Хорошие дети не танцуют (гет)

Телефон пиликнул тихой трелью, сообщая о входящем сообщении. Адриан скосил глаза на экран и тихо вздохнул.

«Хорошие дети не танцуют», — звучало в его голове недовольным голосом отца. Это было и обидно, и досадно, и жестоко… И правильно. Адриан старался не распространяться, сколько раз его пытались «умыкнуть» и с какой целью. Киднеппинг оказался такой широкопрофильной и прибыльной вещью, что поневоле Адриан в чем-то понимал Габриэля в его маниакальном стремлении защитить сына.

Вот только он и был этим самым сыном. Адриан-мать-его-так-Агрест. И он был хорошим ребенком, честно! А хорошие дети…

…Не танцуют.

Телефон пиликнул снова. Адриан с тяжёлым вздохом взял его в руки и разблокировал, просматривая сообщения с хорошо знакомого номера.

Так ему могла писать только одна особа. Адриан закусил губу, смотря на такие простые, но согревающие душу слова.

«Я жду тебя, mon noire chaton⁽¹⁾».

И как он после этого должен ей отказать?..

Адриан воровато оглянулся, благодаря всех богов на свете за то, что его отцу еще не пришло в голову поставить в его комнате камеры. Торопливо соскочив с кровати и чертыхнувшись, когда с прикроватной тумбочки навернулся графин с водой, он понёсся к шкафу-купе в другом конце комнаты.

Он честно старался быть тихим! Но предвкушение, азарт и адреналин, бурлившие в его сердце, не давали ему ни шанса сохранить спокойствие и тишину. Он то и дело чем-то бряцал, стучал, чертыхался и шёпотом крыл всё окружающее пространство таким матом, что услышь его отец — заставил бы с десяток раз вымыть рот с мылом и вновь пройти через ад обучения этикету и риторике. Наконец Адриан вышел из шкафа — точнее, выполз, собрав с собой рюкзак.

— Плагг, когти, — тихо шепнул он, прячась в ванной.

В комнате без окон вспышку зелёного цвета было не так заметно, и вскоре уже из-за высокого забора особняка Агрестов выпрыгнул парень в чёрном трико с чёрно-зеленым рюкзаком за плечами. Его путь лежал на окраину Парижа, туда, куда обычные дети не ходят, а хорошим детям делать там точно нечего — ведь…

Ну да. Он знал эту фразу наизусть.

Живя близ Нантера, Адриан привык, что добираться до тринадцатого округа ему приходилось около получаса — при наличии скейта и быстрой переправы через Сену. Трижды! Но став котом Нуаром, он не мог не отметить пользы как минимум транспортировки себя любимого в нужное ему место. Потому что с Плаггом дорога до заброшенного завода на окраине тринадцатого района, где его и ждали, занимала всего семь с половиной минут.

Семь с половиной минут — и ещё две на переодевание — до счастья.

Он на ходу втискивал ноги в практически не ощущающихся сапогах супергеройского костюма в высокие чёрно-зеленые кеды. Впрыгнуть в безразмерные штаны, обнажающие тазовые косточки во время флипов и слайсов удалось еще быстрее. Адриан удивлялся, как Плагг умудряется менять костюм под нужды пользователя, и не раз благодарил его за то, что он есть. Даже вонючий камамбер стоил того! Зелёная борцовка, чёрная кофта, чёрно-зелёная толстовка. И — последним штрихом — кепка с широким козырьком, некогда найденная на обыкновенной распродаже в Лионе во время деловой поездки отца. Банально? Да. Но больше ждать Адриан не мог, и вот уже не Кот Нуар — супергерой Парижа, а noire chaton проскользнул в приоткрытую ангарную дверь очередного безумного рейва.

Тут собрались едва ли не все танцоры Парижа. Тут без разницы, сколько тебе лет и были ли у тебя деньги, потому что алкоголь тут лился рекой, и ты был вправе выпить столько, сколько в тебя влезет. Адриан никогда не пил — и не видел, чтобы пила она. Тут танцевали всё сразу и ничего конкретного, и тем слаще ощущение парного танца с той, ради кого он сюда приходил каждый раз, как только вторая сим-карта в телефоне принимала сообщения с такого знакомого номера. Он шарил в толпе глазами, и зелёный кошачий взгляд нервно перескакивал с одной посетительницы на другую, отмечая только то, что это не она.

Он искал её чёрные, как вороново крыло, волосы. Искал задорный смех в гуле басов и треске электромузыки. Он искал её запах среди пота, перегара, лёгкого флёра травки и чужих парфюмов. Её одежду среди сотен других ярких пятен в этой какофонии цветов, и людской поток для него сейчас — не более чем досадная помеха.

