщенный. Не совсем, как во Сне, но и не обычный. Легко угадать, что тут живет магичка.

Яна ведет через коридор в дальнюю комнату и плотно закрывает за нами дверь. Ещё одна пауза догоняет нас уже здесь, замерших на пороге.

— Да иди ты... к черту, — раздраженно фырчит Яна (обращаясь ясно к кому) и первая переступает черту неловкости.

Подступает — близко-близко, вжимая в хлипкую межкомнатную дверь — и целует так, будто с разбегу ныряет в ледяную воду. Что ж, и я не стану бездействовать.

Провести ладонями по бедрам — снизу-вверх, остановиться на талии, немного сжать. Яна дышит тяжело, вжимается телом в тело, тянет за волосы, путаясь пальцами, и это так восхитительно-хорошо.

Балор мотается на грани Сна и фонит раздражением так, что это ощущается на грани физического. Как это так, чтобы забыть про него, чтобы игнорировать и заниматься собой. Яна и правда пытается игнорировать, но интересно проверить, чего больше в Кошмаре — зависти или ревности.

Впрочем, целовать эти губы тоже — интересно.

Поцелуй прерывается, Яна ведет дальше, в комнату, на правах хозяйки. Тянет за петельки на джинсах, заваливая на себя, и старый диван натужно скрипит под весом двух тел. Снова поцелуй — тягучий и долгий, до потери всего. Руками — в чужие короткие волосы и под одежду, наконец кожа к коже. Нетерпеливо.

— Ч-черт, — тягуче ругается Яна, стоит сжать её грудь сквозь бельё.

— Плохо?

— Нет.

Прерванный поцелуй не продолжается. Вместо него — губами к чужой шее, немного прикусить, и — языком, длинно и влажно. Яна стонет, и это лучше любой из наград.

По мета-затылку скребёт чужое раздражение — ясно чье. Почти что смешно, и хочется подразнить.

Впрочем, зачем отказывать себе в удовольствии.

— Я попробую кое-что? — вопрос больше для галочки.

Первый мысле-образ не нужно искать — он тут, на поверхности воображения и мучает уже давно. Как запускаю пальцы в клубящуюся тьму не-тела Балора, как его щупальца охватывают руку за запястье и до самого локтя. Как веду осторожно и по наитию, чтобы сделать бестелесному кошмару приятно.

Балор — тот, что не часть моего воображения — действительно стонет от удовольствия. Врывается в мою фантазию, сжимает щупальца и тянется дальше и глубже. Прямо в разум, на подкорку, дергая за ниточки и выкручивая чувства на максимум. Очевидное требование не останавливаться, продолжать.

— Приставать к моему Кошмару и есть твоё «кое-что»? — Яна дышит сбивчиво, будто и не оставляли её ни на секунду.

— Балор точно не против, — губы сами растягиваются в улыбке.

Яна шипит сквозь зубы что-то похожее на «я знаю» и «пошел он» одновременно. Балор во Сне-на-Яву ластится почти агрессивно — чернота оплетает мысли и разум, вытягивая на поверхность все потаенные мыслишки, душит почти что. Как будто не знает, как сделать хорошо — себе и другим.

Раз так, придется учить на примерах.

Целовать Яну, а представлять на её месте Балора требует некоторой умственной гибкости. В реальности поцелуй получается скомканным, смазанным, и быстро заканчивается — у Балора не хватает терпения, он свой поцелуй углубляет быстро, схватившись за мою шею, словно за хрустальный фужер — нежно, но крепко, так, что не вырваться. Заставляет выпрямиться-выгнуться, запрокинуть голову, и его щупальца скользят глубоко, так, как в реальности невозможно и больно, наверное, а в фантазии — то, что нужно обоим.

Повторить позу в реальности — и фантазия кажется обжигающе настоящей, такой, что даже дышать становится невозможно, а голос сам собой подключается, лишь бы показать в мир, как хорошо.

Голос Яны кажется неожиданным. Развеивать фантазию жалко — а Балор по этому поводу явно протестует, окатывая холодным раздражением-разочарованием — но реальность ничуть не хуже. Какой бесчувственный дурак не оценит прекрасную женщину, разморенную возбуждением, раскрасневшуюся и сдерживающую стоны?

