В стенах гильдии (джен)

Мавис пишет «Простите меня» большими размашистыми буквами прямо на стене под лестницей. Здесь раньше находился бы вход в подвал. Почти столетие назад. Много зданий гильдии назад. В том месте, которое она звала домом.

Она окунает пальцы в краски Рибуса, коснуться которых по-настоящему не может. И пишет на барной стойке синими, а потом розовыми буквами.

Она берет любые цвета. Наугад. Обходя только красный.

Мавис боится красных красок. Вязких, густых, насыщенных. Слишком похожих на кровь.

Крови на стенах не место. Но Мавис все равно кажется, что она сочится изо всех щелей. И она закрывает ее письменами. Она пишет все, что придет в голову, перекрывая надписи друг другом.

Она поворачивает голову и встречается взглядом с Юрием. Он смотрит на нее глазами Макарова.

«Седина тебе к лицу» — хочет сказать Мавис, и слова застревают в горле. Она знает, что Юрий не дожил до своих седин.

Мавис улыбается и машет нынешнему мастеру гильдии измазанной красками ладонью.

Макаров не видит этих красок. И слов испещряющих стены он тоже не видит. Даже саму Мавис здесь видят лишь тогда, когда она позволяет это, став достаточно материальной.

Справедливости ради, Мавис тоже не часто видит их. Она смотрит на напивающуюся за столиком Кану и вспоминает Эша. Рыжего, громогласного, способного перепить всю гильдию и остаться при этом на ногах. Он был оружейником. Поэтому глядя, как Эрза меняет свои доспехи Мавис тоже вспоминает его.

«Давайте сюда следующую бочку!» — пишет она над одним из окон.

Мираджейн убирает тарелки с барной стойки, а в голове Мавис возникают изящные руки, унизанные кольцами и браслетами.

Ибри жонглирует стаканами так, как не умеет здесь никто, и достает бутылки прямо из воздуха при помощи телепортации. Доставала. Пока не погибла на границе с Боско.

Мавис смортит на место бармена и видит пустоту. Она пытается заполнить ее рассказами о том, какой Ибри была.

И слова выплёскиваются на стены нескончаемым потоком. Фразы случайны, бессвязны и понятны только ей. Когда Мавис никто не видит, она вкладывает в них все силы. Пишет так, словно пытается сложить слова в несуществующее заклинание воскрешения. Она терпит неудачу за неудачей, но не может позволить себе бросить.

Потому что, в какой-то мере, она действительно воскрешает их всех. День за днём. Упорно и отчаянно. Каждого волшебника из тех с кем не успела попрощаться. Ненавязчиво выписывая их фигуры между теми, кто живёт сейчас.

Она пишет о приключениях Ибри, о дне, когда Эш завалил кабана, о близнецах Зикаут, о Пречте, Варроде и Юрии. Конечно, о Юрии...

Она воскрешает каждого их них своими словами.

«Я ещё не умер» — говорит призрак Варрода в ее голове. И она добавляет эту фразу ко всем прочим.

Потому что он далеко, а она все ещё здесь. И он обязательно умрет. Как и все волшебники из нынешнего, молодого и почти незнакомого ей поколения. Мавис искренне старается не привязываться к ним, чтобы не заполнять стены ещё и историями их жизней. Но, конечно, привязывается.

Она движется сквозь стены гильдии и время, неостановимая в своей недожизни и недобессмертии. И ее раздирает от ощущения, что это не она, а все остальные проходят через неё, для того, чтобы отправиться ещё куда-то дальше. А она застряла на месте и никак, ну никак не может сдвинуться.

Она вчитывается в раскиданные по стенам тени старых друзей, отвечает на ребяческие улыбки новых, и выводит повсюду незримые слова, заменяющие ей крики.

Мавис пишет «Простите меня!» всем, кого не смогла и кого ещё только не сможет спасти. Она видит, как через стены сочится их кровь, и смывает ее надписи, заставляя начинать сначала.

И она повторяет процесс снова и снова. Любыми красками, кроме красных, и любыми словами, кроме безумного, обращённого к дорогим ей людям «Спасите меня!», что отчаянно рвется из горла уже почти целое столетие.