Наконец, он увидел её и буквально в два прыжка оказался рядом. Обнял, щёлкнув по козырьку кепки, которую сам ей и подарил. Поцеловал в изгиб шеи, и, прижимаясь ещё больше, прошептал в аккуратное ушко:

— Горячих танцев тебе, Принцесса.

Он знал, что она убьёт его, если узнает, но не в силах был отказаться от сладости этой тайны, от её манящего аромата приключения и будоражащих, как от шампанского, пузырьков адреналина под кожей.

— Ты пришёл, котёнок, — она повернулась в его объятиях, обвивая его шею тонкими руками с бархатно-нежной кожей запястий, и поцеловала. Поцелуй отдавал мятной жвачкой, лимонным соком, который она так любила, и вечерними суши, на которые он так и не смог прийти. Он целовал её жадно, всматриваясь кошачьей зеленью глаз в её, сине-василькового цвета. Он наперечёт знал каждую её родинку, изгиб её губ, пушистые чёрные ресницы и восточный разрез глаз. Он знал, как приятно проводить пальцами по её острым широким скулам, едва касаясь, и ему безумно нравилось считать её веснушки, когда они сидели, затерянные среди парижских крыш, и вместе смотрели на луну.

Но сегодня он появился тут не для этого.

— Разве я мог пропустить такое веселье? — спросил он, хитро щурясь и полностью оправдывая своё прозвище среди завсегдатаев рейва.

Кошак.

Так его назвали с лёгкой руки Принцессы. Его Принцессы.

Маринетт.

Ну да, кто бы, право слово, сказал ему об этом раньше, — так он бы засмеялся громко и в лицо! Стеснительная, добрая, отзывчивая и скромная Маринетт, которая всегда при нём заикалась, никогда не носила юбок короче колена и всегда выглядела как благовоспитанная девица из колледжа «только для девочек» — вот эта Маринетт танцует на нелегальных рейвах ночи напролёт?

И тем не менее, это было именно так. Тихая? Помилуйте! Скромная? Глядя на её плоский подтянутый живот с проколотым пупком, из которого свисала висюлька-черепушка, он бы не назвал её скромной. В этот раз она пришла, будто в насмешку, одетая в цветах Ледибаг — чёрные кроссовки из последней коллекции партнёра его отца, чёрные брюки с красными швами и окантовкой и красный, в крупный чёрный горох, топ, на котором останавливался, по правде говоря, не только его взгляд. Кепка была лихо сдвинута набок — и не только для того, чтобы ему было удобнее её целовать, — а от растрепавшихся хвостиков осталось только одно название.

— Зажжём танцпол, моя Мур-цесса? — лукаво проговорил он, глядя ей прямо в глаза.

Сердце замерло на миг и пустилось в бешеный пляс, когда в глазах Маринетт он заметил ничем не прикрытую радость, ожидание, веселье, счастье — практически безумное, такое же, как и у него самого. Он её улыбки сносило крышу, и Адриан не мог себе отказать в удовольствии прижаться к её губам ещё раз, прежде чем, расталкивая толпу, оказаться перед диджейским пультом, в свете самодельных софитов и перекрашенного диско-шара.

Наступила полночь, а это значило, что пришло их время. Адриан сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул, показывая ди-джею «козу». Из-под стойки выкатился странного вида скейт, со всего двумя колёсами, формой напоминавший песочные часы. В предвкушении шоу люди разошлись, образовав огромный полукруг для них — для них двоих. Закрутилась музыка, какой-то дабстеп, кажется, но Адриану и правда было всё равно. Сегодня днём его Принцесса была грустной и чем-то всерьёз обеспокоенной, и Адриан решил её развеселить. Встав на скейт, он начал кататься туда-сюда, выделывая глупые трюки, кривляясь, заигрывая с залом и всячески пытаясь вызвать больше смех, чем профессиональные аплодисменты.

Правда, Маринетт шутливо пихнула его, и он свалился со скейта. Она как будто насмехалась над ним: пренебрежительно помахала кистью у самой шеи, скривила хорошенький ротик в презрительной гримасе, и Адриан фыркнул, спасая своё сердце от немедленного растопления и падения к её ногам. Он оттолкнул свою Принцессу, выходя на первый план, но она шла рядом, в паре метров. Шутливая, но бессловесная перепалка продолжалась — за них всё говорили тела. Отрицательное махание головой, гримасничание, руки, поворот плеч и бёдер... диджей знал своё дело, и вскоре для них перестала существовать толпа, окружившая их двоих, — во всём мире были только они. В своём недо-споре Маринетт и Кот Нуар поравнялись, и со следующим битом, со следующим вибрирующим в груди ударом басов они внезапно стали единым целым.