— Как ты? — собственный голос ощущается немного чужим, просевшим, речевой аппарат сопротивляется разговорам вслух. — Плохо?

Яна издает звук — скорее нуждающийся стон, чем что-то осмысленное — и отрицательно машет головой. Потом, кажется находит силы разомкнуть губы.

— Это странно, — наконец говорит она. — Но мы убьем тебя, если остановишься.

Столь серьезное заявление так сильно выбивается из контекста, что смех сам собой вырывается из-под рёбер.

— Даже в мыслях не было.

Поцелуй — ещё один, чуть более вдумчивый. Руками забираюсь Яне под одежду, наслаждаясь теплом её тела в своих руках. Балор не ждет разрешения, и сам забирается в фантазию, хозяйничая и направляя, пытаясь завладеть всем возможным вниманием. У меня и правда не совсем хватает его на двоих. Настоящие руки сменяются эфемерными щупальцами, и я уже плохо различаю реальность и фантазию. Приходится держаться за Яну, как за единственную связь с реальностью, но то ничего.

Чужие штаны находятся наощупь и приспускаются также. Под пальцами — влажно и скользко, и Яна так хорошо стонет от прикосновений. Бедра сами собой движутся на её бедрах, и трение приносит хоть какое-то облечение. В фантазии Балор, явно уловив паттерн человеческих эрогенных зон, повторюшничает, обостряя всё до предела.

Яна вздрагивает и сжимается на пальцах, кончая на удивление тихо, а по сознанию проходится волна возбуждения-облегчения. Реальность проясняется неожиданно и болезненно резкая на контрасте с фантазией. Яна подо мной дышит тяжело, с хрипотцой — ей явно нужно больше, чем несколько мгновений, чтобы прийти в себя.

— Пиздец, — наконец резюмирует она.

* * *

Обнаружить с утра, что девушка живёт не одна, а делит квартиру с двумя мужиками, опыт своеобразный.

— Доброе утро, — говорит длинный, тонкий старик, помешивая кофе в кружке. — Чай, кофе?

Второй — мускулистый, крепкий, шкафообразный — выглядел так, будто овсяное печенье на тарелке оскорбило его лично.

Яна проходит на кухню, протиснувшись мимо меня, легко и привычно, расслабленно даже. Мычит что-то невнятно приветственное, разморенная долгим сном, и падает на последний свободный стул. Атмосфера тут не давящая, но странная и непривычная.

— Кофе с молоком, если можно, — наконец получается выговорить.

— А молоко кончилось, — старик усмехается как-то особенно, по-стариковски знающе. Не язвительно даже, но укол стыда чувствуешь всё равно.

— Недавно же покупали, — бормочет Яна.

— Покупать — покупали, — кивает старик. Яна упрямо идет к холодильнику, не то не доверяя словам, не просто ради самого факта упрямства. — Да только скисло оно от вашей ворожбы. Есть творог. Или это уже сыр?

— От какой еще ворож... бы?

Яна всё же достаёт из холодильника бутылку. Написано на ней и правда "молоко", но вместо него там лениво перекатывается в закваске кусок желтоватой массы. От вот такого непосредственного наблюдения следов вечернего преступления щеки у меня краснеют, и губы растягиваются в нервной улыбке.

Стыдно быть застуканными вот так. Хотя и сожалений у меня — никаких.

— Думаю, можно назвать его творожным сыром, — говорю, прикладывая всю силу воли, чтобы не отвести глаза.

Старик усмехается и наконец пьёт свой кофе. Яне, кажется, требуется ещё секунда (или подсказка Балора), чтобы понять, от какой такой ворожбы скисло молоко, и её лицо заливает восхитительный румянец.

— ...вы вчера колдовали? — наконец говорит шкафообразный, будто действительно не понимает, в чем тут дело.

От его такого непосредственного вопроса и удивления на таком суровом лице смех зарождается сам собой, а я его даже не думаю держать при себе.