Он — плавный и текучий, будто вода — двигался, не идя, а перетекая из одной позы в другую. Он и правда был порой таким, нежным, неторопливым, подстраивающимся под окружающую среду и людей, чтобы выжить; прогибающийся под обстоятельства — но ещё не сломавшийся ни разу. Она же была как будто наоборот вся сделана из ломаных линий и зигзагов, её движения были ломаными и рваными, как будто в неевклидовой геометрии убрали все плавные линии. Она была узором калейдоскопа, ломаным, рваным, объёмно-безумным, и она нравилась ему именно такой. Смелая, креативная, добрая — и в то же время жёсткая, скромная, неуверенная в себе; он не понимал, как могут сочетаться такие качества, но они были в ней все. Она ломала мозг своим существованием точно так же, как танцем ломала музыку, подстраивая её под себя.

Нуар поддёрнул штанины и сделал круг на носке одной ноги, краем глаза наблюдая, как она продолжает ломать музыку — и вместе с ней и реальность — под себя. Он кружил вокруг неё, она — заставляла его прогибаться под свои резкие выпады и жесты, он — вился вокруг неё, чтобы в любой момент продолжить её, подхватить — и никогда больше не отпускать. Не отрывая взглядов друг от друга, они вместе танцевали, и беснующаяся в экстазе их любви толпа волновалась, как море перед штормом. Диджей убыстрял ритм, движения рвались, как истлевшая бумага, но они продолжали быть единым целым и синхронно двигаться в такт биению сердец друг друга.

Он был её марионеткой — и она управляла ним, как опытный кукловод. Он чутко откликался на каждое движение её пальчиков, на каждое вращение кисти или кивок головы. Взглядом, жестом, касанием — поворотом бёдер, наклоном головы, разворотом плеч — она управляла ним, как опытный программист управлял бы роботом. И в следующей переломной точке, когда музыка вновь сменила тональность, отдала первенство ему. Без тьмы не бывает света, без Принцессы не будет Нуара — и наоборот. Сил сопротивляться соблазну у него не было.

Нуар провёл рукой по её спине, от чувствительного местечка под шеей до самой поясницы, и развернул её. Как кукле, он менял ей позы, двигал её, переносил и распалял огонь в этих обычно индифферентных глазах цвета василькового моря. Сдерживаться было почти больно, так манила эта мнимая покорность; он буквально ждал, когда она взорвётся, и они снова вступят в невидимую борьбу движений и ритмов, чтобы сдаться друг другу в самом конце. На пике музыки, когда, казалось, темп сведёт с ума любого, они замерли — и вместе с ними замерло всё вокруг.

Замер ди-джей, поправляя наушники на бирюзовых прядях. Замерла музыка под его чуткими длинными пальцами, готовая вновь сорваться в свой безумный бег, вырваться лавиной из колонок и пройтись как молотом по наковальне по сердцам гостей рейва.

Замерла толпа, в экстазе и полубезумном восхищении пожирая их глазами. Если герои дневных, видных всем сражений — это Ледибаг и Кот Нуар, то ночью, в подворотнях, где танец был основой коммуникации и жизни, героями были эти двое. Кот и Его Принцесса.

Замерла охрана, не заметная в тенях от фосфоресцирующих красок на внутренних стенах ангара. Замерли спешащие просочиться в двери ангара новые посетители, замер бармен с бутылкой «Апероля».

Они тяжело дышали, глядя в глаза друг другу. Кто из них первым потянулся к другому, сказать было невозможно, просто в один момент всё вокруг затопила нежность. Ощущение этих мягких губ на его губах, смешивающееся дыхание и жар, расходящийся по телу от груди, в которой не хватало воздуха.

Толпа вокруг ликовала. Ди-джей мелькал пальцами по клавишам микшера и вертушки, бесновалась в танце толпа, крутил коктейль-шоу бармен. И только Кот Нуар стоял, тяжело дыша, прижимая к себе обманчиво-хрупкую Маринетт, и был отчаянно-счастлив.

Пусть скоро рассвет, и ему пора будет домой; пусть завтра он придёт в колледж и снова сможет сказать, что она «всего лишь лучший друг», пусть он не сможет приобнять её и прижать к себе, пусть не сможет поцеловать… Но в эти ночи, наполненные огненной страстью их совместных танцев, безумным калейдоскопом, рейвом и кашей из смешавшихся мелодий в голове, одно он знал точно: за возможность танцевать со своей Принцессой он отдаст весь мир и даже свой камень чудес.

1) Mon noire chaton (фр.) — «мой чёрный кот».

Вернуться к тексту